Свидетельство

— В долларах, золотом, чеком? — спешил Краус. — Наличными? Пожалуйста, плачу немедленно.

Груз числился за одной пресловутой швабской фирмой, хорошо нажившейся в свое время на военных поставках. Сечи успокоился.

Итак, деньги были, даже больше, чем нужно, если хозяйствовать рачительно. А у Капи и Поллака имелся в запасе и еще один план, и они лихорадочно готовились к его осуществлению — концерт в только что расчищенном, прибранном кинотеатре, первое культурное событие в районе! Программа предусматривала выступления знаменитых артистов, известного композитора-пианиста и его жены-певицы, популярного комика и других. И все здешние, из этого же района!

Программу концерта обсудили в комитете и быстро одобрили. Капи ожидал сбора самое меньшее в триста — четыреста пенгё.

— Тут все правильно, — поддержал план Капи Мартон Андришко, — вечера на нужды партии мы делали и раньше: во Франции и у нас, здесь. На этот раз все в порядке.

Дело в том, что все другие «деловые мероприятия» Капи каждый раз отклонялись на заседаниях комитета. Капи злился, кричал: «Тогда беритесь сами, хозяйствуйте! Я охотно передам все эти дела кому угодно!» Желающих не находилось. Все только сидели, гмыкали, но никто не говорил ни «да», ни «нет».

— Что делать, товарищи, — вздыхал Андришко, — если нам нужны, нужны эти проклятые деньги!

Но идея с платным концертом пришлась всем по нраву, и вскоре слух о нем облетел весь район. После бесконечных работ по уборке развалин, похорон, после голода и стольких дней жалкого прозябания — концерт! Через домовые комитеты распространили билеты — цена по одному-два пенгё за штуку. Даже в народной столовой можно было заранее заказать билет: их было вдосталь.

Однажды утром, как раз на следующий день после удивительной продажи стройматериалов, к Сечи пришла Клара Сэреми и заявила, что сама она больше не в силах работать машинисткой, но могла бы предложить вместо себя другую девушку. По этому случаю Клара впервые сменила брюки на юбку и отказалась от своего монашеского платка, до сих пор тщательно скрывавшего ее белые, как лен, волосы. Сечи вначале даже не узнал ее. А узнав, покраснел и только из-под козырька кепки поглядывал на нее, — такой она показалась ему красивой.

— Я ведь актриса, товарищ Сечи, понимаешь? А на сцену вот уже полгода ногой не ступала!.. Чувствую: тяжелею, теряю навыки. Танец — это, знаешь, такое дело…

Райкомовцы понимали артистку, да никто и не жалел, что она уйдет: от ее машинописи толку было не много, держать дела в порядке она тоже не умела. И вообще товарищи почему-то недолюбливали ее в районном комитете. Как, впрочем, и самого Капи: уважали за партизанское прошлое, за красный дебреценский партбилет, но… Не было в отношениях с ним того тепла, непринужденной задушевности, как с другими товарищами, имевшими куда более скромное революционное прошлое. Может быть, из-за его хозяйственной деятельности, из-за его вечных «гешефтов»… Но ведь кому-то нужно было этим заниматься! Рассказывали: себе он все же ухитрился привезти пять килограммов сала из той неудавшейся экспедиции в Бачку. Ну, если не пять, то два — это уж точно. Подал Капи заявление на мебель, а отвез мебель к себе на квартиру еще до подачи заявления. Но, в конце концов, все же в порядке: заявление подал, разрешение получил. И даже взамен сдал всю свою старую мебель, пострадавшую за время осады. Про себя люди думали по-разному, одни: «Кто у печки сидит, тот хочешь не хочешь, греется», другие: «Я бы так не сделал». Вслух же ни те, ни другие ничего не говорили, не хотели быть «мелочными»…

О том, какие у Капи неурядицы дома, с женой, никто, разумеется, не знал. Разве только иногда замечали, что Клара нервничает, чем-то недовольна. Однако, зная, что она артистка, объясняли все ее капризами, избалованностью, говорили: «Что поделаешь, артистка, из другого она теста, видать… Такая жизнь для нее, что для цыгана — пахота…»

Клара Сэреми рвалась в Пешт. На этой почве у них в доме каждый день разыгрывались сцены.

— В Пеште — жизнь! Театры, кино, можно пойти куда-нибудь посидеть, а здесь… хуже, чем в тюрьме!

— Только спокойствие! — удерживал ее Капи.

