Светят окна в ночи

Передохнув, Халима с огромным усилием сделала шаг, подволочила отставшую ногу, уперлась руками в стенку и двинулась вдоль нее, радуясь тому, что стенка не качается, как пол.

Из этой комнаты до передней всего пять шагов, но расстояние это показалось ей бесконечным. Все силы Халимы уходили на то, чтобы удержаться на ногах. Падать было нельзя. И останавливаться нельзя. Временами она прижималась грудью и щекой к стене и отдыхала так, чувствуя, как дрожат и подкашиваются непослушные ноги.

В передней первое, что она увидела, была тарелка с хлебом. Есть ей не хотелось, но она дрожащими пальцами взяла маленький кусочек, положила в рот и попыталась жевать. Ее затошнило. Какая-то сила изнутри выталкивала из горла размягченный безвкусный комок. Но она пересилила тошноту и проглотила. «Ну вот и хорошо! — похвалила она себя. — В хлебе большая сила. А в чае еще больше». Халима представила себе чашку с горячим чаем, и это желание словно подстегнуло ее.

Держась за стенку, она с трудом продвигалась вперед, В полутемных сенях едва не упала, но устояла, не дав сознанию впорхнуть в сладостно-тягучую тьму. Теперь, победив слабость, она ни на мгновение не выпускала из поля зрения далекую цель — дверь в конце сумрачного, длинного туннеля, каким казались ей сени. Солнечные лучи, проникавшие сквозь щели, подбадривали ее, придавали уверенности, что она обязательно дойдет и выйдет на улицу, к людям. Тыщу раз, наверное, открывала и закрывала она эту дверь за сорок лет жизни в доме, но никогда не думала о том, какое, оказывается, счастье — делать самое естественное, самое обычное дело. Может, потому, что никогда они с мужем не ставили перед собой непосильных задач, довольствуясь маленькими, простыми радостями, никому не завидуя, ничего ни от кого не требуя?

Всю жизнь она жила так, как сегодня, сейчас, когда главное — дойти до двери и открыть ее…

Чтобы подбодрить себя и забыть о бессилии, она погрузилась в эти мысли и, когда дыхание вдруг перехватывало, останавливалась и тихо улыбалась, словно подсмеивалась над такой неожиданной глупостью судьбы, не хотевшей признать свое поражение на этот раз. Уж коль встала и прошла столько, кто ей сможет теперь помешать дойти до двери?

И когда наконец коснулась дрожащей, неверной рукой до холодной металлической ручки, дверь открылась как бы сама собой, звонко и радостно скрипнув…

Яркий свет улицы ослепил ее. Держась за косяк одной рукой и прикрывая глаза другой, Халима стояла в дверном проеме. И сам двор, и вое, что было в нем, она видела и с закрытыми глазами — каждую доску в заборе, каждое деревце, каждый камень…

За эти дни, когда она, обессиленная, лежала по ту сторону порога, она, конечно же, в мыслях уже порвала с внешним миром, простилась с ним хотя и не без жалости, но спокойно и мудро, как и ее покойный муж девять лет назад. Не раз разговаривая с ним во сне, они вместе обсудили и это, и она согласилась с ним, что обижаться на жизнь нельзя, раз уж она дается не навсегда. У всего живого есть свой срок на земле — и у дерева, и у травы, и у лошади, и у собаки. Надо смириться и уступить свое место на земле кому-то другому… Так она думала тогда, но сейчас, жмурясь от яркого солнца и вдыхая полной грудью живительный воздух, вдруг ясно поняла, что нет и не может быть ничего прекраснее, чем жизнь. Словно нащупала невзначай оброненный или выскользнувший из пальцев конец невидимой ниточки, связывающей каждого человека с миром…

Вернувшаяся Муршида застала свою соседку в этом жаждущем жизни состоянии. Конечно, она попыталась отвести старуху назад, в постель, но та, проявляя неожиданное упорство, наотрез отказалась и вскоре уже сидела на гусиной травке, обложенная со всех сторон подушками, и пила горячий чай, который, как известно, не только восстанавливает силы, но и лечит от многих болезней.

— Нельзя мне, оказывается, умирать, — тихо говорила Халима, и Муршида согласно кивала головой. — Вот подниму правнуков, тогда уж… Ты отнеси деньги Марфуге, приведи назад корову. Пусть не обижается на меня, растолкуй… Скажи — решила еще пожить…

Ночью Халима обо всем рассказала во сне своему мужу, и тот согласился, что она правильно сделала: «Надо поднимать ребятишек. Кто же, если не ты? А я подожду…»

Проснувшись, Халима сразу вспомнила сон. И порадовалась, потому что муж одобрил ее. И ее морщинистое, без кровинки лицо разгладилось и помолодело, а ноги удержались на полу, и она встала, покряхтывая по привычке, но с радостью ощущая, как приятно холодят ноги сквозь шерстяные носки остывшие за ночь половицы…

Через два дня она отправилась в город за правнуками, которые были один другого меньше.