Свидетель

– Достаточно, - сказал пучеглазый жрец.

Но шудру было не остановить, он кричал в запале:

– Я требую справедливости! Я молю о справедливости мудрейших судей! Я требую смерти для этого тигра-людоеда!

– Что ты скажешь в свою защиту, Матхурава, сын Капура?
– спросил пучеглазый.

У ювелира пересохло в рту, он облизнул губы и поднял руку.

– Я возражаю! Я женился на Соне... Да, я взял ее в жены, нарушив законы дхармы в том что касается варн, а не в том, что касается брака. Вы знаете, почтенные Махаматры, что умыкание невесты и женитьба на ней силой называется ракшаса, но тоже не исключается законом Ману. Что же касается удара мечом, скажу: согласно дхармашастрам, если совершено насилие в защиту жены, оно не считается грехом и преступлением. Я грешен лишь в том, что женился, потому я готов понести наказание и быть изгнанным из своей варны.

Толпа зашумела. Возмущенные возгласы, оскорбления летели в сторону ювелира, пока стражники не приструнили присутствующих.

Встал старший жрец. Воцарилась тишина. Матхураве казалось, что все слышат, как от голода и страха у него урчит в животе, но это было не так унизительно, как во всеуслышание признать себя неприкасаемым, в мгновение ока превратиться из человека в пса.

– Согласно закону, женщина не может быть свидетелем в суде, “вследствие непостоянства женского ума”, но обстоятельства дела требуют, чтобы мы выслушали и ту женщину, о которой ведется спор, - он махнул стражникам: - Прадештары, приведите Сону, дочь кожевенника!

Сердце Матхуравы сжалось, а потом заколотилось нещадно в ожидании.

Люди вытянули шеи в сторону высоченных резных дверей. Они распахнулись, и в сопровождении дюжих стражников в зал вошла маленькая фигурка, закутанная в голубой платок. Сона! Всё существо Матхуравы потянулось к ней.

Она остановилась на отдалении и склонилась в глубоком поклоне перед брахманами, но не открыла лица. Впрочем, взволнованному ювелиру было достаточно и ее глаз, этих прозрачных черных бриллиантов под прекрасными дугами бровей. Как же она была сейчас напугана, переполнена отчаянием и робостью! Матхураве вдруг стало стыдно, что стоит перед ней такой - униженный, в цепях, что он не может, не имеет права спрятать ее за своей спиной от любопытных, жадных, пошлых взглядов мужчин. Сона лишь раз мельком глянула на него и отвела глаза, замерев в ожидании вопросов.

– Скажи, презренная, - начал пучеглазый жрец, - бежала ли ты добровольно с ювелиром Матхуравой?

– О нет, - смущенно ответила она, - он похитил меня, забрал против воли. Я просила и плакала, но он не послушал.

– Отчего ты не открываешь свое лицо, неприкасаемая?
– недовольно спросил старший жрец.

– Мне стыдно, о, почтенный брахман.

– Ты стыдишься прелюбодеяния своего?

Сона вздрогнула, а Матхурава так сжал кулаки, что зазвенели цепи на кандалах.

– Ювелир взял меня против воли, - чуть не плача, сказала она.
– Он знал про дакшину, знал, что я предназначена другому по велению отца и общины. Все эти месяцы он унижал меня и насиловал. Держал взаперти и не давал увидеть солнце, издевался...

Сона все-таки разрыдалась.

– Как же...
– вырвалось недоуменное и обиженное у Матхуравы. Но прадештар толкнул его, и мужчина замолчал, слушая обвинения любимой и чувствуя, что его душа умирает с каждым ее словом, сворачивается, словно скисшее молоко, попавшее на огонь, в тысячу крошечных комочков. Казалось, его резали по живому, так это было больно! Но ни зажать уши скованными руками, ни убежать, ни ударить рыдающую Сону за правду и ложь он не мог.

Словно в тумане Матхурава слышал, как старик-брамин из деревни рассказывал, что община позволила шудре жениться на неприкасаемой только потому, что ее отец был чужестранцем, а не парией по рождению. За такое разрешение крестьянин заплатил вдвое б'oльшую дакшину на благо деревни и принес самую щедрую пуджу богам, а свадьба была назначена на следующий, после похищения, день. Своим беззубым дряблым ртом брамин поведал, что отец Соны умер, не пережив позора, и просил жестоко покарать похитителя. Всего месяц назад умерли то ли от голода, то ли от непонятной болезни сестры похищенной и брат.