Пережитые трудные времена выковали из этого изысканного и безвольного красавчика довольно самоуверенного, заносчивого человека. И, наоборот, жена его — в свое время довольно известная дама полусвета — из-за отсутствия поклонников, красивых нарядов, возможности каждодневно выставлять себя напоказ, купаться в блеске восторженных взглядов, превратилась в слабое, как балованое дитя, вечно хныкающее, меланхолическое существо. Она то и дело смотрелась в зеркало и все ужасалась, находя свою кожу излишне сухой или чересчур жирной, и с затаенным страхом разглядывала лицо, — нет ли новых морщин.

— В Пеште уже бары открылись… Я могла бы получить ангажемент.

— Говорю тебе: спокойствие! — возражал Капи, бреясь в пижаме возле окна, собранного из осколков цветных витражей, некогда украшавших переднюю. — Не пойдешь ты больше в бар. Твое место — на большой сцене. Другая женщина за счастье почитала бы! Сейчас столько семей в разлуке, мужья на войне, в плену. Иные люди все, что имели, потеряли. А я уже на пятый день после Освобождения был здесь, подле тебя… Квартирка наша выглядит, пожалуй, даже красивее, чем прежде. Положись на меня!.. Останься я тогда в Дебрецене, я бы теперь уже важный пост занимал. Звали же меня в министерство обороны. Но я спешил сюда, к тебе. И теперь уж отсюда ни шагу не ступлю… Пусть не сразу, но карьеру я сделаю! — брызгая во все стороны мыльной пеной, кричал он. — Вот видишь, Краусу я уже добыл оборотный фонд, с которым можно начинать дело. Твое участие в его фирме я тоже обеспечил. Ну, чего тебе еще нужно? Репетируй свои танцы для концерта! В особенности здорово у тебя вышла бы эта, как ее… «Девчонка из большого города». В этой штучке, знаешь, есть определенный социальный смысл. Вот посмотришь, какой ты будешь иметь успех. С твоим-то талантом да с моим положением!

— Положение, положение!

Капи оскорбленно повернулся от зеркала к жене.

— Я кровь проливал за демократию! — вскричал он, с таким драматизмом размахивая безопасной бритвой, словно готовился к новому кровопролитию.

— Вот об этом я и говорю! Если бы ты по крайней мере в ЦК работал!

— Не торопись, положись на меня! А вообще у меня и сейчас неплохое положение. Говорил я с Габором, он уверяет, что не за горами время, когда будет решаться судьба руководящих должностей в районном управлении. В городском управлении — там люди мыслящие сидят. Да кого же, как не меня, могут еще назначить заместителем? Уж не Саларди ли? Этот чудила успел уже наделать ошибок!.. Да я в два счета стану советником. А ты знаешь, что такое советник столичного управления? Так что знай репетируй лучше свои танцы!

И Клара Сэреми репетировала, благо других дел у нее не было: хозяйство вела нанятая старушка. Но на душе у нее было пасмурно. За неимением других хватило бы с нее и одного поклонника — мужа. Но Капи возвращался домой поздно, утром чуть свет убегал, вечно занятый своими делами, докладами, речами. Мучила Клару и ревность: она знала старое, почти патологическое влечение ее супруга к грязным девчонкам из низших слоев, склонность к дешевым любовным приключениям. (В душе она и вступление Капи в партию объясняла только этим.) А сам он своей неосторожной болтовней по вечерам только подогревал ревность жены. Частенько рассказывал он, не скрывая своего восхищения, о Манци, сожительнице Шани Месароша, с которой у него было немало общих «дел». Кстати, эта Манци первой и склад стройматериалов обнаружила.

— Сколько предпринимательского чутья в этой примитивной бабенке, сколько природного ума! — восхищался Капи. — Собственный трактир мечтает открыть. Если попаду в руководство управлением, помогу ей. И тебе советовал бы: войди к ней компаньонкой. За один месяц выкурили бы вы эту хитрую лису Штерна. Глядя на нее, начинаешь понимать, какие еще силы дремлют в пролетариате!

Вопрос о кадрах районного управления, после долгих проволочек, в апреле снова очутился на повестке дня — в связи с любопытной историей. Как-то вечером Андришко возвратился домой из полиции ранее обычного. К нему уже перебрались жена и дочь, на тачке перевезя из Пешта весь уцелевший скарб.

Зайдя в дом, Андришко, как обычно, задержался у двери — разрядить пистолет. Вдруг его внимание привлекли странные звуки: ему показалось, что за спиной стоит собака и, высунув язык от жары, жадно и торопливо хватает пастью воздух. Андришко обернулся. Перед ним был заросший, как дикобраз, сутуловатый человек с красным блестящим носом. Прерывисто дыша, незнакомец заговорил торопливо:

— Я — Кумич, муж здешней дворничихи. Важное дело у меня… поговорить мне надо с господином капитан-исправником.