Светлые аллеи

И я сказал за завтраком:

— А давайте Марья Захаровна, я за грибами сегодня схожу. Это такая вкуснятина! — и ещё подмигнул, дурак.

Тут я, конечно, лукавил. Если есть грибы каждый день, как ели мы, ничего вкусного в них нет. Особенно, если их приготовит Лиза.

Услышав моё предложение, Марья Захаровна уронила чайную ложку и почему-то вся одеревенела. На неё напал небольшой столбняк и она ответила сухим промокашечьим голосом:

— Миша, я не ем грибов, — а потом неожиданно заплакала.

Я растерялся и пытался её как-то приголубить и успокоить.

— Ничего, ничего, Миша… Я всё понимаю. Но честно скажу, не ожидала. Вот так сразу… На второй день… Не ожидала — бормотала она в ответ.

«Вот и верь после этого людям, — чертыхался я — наговорили, бог знает что, а она безобиднейший человек. Затравили её зятья. А она услышала доброе слово и расплакалась. Отвыкла от хорошего обращения».

Но к вечеру меня как ударило — я вдруг понял причину её слез. Она решила, что я хочу отравить её грибами! Знаете эти незатейливые анекдоты?

— Отчего тёща умерла?

— Да грибами отравилась.

— А отчего вся в синяках?

— Да есть, сука, не хотела.

Вот видимо из-за этих анекдотов она и решила. «Боже мой, какая дура!» — восхитился я. Мне было смешно и отчего-то стыдно.

По утрам Марья Захаровна больше не медитировала и не прыгала через скакалку. Она достала из чемодана какую-то заплесневелую иконку с портретом худого мужчины и каждое утро горячо молилась. Стала она пуглива, часто вздрагивала и старалась не оставаться со мной наедине.

А тут ещё как назло вечером по телевизору крутили один американский фильм. Боевичок. И там участвовал один парень — культурный такой и скромный. По имени Кевин. И Лиза первой заметила, что он похож на меня.

— Смотрите, маманька, как он на Мишу похож — сказала она Марье Захаровне— Костюм Мишкин почистить и не отличишь.

Марья Захаровна по-рыбьи посмотрела на меня, сравнила с телевизором и нехотя тоже отметила большое сходство. Я несколько приосанился, мол, знай наших. Но в конце фильма выяснилось, что несмотря на скромность, культуру и трезвый образ жизни, этот Кевин оказался именно тем серийным душителем, которого искала вся полиция города.

Я сидел, как оплёванный. Сказать мне было нечего. Лиза ненатурально смеялась. Марья Захаровна опять впала в лёгкий столбняк и долго о чём-то размышляла, механически посасывая валидол. С этого дня она стала молиться и перед сном, а свою комнату закрывать изнутри ножкой стула.

Буквально через день, во вторник у нас во дворе изнасиловали какую-то пьяную тётку. Но как ни бегали с фонарями, ночного насильника из темноты вычленить не удалось. Он как будто растворился. Я в это время работал во вторую смену и вернулся только утром.

— Чего это, Миша, у тебя щека расцарапана? — с зябкими придыханиями спросила Марья Захаровна.

— Травматизм на работе, — объяснил я — Вагранка отлетела.

— Ты знаешь, Миша, Чикатило-то поймали, — вкрадчиво продолжала она.

— Ну и что? — я не понимал в какую сторону она клонит.

— И тебя поймают! — вдруг провозгласила она и попыталась сжаться, но меньше не стала.

Я хотел по своему обычаю рассмеяться, но тут меня лягнул мелкий бес, и вместо этого я сделал бессовестное лицо и с криминальной хрипотцой сказал:

— Но вы надеюсь, Марья Захаровна, будете молчать? Зачем травмировать Лизу сиротством?

И оставив Марью Захаровну с выпученными глазами, я, чтобы не расхохотаться, вышел.

Получилось, глупо, но Марья Захаровна вечером неожиданно объявила, что уезжает домой. Хватит, мол, погостила. Лиза скулила и просила остаться. Марья Захаровна была неприклонной. Домой! На меня она старалась не смотреть.

