Свидетель Пикассо
Шрифт:
Ему вдруг представилось, что благодаря посланию из Парижа их жизнь с Инес способна измениться.
– Па-пааааа, не п-ееей гадкую воду! – пронзительно заорал сын.
– Что ты, что ты, я не пью вино, не волнуйся, – снова шагнул к малышу Сабартес. – Или мало, совсем мало.
– Не хочу мало! Не трогай меня! – верещал сын.
– Ты, что ли, спятил от радости, что знаменитый дружок вдруг вспомнил о тебе спустя тридцать лет?! И что же ему понадобилось? – Инес больно ткнула Сабартеса острым кулаком в плечо. – Малыш и так настрадался у врача, отойди!
– Успокойся, малыш, – Сабартес отвел руки за спину, словно кланяясь. – Папа очень тебя любит и не будет пить плохую воду.
– Я люблю папу, – захныкал сын, пуская слюни. – Люблю-люблю.
– Тоже очень люблю тебя, малыш, – Саб потянулся к жене, ему удалось чмокнуть ее в шею.
Ночью Сабартес
…никакой подмены и протянутых рук и что еще говорить в этот ясный торжественный миг и немного комичный когда стол поднимается на дыбы и демонстрирует поверженному врагу свою исколотую грудь и так смешно изумлять какое-нибудь пойло своей чистокровной кровью хлеба и голодной морковки и оставаться спокойным перед ножами которые разбегаются и бросают его даже не подумав обернуться в страстных луковых слезах и не отдают себе отчета ни в мольбах ни в просьбах целой толпы доводов хоть разбейте носы если капелька солнца слепит но оно уже так устало и принимается жарить…
Пикассо сообщал, что уже несколько месяцев, как перестал писать картины и рисовать, теперь будет только сочинять стихи. На новом пути поэта ему нужна помощь прекрасного друга Саба, только ему он хочет показывать свои тексты – кровотечение души разорванной на клочки предательством пространства.
Перечитав несколько раз оранжевые стихи, Саб ничего не почувствовал и решил попробовать прочесть их еще раз утром, когда солнце и птицы в саду едва проснулись, а дом спит. Ему уже было ясно, что Пабло остался невероятно молодым. Состарились все вокруг: общие друзья, красивые женщины, знакомые – все! Только не Пабло. Некоторые, даже из тех, что моложе, – умерли, другие стали немощными, как он сам, Сабартес. Сделаться вялым и неинтересным хуже, чем распрощаться с жизнью.
«В судьбе случается несколько моментов чуда, – учила Сабартеса бабушка. – У одних – считаные разы, у других часто».
«Рядом с Пикассо чудо происходит каждый день, наверное. Он сам создает всполохи чуда вокруг», – вздохнул Саб мечтательно.
«И тогда важно следовать за такими мгновениями, доверять им, – говорила бабушка. – Это и есть дары Господа; надо безоглядно идти за этими знаками, тогда твоя жизнь будет развиваться правильно».
Конечно, надо побыстрее написать ответ, сообщить, что письмо получено и что они теперь в Барселоне. Надо рассказать о себе. А что может быть интересно всемирно почитаемому гению? Что может поведать Пикассо он, слепнущий неизвестный писатель, который иногда получает заказы на статьи. Темы ему дают такие: «Застройка квартала для бедняков в новом пригороде Барселоны». Жена Саба презирает его, последние года два точно, ну, и столько же времени, даже дольше, они не прикасаются друг к другу – вообще никак, даже «спокойной ночи» желают издали. Хотя наверняка по-своему Инес привязана к нему, и они оба любят малыша Сальватора, это правда. Сыну скоро исполнится двадцать шесть, у него церебральный паралич и частичный отек мозга после родовой травмы, – эти слова Сабартес тысячу раз повторял про себя, обсуждал с женой и с врачами. Диагноз их жизни начертан на скорбном флаге, который они тащат вдвоем с Инес, иногда больно пихая друг друга. Они будут волочить эту ношу всегда.
Саб каждый день чувствовал себя виноватым оттого, что у него недостаточно сил, чтобы сделать будни своей небольшой семьи радостнее. «Есть ведь люди, – часто думал он с тоской, – которые от таких испытаний становятся сильнее, рожают других детей и достигают успеха в чем-то, больше зарабатывают ради семьи». Вот он не смог стать таким.
Об этом не стоит писать Пабло, ни слова о болезни малыша. Тогда о чем?
Саб решил найти папку с черновиками рукописи своей книги о каталонских художниках, среди которых самый известный – Пикассо. Со времени возвращения в Барселону из Америки Саб ни разу не доставал эту папку, наверное, она в коробках, вместе с нераспакованными книгами. Ладно, потом найдет.
