Свидетельство

— Сегодня день Шандора, — сказала Магда.

Они и не заметили, что все это время за ними по пятам кралась маленькая Катица, и теперь вздрогнули, услышав ее тоненький певучий голосок:

— Шандор, Бенедек и Йожеф привезли тепла в рогоже…

4

Немцы предприняли последнюю отчаянную попытку перейти в наступление на северном участке Задунайского фронта. На Западном фронте они оставили буквально одни арьергардные заслоны, вверив его защиту уже не армии, но тайной дипломатии. Гитлеровские главари, рассчитывая на советско-американские противоречия, надеялись добиться у западных держав сепаратного перемирия и развязать себе тем самым руки для борьбы на Востоке. Но переговоры нужно было подкрепить демонстрацией «военной мощи» — пусть самым маленьким успехом на Восточном фронте. Они мечтали вновь отбить Будапешт или хотя бы только Буду. Атаки крупных танковых частей, словно волны, следовали одна за другой. Между линией фронта и границей города не было и двадцати километров. Стоило немцам нащупать хоть какую-нибудь щель в позициях советских войск и вбить в нее клин, как уже через полчаса они могли бы смять всю оборону. Однако советский передний край, поддаваясь кое-где этому натиску, походил на прочную резиновую ленту и не лопнул ни в одной из пилишских долин, по которым скатывались с гор дороги, ведущие к Буде. Немецкое командование, не встречая контратак, уже решило, что советские войска целиком заняты обороной. И спешило ковать железо, пока оно горячо. Между тем советские полководцы не только не укрепляли оборону на этом участке фронта, но, наоборот, даже сняли отсюда часть войск и перебросили их южнее, в район Балатона и Секешфехервара. Несколько дней подряд, глядя на отходящие через Буду советские войска, можно было подумать, что Советская Армия отступает. Но 25 марта фронт неожиданно пришел в движение. Сила контрнаступления советских войск в средней и южной части Задунайского края была так велика, что за одну неделю русские отбросили гитлеровцев на его — сто пятьдесят километров, выйдя за пределы Венгрии, в пригороды Вены. К 4 апреля на территории Венгрии не было больше ни одного вооруженного фашиста.

Но пока, на эти несколько дней, в Буде вновь ожили тревожные панические слухи: об артобстреле, о «чудо-оружии» Гитлера и войсках, «идущих на выручку» городу. Не прошло и недели, как тайные сторонники немцев мечтавшие о «чуде», похоронили последнюю свою надежду.

Большинство же в городе все меньше думало о перипетиях войны, для них война собственно закончилась. Люди были заняты новыми заботами новой жизни. И, конечно, все вздохнули свободнее, когда фронт отодвинулся и уже не угрожал городу. Веселее, увереннее глядели люди.

То, что настроение людей изменилось, показывало и оживление в политической жизни. До сих пор партии в основном собирали своих старых членов. Если в общественных работах первых недель после Освобождения проявился инстинкт самозащиты людей, объединившихся перед лицом нужды, крайней опасности, то теперь это единение становилось сознательным, находило новые формы, все больше превращалось в политическую деятельность Исчезли из обихода временные, написанные от руки или на машинке на клочках бумажки паспорта, их место заняли печатные, вполне внушительного вида документы с фотокарточками — содранными со старых документов, поскольку фотографии еще не работали. Даже Новотный, с его галстуком, начищенными до блеска ботинками и гладко выбритым лицом, уже не выделялся на улице. Мало-помалу исчезли нестриженые, кудлатые головы, пышные бороды осадного периода. Даже эти внешние мелочи как бы подтверждали: люди начали обстоятельно, прочно устраиваться в новой жизни.

Подготовка к 1 Мая поставила перед коммунистами района не только организационные вопросы, но и новую, до той поры незнакомую им, проблему денег. Комитет принял и объявил решение о соревновании между домами, кварталами и предприятиями за скорейшую уборку развалин.

Победителям обещали памятные грамоты, знамена. Были объявлены премии и для лучших рабочих по общественной повинности. Но тут выяснилось, что денег на все это нет ни у Национального комитета, ни у районного управления. Не выплачивали даже ничтожно малые суммы суточных — членам комиссии по проверке лояльности. И соревнование и премии предлагали коммунисты. Национальный комитет проголосовал за их предложение в надежде, что коммунисты обеспечат и материальную сторону дела. Майскую демонстрацию организовали обе рабочие партии совместно с профсоюзами. Но забота об украшениях снова пала на коммунистов. И здесь было объявлено соревнование между парторганизациями районов на лучшее оформление праздничных колонн. Как сообщали из Чепеля, из XIII, да и из многих центральных районов Пешта, там готовились просто удивительнейшие вещи: разукрашенные повозки, макеты, карикатуры, живые картины и транспаранты по десять — двадцать метров длины… Кто же решится теперь выйти на демонстрацию с двумя-тремя флагами и несколькими бедненькими самодельными плакатами?!

