Свидание на Аламуте

Медный погрузился в эти размышления и не заметил, что пропустил начало речи Заратустрова.

– …она была урожденная Лассаль де Шапи, внучка французского генерала де Шапи, захваченного во время крымской кампании русским отрядом под Севастополем. До семнадцатого – гувернантка в привилегированных семьях, после семнадцатого – правая рука наркома Луначарского. Ее посадили в тридцать пятом, по редкой тогда статье 58-2 – террор против руководителей Советского государства…

– Она… в кого-то стреляла? – очнувшись, тихо спросил Медный.

Над ними возвышались безмолвные горы. В узкой полоске неба над ущельем бесшумно парил гриф – черная помарка на холодном, белесом от облаков небе.

– Нет. У нее был любовник – тогдашний начальник ателье, которое обшивало весь ленинградский НКВД. Некто Губерман. Широкой души человек, даром что еврей… Они сидели на даче, играли в подкидного, пили. Губерману захотелось сыграть в «русскую рулетку». Он вставил в барабан револьвера один патрон, крутанул, протянул ей – пробуй, мол! Мать приставила оружие к виску и нажала курок… Осечка! Тогда этот дурак схватил оружие и одним выстрелом разнес себе полчерепа. Говорили, мать только и успела сказать: «Господи, прости!» – налить себе рюмку водки и хлопнуть. Тут же, за столом, ее и повязали. На пистолете – ее пальцы. Труп налицо. Дело, конечно, пошло по статье «терроризм». Знатная статья – по ней с матерью вместе сидели эсеры, еще бывшие однопартийцы Фани Каплан, и человек тридцать сознавшихся в подготовке убийства Кирова. Ее отправили в Кежлаг – это безлюдные места под Салехардом. Знаменитая узкоколейка, которая, по замыслу Сталина, должна была соединить Салехард и берег Берингова пролива… В тридцать седьмом году она познакомилась с Саблиным, начальником особого отдела Кежлага.

– Влюбилась? – одними губами переспросил Медный.

Полковник только пожевал измусоленный окурок сигары.

– Ну да. Она отлично играла в шахматы, а Саблин сам был из видных московских шахматистов. Вот, короче, в тридцать восьмом я и родился. Саблин мог, конечно, отдать меня в приют НКВД, откуда я бы, как пить дать, попал в число таких же рафинированных вертухаев, как и он сам. Мамке оставалось сидеть еще двадцать два года. Но Саблин придумал кое-что получше. В то время в Салехарде застряла семья Юнгвальда-Войцеховского, дипломата… Он был с женой, англичанкой Элизабет Хильдреггер. Он контролировал ленд-лизовские поставки. Короче говоря, Саблин им помог, и они, будучи бездетными, меня усыновили. Так я пяти– или шестилетним пацаном уплыл в Америку на обратном союзном конвое. Потом плавал еще один раз. Слышали про PQ-17?

– Да…

– Ну вот, на нем меня везли в Союз. Уцелел… Конвой-то разбомбили. Оставаться мне в Мурманске, но Юнгвальда-Войцеховского снова послали обратно, в Англию. Потом на пароходе «Виктория» мои приемные родители отплыли в Индию – Войцеховский решал вопросы выполнения решений Тегеранской конференции. Они поселились в Лахоре, это такой хороший городишко в нынешнем Пакистане. Там одно время жил Тарик Али, известный арабский писатель-диссидент… В общем, после войны Войцеховского отозвали. В сорок девятом, кажется. Тогда многих отзывали. Приглашали в кадры МИДа и брали прямо там, у кабинета.

– Его арестовали?!

– Нет, – со странным равнодушием бросил полковник, выжимая из сигары последние клубы дыма. – Повезло ему. Урки его зарезали в Филипповском переулке. Вычислили на вокзале по кашемировому пальто и чемодану. Одним словом, попал в анналы, как герой. Мать осталась в Индии. Потом мы перебрались в Мадрас… Мать работала секретаршей у лорда Диллингтона, главы британской миссии, была любимицей… поэтому ее никто не тронул. В Индии я познакомился с казаками, потомками купца Афанасия Никитина…

– С кем?!

– Там живет община тех русских казаков, которые еще с Никитиным «за три моря» ходили. В пятнадцатом веке. Между прочим, купчик-то Никитин был агентом тайной московской разведки. Конечно, все переженились на дочках раджей, черные все, русский почти не помнят. Но родину-то не забыли. Там я переболел малярией, два раза был укушен коброй… Они мне и дали новое имя, новую фамилию. Заратустров, понимаешь. Как после второго рождения.