Он решил, что его ответ будет кратким: счастлив был получить от тебя весть, искренне сочувствую твоим переживаниям в связи с разводом, больше всего в жизни люблю, как и ты (как было сладко написать – «как и ты»!), наши общие воспоминания. Чем я могу тебе помочь, дорогой друг? Нельзя не написать о стихах Пабло, придется выкручиваться, хотя это будет нелегко. Дело не в том,
что в опусах Пикассо нет знаков препинания и заглавных букв – после экспериментов Бретона, Тцары, Элюара и Супо пунктуация больше не имеет значения. В стихах Лорки и Аполлинера, даже у тех же Элюара и Бретона, часто отсутствует не только пунктуация, но и банальная логика, форма и размер в поэзии теперь могут быть какими угодно. Однако в их строках есть пульс. Точно так же как в любом рисунке, любом росчерке руки Пикассо, даже в отпечатке его пальца, есть неизъяснимый смысл! И сила!В стихах Пабло нет объема. Слова не его палитра – ясно сразу, с первой строки. Саб мучительно размышлял, перечитывая оранжевую страницу, проверяя себя, нет ли у него предубеждения из-за того, что он восхищается Пабло-художником. Но стихи снова казались ему претенциозным набором слов.
Вымарав несколько вариантов черновика, Саб написал: «Драгоценный друг Пабло, твое письмо сделало меня по-настоящему счастливым, я воспринял его как награду, знак того, что поступил верно, вернувшись в наш город. Будто Испания вдруг заговорила со мной твоими строчками. Про стихи я здесь, пожалуй, писать не буду, хотя мечтаю обсудить каждую строку, все неожиданные образы за стаканом хереса… твои стихи гораздо сложнее и значительнее бледных слов, которые я мог бы придумать сейчас, они открывают много значений и смыслов».
Он добавил несколько бодрых фраз, перечитал ответ и остался доволен, – кажется, безнадежность его каждодневного существования не просочилась в текст.
Внешне жизнь Саба в сентябре не изменилась, хотя он постоянно думал о Пабло, ему хотелось понять причины отчаяния друга. Он сказал жене, что в газете ему заказали большую статью о Пикассо, и теперь надо побеседовать с кем-то из общих друзей, знавших Пабло в годы их отсутствия в Барселоне. Еще надо походить в библиотеку, пролистать французские и испанские газеты за многие годы. «Статья должна быть основательной, Инес», – сказал Саб. Он действительно ходил в публичную библиотеку на Рамблес, листал там подшивки газет. Очень обрадовался, когда получил второе, и сразу же – третье письмо от Пикассо, с поразительным тайным признанием. В письмах любимец Парижа и Мадрида, а также Барселоны неизменно взывал к самому скромному из своих друзей юности с мольбой о помощи и поддержке.
«Самый зрячий человек Европы вдруг решил, что не может обойтись без советов полуслепого», – счастливо усмехался по ночам Саб, разговаривая с собой и попивая лучшее вино из запасов тестя, бывшего прежде уважаемым в городе нотариусом. Он попробовал снова курить, в саду, именно так поступала Инес – отдыхала по вечерам, глядя на небо и выкуривая две-три сигареты. Но у него не вышло: глаза даже на открытом воздухе слезились от дыма, к тому же идти в сад, а потом возвращаться в темноте было сложно, Саб отказался от этой затеи.
«Все вокруг меня складывается омерзительно не представляешь мой Саб сколько мне пришлось вынести и одному Богу известно какие муки мне еще придется вытерпеть». Конкретно о своей жизни в бессвязном первом письме, да и в последующих, Пабло сообщал немного, если не считать удивительного признания, которое следовало хранить в тайне. Но постепенно Саб более-менее уяснил для себя обстоятельства последних лет.
Весной этого года жена Пикассо Ольга подала на развод и наняла дорогого адвоката. Публичный скандал, опись имущества – и особенно перепись и затем «арест» картин и даже рисунков в мастерской – изводили Пабло и оскорбляли. Дело было не в его чувствах к Ольге, друзья сказали Сабу, что у Пабло есть постоянная любовница, очень молодая: ее имя было никому не известно, Пикассо умел хранить свои секреты.
Тогда почему Пабло воспринял развод как крушение, угрожающее его дару? Обычные суеверия испанца у Пабло были преумножены русскими предрассудками, воспринятыми от жены: Пикассо пугало, например, что они с Ольгой венчались в православной церкви и ортодоксальные небеса могут покарать его за развод. Хотя очевидно, что Пабло согласился на венчание оттого, что никогда не был ревностным католиком. Кроме того, Ольга Пикассо, измученная ревностью, часто проклинала его, грозя Пабло небесными карами на французском, русском и испанском. Пикассо также всерьез опасался, что Ольга способна наслать на него порчу или наговор, обратившись к русским колдунам или прибегнув к цыганской магии: с молодости он видел в болезнях явление не физиологическое, а мистическое. Саб помнил, как они в свое время обсуждали «роковую» скарлатину бедолаги Касагемоса, их общего друга юности.