Светло, синё, разнообразно… (сборник)

Они прыгнули в «Одуванчик», и бамбуковый снаряд стремительно полетел вдоль кудрявых берегов.

– Ну-ка, ну-ка, – прищурился Визбор. – Прочти-ка нам, провидец, что ты там себе навоображал о здешней жизни. Какие-такие концерты мы тут себе устраиваем?

– Уж они себе навоображают, – сварливо подхватил Коваль. – Иногда становится просто стыдно, до чего утилитарно ихнее воображение. И не просто утилитарно, а я бы сказал, в высшей степени неконгруэнтно! Неконгруэнтно, и хоть ты что!

– Ладно, Коваль, не доводи до абсурда, – улыбнулся Визбор. – При чем тут конгруэнтно – неконгруэнтно. Прям как маленький. Услышит чудное слово, запихнет его себе за щеку и обкатывает, как леденец, и все равно ему, корвалол это или Корвалан, лишь бы во рту каталось.

– Да знаешь ли ты, что такое добродетель?! – внезапно рявкнул Коваль и сам же заржал. – Давай, Михалыч, читай, разворачивай свою панораму, где для всех нашлось у тебя место, кроме меня. Но я не взыскую.

– Да уж, Юр, не взыщи уж, – смутился Михайлов. – Да я вставлю, вставлю. Я туда и так помаленьку вставляю.

– Что ж, – важно сказал Коваль. – Жизнь есть жизнь. Она всегда вносит свои корректуры.

– Коррективы, ты хочешь сказать, – машинально поправил его Михайлов, будучи неисправимым школьным учителем, и начал чтение:

Ведь это невозможноПредставить и в мечтах,Какой концерт, ребята,Идет на небесах! Какие там гитарыСегодня собрались!А кто сидит в партере,По-братски обнявшись! Лексан Сергеич ПушкинС Самойловым сидят,И тот ему толкует,Кто Галич,Кто Булат. (Недавно А. Володин,Точнее – Шура Лифшиц,Явился среди нихИ создал обстановку,Слегка подсуетившись,Беседы на троих.) Иосиф Алексаныч,Без устали куря,Кричит: «Эй, Женька! Клячкин!Пой – только не меня! В моих стихах свой мелос,Тебе его не спеть!Недаром Сашка КушнерНе может вас терпеть!» Сергей же Алексаныч,Наклюкавшись опять,Все рвется за кулисыВолодю повидать. Влача с собой за рукуКрасавицу Дункан,Буян на всю округуГрохочет, как вулкан: – Проведите!Проведите меня к нему!Я хочу видетьЭтогоЧеловека! А Юрий Осич ВизборСпел «Милую мою»И вышел просвежитьсяУ неба на краю (Мартынова с Дантесомслегка пихнув плечом,которым вход на праздниквовеки запрещен.) Глядит на нас оттудаНаш славный капитанИ говорит негромко:– Ребят!Ну?Где вы там? – Мы скоро, Юрий Осич!Потерпишь, не беда.Там – петь мы будем вечно,А здесь – еще когда…

– Да-а… – протянул Коваль. – Конечно, сама по себе попытка похвальна…

– Да вставлю я тебя, вставлю!

– Да что «вставлю, вставлю»! Скажи ему, Визбор.

– Ну, насчет концерта ты угадал, – начал Визбор. – Это мы – да, любим. Попеть, послушать. Но, конечно, общий жанр… класс подготовки… уровень репрезентативности… В общем, земной ты описал концерт, старик, самый обычный земной. Замени ты Лексан Сергеича на Лексан Трифоныча – все. Практически концерт в ЦДЛ. А про Дантеса с Мартыновым – вообще лажа полная. Этот уголок юмора у тебя – для стенгазеты, а не для панорамы. Между прочим, знаешь, как начинается здесь утро у Мартынова? – Визбор понизил голос. – К нему приходит Лермонтов, бросается в ноги и говорит – так сказать, поникнув гордой головой: «Прости, брат, меня, окаянного. Бес попутал толкнуть тебя на братоубийство. Не твое преступление – мое». Тот полчаса его с колен поднять не может.

– Да неужто и Александр Сергеич вот так же перед Жоржем?

– Александр Сергеич, когда речь заходит, только смотрит себе на руку, качает головой да приговаривает: «Надо же! А ведь мог и попасть».

– Жалеет или радуется?

– Одновременно, – сказал Визбор и соскочил на берег. – Ну, старик, будь покамест. Ни за что не догадаешься, чем я сейчас занимаюсь. Хотя, учитывая особенности времени и места…

– Ну ладно, не томи.