Полковник встал, отбросил в камни окурок и начал распаковывать рюкзак. Он вынимал оттуда трубки и какие-то цилиндры; присев на корточки, ловко снаряжал что-то из них, как из детского конструктора.

– …в пятьдесят шестом, уже при Хруще, я вернулся. Мать вызвал какой-то родственник отца. Да и то: шикарная квартира пропадала, и он надеялся ее распилить надвое. Но мать скончалась, не доехав до Москвы. В Херсоне. В Москву приехал только я. Квартира огромная, мне восемнадцать, образование блестящее. Знаю английский, французский, немецкий, испанский, урду, хинди, фарси… Пустил в квартиру каких-то погорельцев, ночами бродил по Москве. Познакомился с одним мужиком. Посидели в «Арагви», выпили по пол-литре. Он говорит: пьешь ты, однако, красиво… языки знаешь. С такими задатками – и на свободе. Короче, давай к нам. Так я стал курсантом школы КГБ. А потом как-то раз иду домой, вижу – у нашего подъезда в Филипповском сидит женщина. Нищенка. Совершенно седая, в рванье. Босая… ноги коричневые. И я прохожу, а она меня будто внутренним голосом: «Сашенька…» Меня как подбросило…

Заратустров на мгновение умолк, прилаживая красный цилиндр к ножке получившейся конструкции, потом добавил рассеянно:

– Она там, в лагерях, ослепла совсем. Ее по последней амнистии выпустили. Вот стали мы с родной мамой вместе жить. Да недолго только – в шестидесятом она уже померла. Ну, а потом… потом много что было. Опять Индия, Чехословакия в шестьдесят восьмом, Сомали, Ангола, Чад. Всего не перескажешь. Вот после ее смерти я фамилию и сменил в паспорте. Чтоб, понимаешь, просто все начать с нуля. Да, так-то вот…

Он задумчиво смотрел на нависавший над ними скальный карниз. Потер переносицу усталым жестом и без всякого перехода проговорил:

– Махаб аль-Талир – крепкий орешек. Пока всем заправлял Вуаве, он сидел спокойно, ничем не выделялся. Вот мы его и проморгали. И команда у него – шведы. Северный орден Истребителей магов, отборная гвардия Старца.

– Почему шведы?

– Да вот, такие они… Некто Ларс фон Гюгвальд, варяг, из этих, которые на Русь княжить пришли, за каким-то чертом в начале одиннадцатого века затесался в крестовый поход. Награбил себе, сколько мог, и уехал обратно в Швецию. Видимо, ассасины с ним хорошо поработали. После краха ордена в Сирии скандинавы тихо развивались… У них тоже работа была. Помните убийство Улофа Пальме? До сих пор не раскрыто. А этой, женщины, шведской премьерши?! Маньяк-фанатик… Махаб аль-Талир сделал на них ставку, там у него наверху – человек двадцать этих белокурых бестий. А ведь он… Я не хотел вам, Андрей Юрьевич, говорить, но Лунь Ву убил он. Она получила сообщение, проникла в грузовой терминал и наткнулась на него. Он бросил на нее паутину молний, Shock Web… У нее даже ступни обуглились.

Медный вздрогнул. Казалось, скалы услышали крик, вырвавшийся у него изнутри, и ответили эхом. Полковник покачал головой, не глядя на Медного.

– А вот Мари Валисджанс убила подручная Вуаве, та самая Мириам. Которая играла роль «мистера Лукаса». Когда она прикатила за вами и цыганками с детьми, то в багажнике ее «тойоты» уже лежал черный мешок… там – голова Валисджанс. Черт, не хотел говорить, но… но лучше, если вы узнаете это сейчас!

Медный раскачивался, как от зубной боли, обхватив руками подбородок. Все… все они мертвы. У него не осталось никого… Никого, кроме… Олеси?! А она где? И кто она, самое главное? Может, все-таки, ему удастся вырвать ее из этого ассасинского дурмана?

Заратустров между тем закончил работу. Полюбовался на творение своих рук, собранное из пары рюкзаков – его и Медного. На камнях стояли два сооружения, похожие на инвалидные кресла без колесиков, – блестящие, никелированные, обвешанные баллонами.

– Это что?! – с ужасом спросил Медный.

– Это? Стул-ракета… Ну, или УРВП-ОРД-7889-И, «устройство реактивного вертикального передвижения ограниченного радиуса действия, индивидуальное».

– Бог ты мой! Мы что, на нем будем… Откуда это?