Ювелир видел, как при этих словах Сона опустилась без сил на пол, слово ее не держали ноги, и затряслась в рыданиях. Но Матхурава не жалел ее больше, потопленный обидой и безмолвным, отравляющим кровь гневом.

Выслушав всех и посовещавшись, судьи-брахманы встали. Стражники заставили подняться и Сону. Старший жрец объявил громко и четко:

– С благословения богов справедливое и законное решение вынесено! Брак ювелира Матхуравы с Соной, дочерью кожевенника, расторгается этим судом окончательно и бесповоротно. За попытку убийства крестьянина Прабхакара Матхурава будет обязан выплатить ему штраф в размере стоимости тридцати коров. За обман брамина, совершившего обряд невозможного брака, Матхурава выплатит в казну штраф в размере стоимости трех коров. Над женщиной, ставшей таковой в результате насилия, будет проведен обряд очищения, чтобы она перед Богами и людьми смогла называться «пунарбху2». После проведения обряда Сона будет отдана прежнему жениху - по закону Ману она всегда принадлежала ему, так как тот уже выплатил дакшину общине и отцу девушки. Однако если крестьянин Прабхакар, сын Ананда, не захочет принять невесту, он или его семья имеют право любыми способами возместить сумму дакшины, даже продав при желании дочь кожевенника в рабство.

– Нет, нет, я заберу ее обратно!
– закричал радостно темнолицый Прабхакар.
– Только совершите очищение! Грязной она мне не нужна!

– Жаль, я не прикончил тебя, сын ведьмы! Будь ты проклят!
– Стражник не смог помешать Матхураве плюнуть шудре в лицо. Стиснув зубы и кулаки, ювелир обернулся к Соне: - И ты! Будь ты проклята!

Она вздрогнула, словно он ударил ее, и закрылась платком, как щитом. Прадештары с двух сторон ткнули в Матхураву копьями, третий дернул за цепь, принудив бывшего ювелира встать на колени перед судом.

* * *

Я упала на колени на каменный пол, и очнулась от боли. За стеной еще плескались индианки. А внутри меня царила такая пустота, словно мою душу выскребли, выдрали, вытянули, оставив лишь телесную оболочку. На автомате я поднялась, провела ладонями по саднящим коленям и, почувствовав влагу, лизнула палец - кровь...

Насилие, одержимость, предательство, проклятия - не слишком ли много всего для меня одной? Непроглядный мрак застил все вокруг, теперь даже деревья за окном не светились. Впрочем, мне и не хотелось ни видеть, ни слышать, ни прилагать усилия, ни любить... Было это мое чувство или Матхуравы? Какая, к черту, разница?

Кто-то постучал в створку двери, и я услышала голос Ники:

– Варюнчик, не спишь?

Не дождавшись ответа, она вошла и обняла меня.

– Привет, моя девочка! Я знаю, что ты встаешь рано. Едва ворота в ашрам открыли, я сразу тут как тут.

Я еле сдержалась, чтобы не отбросить с моих предплечий ее руки с силой да так, чтобы она обо что-нибудь ударилась, но я лишь аккуратно высвободилась и, нащупав стул, села. Тьма, пусть будет тьма, я не хочу видеть даже контура Ники!

– Здравствуй, - выдавила из себя я.

– Первый раз вижу тебя в таком настроении, - защебетала Ника.
– Ты, наверное, плохо спала? Голова не болит?

– Нет.

– Варюнчик, а я вот чего так рано... Только ты не сердись, хорошо? Мы по скайпу снова начали общаться с Егором. Скучаю я без него, а он без меня.

– Глупо.

– Да нет, я проверила, Скайп не отслеживается, полиция только хочет отслеживать, но Майкрософт не разрешает. Это точно, не волнуйся!

– Угу.

– Но даже ему я никогда и ни за что не скажу, где ты, Варюнчик! Я же тебя люблю!

– Угу.

– В общем, Егор прилетает в Гоа, и я еду встретиться с ним.

– Это опасно, - буркнула я, впервые чувствуя полное недоверие к Нике: если она как мать предает сына ради чистоты варны, что стоит ей продать подругу ради собственной шкуры?

– Мы будем шифроваться, ты же знаешь мои таланты. Я ненадолго, не успеешь соскучиться! Только мне уже бежать надо, чтобы успеть на автобус.
– Ника чмокнула меня в щеку, я не смогла сделать этого в ответ. Она сжала мою руку: - Не дуйся, Варюнчик! Ты такая красавица, сейчас еще красивее стала, будет и у тебя настоящая любовь, а не этот дебильный урод с миллионами! Всё, я побежала!