– Лиру осваиваю, старик. Распальцовка, постановка кисти, баре ладонью, скользящее туше – ну все, все совсем другое. Зато звук – это только Берковский поймет, какой у лиры звук.

И, махнув рукой, Визбор скрылся в парковой зелени.

«Одуванчик» же полетел дальше и вскоре влетел в широкую лагуну, на зеркале которой величественно покоился знаменитый фрегат «Лавр Георгиевич».

«Темный крепдешин ночи…» – так это начинается у Коваля. Стало быть, в нашем случае – сияющий муар полдня окатывал нежную плоть реки. Звон форштевня напоминал о мудрости парусов, покрытых заслуженными шрамами натруженных заплат. Ничего живого не наблюдалось на баках, фоках и ютах легендарной палубы. Только на причале колготились двое в форме, находясь в очевидной конфронтации: сухопутный наскакивал на флотского. В первом сразу была видна военная жилка, как и во втором – боевая струнка.

– Претенденты, – презрительно шепнул Коваль, приближаясь на расстояние слышимости диалога.

– Чем? Чем вы докажете, что кроме меня есть еще хоть один Лавр Георгиевич? – горячился сухопутный.

Флотский же невозмутимо отзывался:

– Пожалуйста. Японского микадо также именуют: Лавр Георгиевич.

Секунду побыв в столбняке, сухопутный нашелся:

– Вот вы и обремизились, ваше превосходительство! Попали пальцем в небеса-с! Ежели бы это был японский микадо, то он именовался бы Лавр Георгиевич-сан. Сан-с!

– Ну хорошо, хорошо. Войнович Лавр Георгиевич, сербский князь, 16-й век – вас устроит? Пра-пра-прадед известного литератора, надеюсь, слышали, а то, может, и читали.

– Нет! – взревел сухопутный. – Не слышал и не желаю! Не было Войновича! Не было князя!

– Может, еще и литератора такого нет?

– Черта мне ваш литератор! Осквернитель армии! Был бы жив, как вы говорите, его пра-пра, уж он бы его под шпицрутены!

– Ага, стало быть, вы признаете…

– Да чем вы докажете…

– А вот это теперь уже ваша очередь доказывать, генерал, – твердо прервал его флотский. – Что ни говорите, а в имени главное дело фамилия. Вот, например, ходит судно «Академик Мстислав Келдыш» – никто и не сомневается, что за Мстислав. Хотя я бы вешал на рее за такие штучки. Название судна не должно состоять более чем из двух слов, иначе это не корабль, а объявление.

– Следовательно, – вкрадчиво запел генерал, – сочетание «Генерал Корнилов» у вас возражений не вызвало бы?

– Ни малейших, – отчеканил флотский. – Вот! Совсем другое дело. Кто же не знает генерала Корнилова, героя Гражданской войны! А мало ли на свете Лавров Георгиевичей?

– Се манифик! – возликовал генерал. – Я так и поступлю! Как только я возглавлю этот флагман, прикажу не мешкая срубить с бортов «Лавра» и припаять «Генерала Корнилова». Согласен! Действительно: «Лавргеоргиевич» – это же словно гармонь разворачивают. А тут: равняйсь! Смирно! «Генерал Корнилов»! Труба! Фанфары! Шашки к бою!

– Но, господа, согласитесь, – победно улыбаясь, начал флотский, включая уже и Коваля с Михайловым в круг своей аудитории, – какой же уважающий себя флотоводец позволит присвоить флагману имя сухопутного, пусть даже и прославленного, армейца? Сочетаются ли благородные обводы и изумительные шпангоуты этого фрегата со словами, допустим, «Полковник Звонарев»? Нет! Уж лучше пусть «Матрос Кошка» или даже «Билли Бонс», но чтоб непременно кто-нибудь водоплавающий! А раз так, не проще ли вместо «Генерал Корнилов» проставить «Адмирал» и тем решить проблему? Ибо «Адмирал Корнилов» ни в каких доказательствах не нуждается, ибо он перед вами!

И, сверкнув очами, незабвенный севастопольский и наваринский герой – а это, понятное дело, был он, собственной персоной – стал подниматься по трапу на борт, недвусмысленно имея в виду возложить руки на штурвал. Сухопутный же его однофамилец, в изумлении от поворота событий, спотыкаясь саблей о ступеньки, поспешил следом, – но тут возвысил голос Коваль.

– Господа! – и в голосе его прозвучало нечто такое, что заставило бы остановиться даже Суворова Александра Васильевича в момент его перехода через Сен-Готард. – Не кажется ли вам, что есть еще одно имя, заслуживающее вашего обсуждения?