Провожал её я и чемоданы казались лёгкими. Паровоз я, конечно, не целовал, но эйфория присутствовала. На перроне мы уже не обнимались. Марья Захаровна сухо попрощалась, а когда оказалась в вагоне и почувствовала себя в безопасности, сказала в открытое окошко:

— Убийца!

В её голосе была страшная для меня убеждённость.

— Да, да, я в курсе, — вдруг неожиданно для себя грустно согласился я. Почему я так сказал и сам не знаю. Может, чтобы её не разочаровывать.

Словно испугавшись моих слов, паровоз заголосил, вагоны тронулись и убыстрились и вот поезд уехал, увозя Марью Захаровну в другие миры.

Я купил сигарет и пошёл домой, стараясь не наступать на асфальтные трещины. Было чего-то жаль и погрустнело как-то. Лучше бы она со мной дралась каждый день. — всё— таки здоровое проявление энергии, простые радости бытия, чем вот так. Я привык всю жизнь быть в роли жертвы, а тут неожиданно оказался в роли палача и эта роль мне не шибко понравилась.

А через восемь месяцев в феврале Марью Захаровну убили в тёмном переулке. Трубой по голове и всё. Видимо прельстились её шубой. Ни преступников, ни хотя бы шубы так и не нашли.

А у меня было железное алиби.

В завязке

Живёшь среди алкоголиков. Вокруг одни они. А я и сам раньше был адептом этого дела, а потом как-то прошло и стало неинтересно. Разочаровался как-то. Водка — это обман и ничего кроме обмана.

А непьющему трудно. Я и не сразу-то понял. А по первой честно ходил по гостям. Бегал, как самый трезвый за второй и третьей. Сколько раз бегал. А потом надоело. Надоело слушать эти душные пьяные разговоры. Смысл разговоров один — «Какие мы замечательные ребята!» Особенно, если собрались неудачники. Врут и себе и друг другу. Надоело смотреть, как человек пронзительно глупеет и разрушается от водки. Как слетает его красивая обёртка и высовывается похрюкивающее мурло. Редко когда высунется личико ребёнка. А женщины! Сидит такая божья хризантема, распустив лепесточки и шипы. Оттопыривает наточенный мизинчик, шуршит, как мышка шоколадкой и реснички так стыдливо скрещивает. Юбчонку на колени натягивает, чтобы чего не подумали. Золушка, Крошечка-Хаврошечка и Мать Тереза в одном стакане. Но несколько водок и начинаются метаморфозы. И начинает удивлять. Мать Тереза куда-то испаряется и остаётся мать-перемать, визгливый голос и в глазах: «Я не против». Отвратительно конечно, но что делать? Ведь громадная экономия времени. Трезвую её будешь совращать полгода, а это дорого и долго, да и результат под большим вопросительным знаком. А здесь один вечер, две бутылки и три раза за ночь. Ну ещё колбасу для романтизма можно нарезать. Но это я считаю уже извращением.

И замечаешь, что секса без водки у нас просто не существует. Особенно с кем-то новым. Здесь вам не Америка, здесь климат иной… А с пол-литрой тебя все мужики встречают с распростёртыми руками, а женщины с распростертыми ногами. А так хочется чего-нибудь ещё не заплёванного.

Да и не любят непьющих. «A-а, здоровей нас хочешь быть?!» или «Странный вы какой-то. Полгода у нас работаете и постоянно на работе трезвый. До каких пор!».

А в компаниях вообще беда.

— Чего отказываешься-то? Ты не думай, спирт хороший, без дихлофоса.

— Да, подшился не вовремя, — вру я, чтобы не объяснять, что не пью по идейным соображениям.

И люди довольны. Я хуже их. Я — алкоголик, а они ещё не лечились.

Но самое надёжное, чтобы отстали — это шокотерапия. На вопрос:

— А вы почему не пьёте? Своим несуразным поведением отравляете праздничный аппетит и жажду присутствующих — нужно самым обыденным тоном ответить:

— Извините, от гонореи лечусь. Нельзя мне — и почесать где-нибудь в паху. И всё. Этого достаточно. Мужчины на вас будут смотреть с уважением и рассказывать на кухне аналогичные приключения из своей половой жизни. Единственный минус — никого не удастся закадрить. А после танцев с вами, женщины будут бегать мыть с хлоркой руки.