Светочи Чехии

В скором времени новое обстоятельство еще более встревожило Ружену.

Дело шло об Иерониме, а к нему, в глубине ее сердца, таилось совсем особое чувство — болезненное, но глубокое, словно закрывшаяся снаружи рана, которая, однако, продолжает гореть и сочиться при малейшем прикосновении. То не была любовь, казалось ей, в обычном значении этого слова; великодушие, выраженное Воком по поводу ее признания, отвоевало ему привязанность Ружены. Она была глубоко благодарна мужу, что он не искал тогда ссоры с Иеронимом, а для ревнивого, вспыльчивого и взбалмошного графа это была большая заслуга; на этой-то признательности и расцвело, мало-помалу, доброе, теплое чувство ее к Воку. Иероним же остался для Ружены идеалом, за которого она молилась и дрожала, если ему угрожала какая-нибудь беда; в такие-то минуты и раскрывалась старая рана.

Как же встревожилась она, когда однажды Ян из Хлума, взволнованный, пришел к графу Гинеку и рассказал, что накануне неожиданно встретил мистра Иеронима, прибывшего в Костниц в надежде помочь своему другу защищать его дело. Страшась опасности, грозившей Иерониму, барон Ян повел его к пану Вацлаву, и они вдвоем едва-едва убедили его скрыться скорее из города.

Иероним, на самом деле, уехал, но только после того, как прибил, в то же утро, к дверям церквей и ратуши заявление, в котором доводил до всеобщего сведение цель своего приезда и требовал от императора и собора действительной охранной грамоты, дабы иметь возможность свободно явиться перед ними. Ян Хлум и другие чешские и моравские паны, не ждавшие правды и милости от собора, этой меры не одобряли.

Иероним покинул Костниц и Ружена несколько успокоилась.

Глава 4

Настал апрель. Как-то, в сумерки, графиня сидела дома одна. Граф отправился к пану Ганушу Туликовскому, с которым его познакомил Светомир, Туллие ушла в гости к своей знакомой из Болоньи, которую знала еще с детства и случайно встретила теперь в Костнице, уже замужем за итальянским врачом, а Анна молилась в своей комнате. Воспользовавшись своим уединением, Ружена принялась за письмо к Воку и подробно описывала свои впечатления и все, что видела и слышала здесь, в этом муравейнике. Ее потревожило появление Яромира, прибежавшего сказать, что Брода просит ее сойти в комнату графа, куда он привел какого-то незнакомца, прибывшего по крайне важному, неотложному делу. Удивленная графиня тотчас же встала и пошла за пажом. У дверей комнаты свекра ее встретил Брода и шепотом проговорил:

— Мистр Иероним прибыл переодетый, чтобы повидаться с бароном Яном, но, не найдя его дома, пришел сюда. Задержите его, пани, до прихода графа и, если возможно, убедите уехать, иначе он погиб. Я буду сторожить, чтобы не вошел никто посторонний.

И, не дожидаясь ответа, он вышел, а Ружена поспешно отворила дверь в комнату графа.

Смелый гость стоял у открытого окна, с мрачным, задумчивым видом глядя на молодую, свежую зелень сада. Он сбросил на стул шляпу и плащ, и лучи заходящего солнца нежными отблесками скользили по его прекрасному, мужественному лицу и белой красивой руке, нервно перебиравшей рукоять торчавшего за поясом итальянского кинжала.

Иероним почти не изменился; такой же самоуверенной веселостью засветились его большие, темные глаза, когда, обернувшись на шум открывшейся двери, он узнал Ружену, смущенно остановившуюся на пороге.

Сердце забилось в ее груди. После того памятного свиданья, когда они излили друг другу свои чувства, теперь они в первый раз встречались с глазу на глаз, и оба стояли молча, подавленные нахлынувшими впечатлениями о той упоительной, но тягостной минуте…

Иероним первый овладел собой.

— Простите, что я вас потревожил. Я рассчитывал найти здесь графа и пана Яна.