Бумагу можно было бы найти в типографии и на картонажной фабрике, а вот полотно нужно покупать в Обуде. Нашлись художники, изъявившие желание малевать, красить. Они не требовали гонорара, но и заставить их две-три недели кряду работать за стакан чаю или тарелку супу в день тоже было неловко. В особенности после того, как один знаменитый художник написал для народной столовой вывеску и получил за нее от Штерна четверть кило сала. Слух о такой воистину царской щедрости Штерна облетел всю округу. Союз демократической молодежи хотел бы выйти на демонстрацию в форменных костюмах, как это делалось в других районах, но вдруг выяснилось, что далеко не у всех есть белые рубашки. Женский союз просил для себя красные косынки в горошек.

План проведения празднества готовил Поллак. Капи составил смету расходов с итоговой суммой в двенадцать тысяч пенгё! Где же было взять такую тьму денег? Принялись урезать. Сначала до семи, потом до пяти, и в конце концов до трех тысяч. Меньше уже некуда. Но откуда было взять и эти три тысячи?..

Постоянно росли и текущие расходы парторганизации. Централизованного бюджетного финансирования тогда еще не было. Правда, собранные членские взносы организация не отчисляла тогда Центральному Комитету, но что это были за деньги с маленького и очень бедного района, — хорошо, если в месяц набиралось и две сотни пенгё.

Капи чувствовал себя в своей стихии и вносил одно деловое предложение за другим. Вначале он предложил распродать мебель и картины. С Шани Месарошем, Янчи Кишем и несколькими предприимчивыми ребятами брался перетащить все это добро на площадь Телеки, на барахолку. Об этих планах услышал инструктор ЦК, Янош Хаснош, как раз приехавший в районный комитет.

— Стоп! У вас есть мебель?

— Ну да! В конфискованных фашистских виллах много всякого добра. Одних роялей штук десять.

Хаснош даже присвистнул.

— Как бы не так — продавать! Члены правительства, товарищи, вернувшиеся из эмиграции, все еще ютятся кто где. Ни дивана, ни стола ни у кого… А вы — мебель на барахолку! Немедленно заактировать ее всю!

— Невозможно.

— Как так?

— Воруют ее все, кому не лень.

Тогда подыщите склад, снесите все туда и возьмите на учет. Ни наша партия, ни другие, ни общественные организации не имеют приличной мебели. Меблируйте сначала их помещения. Можно также кое-что дать нуждающимся товарищам, тем, у кого пропали все вещи. А остальное заберем мы. Мебель по нынешним временам — сокровище! Кто знает, когда-то мы начнем снова ее производить! А вы хотите все это на барахолке промотать! — возмущался Хаснош.

До сих пор Хаснош все еще щеголял в своей партизанской одежде, только автомат заменил на красивый немецкий парабеллум.

Склад, акты, перевозка — новые заботы! Ну, не беда, книги-то продавать никто не запретил. За ними явился какой-то местный книготорговец по имени Махала и за глаза скупил все частные библиотеки конфискованных вилл. За все оптом уплатил в партийную кассу пять сот пенгё. Капи ходил довольный, размахивая сотенными бумажками.

Но кончилась и эта его затея неприятностью для него.

Из Архива прибежал долговязый бородатый старик и отчаянно завопил:

— Что вы делаете? Вы продаете целые библиотеки, когда там могут оказаться бесценные сокровища: древние экземпляры, шедевры Эльзевиров [58] , букинистические редкости, книги с рукописными пометками на полях!..

Сечи не знал, кто такие Эльзевиры и что такое букинистические редкости, и потому растерянно моргал, глядя на бородача, размахивающего у него перед носом руками. Вызвал к себе Капи. Тот возмутился: он старается, добывает для партии деньги — и ему же за это головомойки! Начали снова торговаться с книготорговцем, чтобы давать всю книжную массу на предварительный просмотр специалистам из Архива. Купец согласился, но с условием: все, что те пожелают забрать в Архив, пусть оплатят. «Я торговец, а не меценат, — вопил он. — Мне пришлось людей нанимать, и они два дня таскали на своем горбу всю эту уймищу книг». В недрах склада купца-букиниста в страшном беспорядке были вперемешку свалены словари и энциклопедии, классики и бульварное чтиво, бесценные редкости и календари, стоившие меньше, чем истраченная на них бумага, памятные альбомы в честь тысячелетия Венгрии.

58

Эльзевиры — потомственные голландские книгоиздатели (XVI–XIX вв.).

А в один из дней Капи ворвался к Сечи с каким-то господином в куртке на меху и охотничьей шляпе. Господин в куртке представился, усиленно подчеркивая свой докторский титул, и предложил следующее: бомбоубежище под Крепостной горой — исключительно подходящее место для выращивания пенициллинового грибка. Вместе с несколькими своими друзьями, «специалистами», он брался организовать и пустить в ход первый венгерский пенициллиновый завод. Однако для выращивания грибка нужны яйца. Много яиц. Потому что яйца — основа пенициллина. Доктор просил, чтобы коммунистическая партия обеспечила ему аренду бомбоубежища и выдала документ, дающий право закупать яйца на селе от имени партии. С возчиком он уже договорился, тому тоже нужны только документы и один солдат или хотя бы полицейский — для охраны груза. За все это доктор обязывался вносить в партийную кассу тысячу пенгё ежемесячно.