— Вы у нас всегда желанный гость и прекрасно это знаете, мистр Иероним, а все-таки я должна вас побранить за неосторожность, — с ласковой улыбкой сказала она, протягивая ему руку, которую тот поцеловал.

— Я просил охранного листа у собора и не получил ответа. Неизвестность и тоска бездействия стали мне так невыносимы в том гнезде, где я скрывался, что я решил сам явиться за сведениями в Костниц.

— Но ведь вы рискуете жизнью, — испуганно сказала Ружена.

Горькая усмешка шевельнула его губы.

— Жизнью? Надо же когда-нибудь, чтобы и ей пришел конец, — ответил Иероним, и глубокая скорбь зазвучала в его голосе.

— Да, конец, предначертанный Богом, а не вызванный легкомыслием.

Разговаривая, они сели у окна.

На последние слова Ружены Иероним ничего не ответил; опустив голову, он задумался, и в памяти его, как в панораме, воскресла его скитальческая жизнь, полная приключений, опасностей, борьбы и успехов, но лишенная покоя и счастья. Истинное же блаженство, тот пленительный призрак домашнего очага, у которого он отдохнул бы душой и телом, был здесь, рядом с ним, но отделенный непреодолимой преградой.

Капризная судьба, словно в насмешку, указала на это сокровище, даже позволила коснуться, а потом снова отняла, указав ему: „Прочь! Иди одиноко по своему пути к цели неведомой!” В эту минуту Иероним почувствовал, что устал жить, и страшная горечь наполнила его душу.

Спохватившись, что его долгое молчание могло показаться обидным молодой графине, он собрался, с присущей ему рыцарской любезностью, загладить невольную неловкость, и в эту минуту его глаза встретились с глазами Ружены. В ее пугливом взоре светилась любовь и участие.

Иероним тотчас же понял, что он еще не совсем забыт, что бессознательно, может быть, но в глубине этой чистой души был где-то уголок, где царил он и где для него сберегли привязанность. Бледное лицо его вспыхнуло легким румянцем, он схватил руку Ружены и тихо спросил:

— Вы не хотите, чтобы я умирал?

Рука Ружены задрожала в его руке.

— Нет, не хочу! Я хочу, чтобы вы жили для Чехии, для вашего святого дела и для…. друзей, которые вас любят, — подавив волнение, сказала она, и нежная ласка слышалась в ее торопливом шепоте.

Глаза Иеронима заблестели тихой, спокойной радостью.

— Ваше желание для меня закон. Я уезжаю сегодня же и вернусь на родину.

— О! Благодарю вас! — радостно вскричала она.

Больше Ружена не могла ничего сказать, в ней закипали и подступали к горлу слезы.

В соседней комнате раздались торопливые шаги, дверь с шумом распахнулась, и вошел граф, в сопровождении Яна из Хлума. Оба они были встревожены и, обнимая Иеронима, не могли не попенять ему за его неосторожность.

Он им повторил то, что говорил Ружене о своем нетерпении в ожидании охранной грамоты.

— Хороша она будет, — в негодовании заметил барон Ян. — Петр из Младеновиц достал себе список с нее, который и принес мне сегодня утром, и вот что там, между прочим, сказано, — он вынул из кармана лист пергамента и прочел: „ничто не близко так нашему сердцу, как поимка лисиц, опустошающих вертоград Господень, и мы призываем тебя явиться, чтобы оправдать себя”, и т. д. Надеюсь, выражено ясно! Но конец еще лучше, слушай: „мы даем этот лист для твоей охраны постольку, поскольку это в наших руках, согласуется с правосудием и не противоречит вере. Сверх того, мы извещаем, что будем судить тебя, явишься ли ты, или нет, к назначенному сроку”. Можешь представить, что сулит тебе подобная грамота, если уж та, которую Гус получил от императора, его не защитила; а ведь с тобой теперь стесняться станут еще менее.