Свидетельство

В конце второй осадной недели выпал снег. Он шел всю ночь, ложась на землю густыми крупными хлопьями. И шел еще целый день. Толстое снежное одеяло покрыло улицы, развалины домов.

Теперь там, где взрывалась мина, снег подтаивал, образуя воронки, чем-то напоминавшие дырки, прожженные в белой скатерти неосторожным курильщиком.

В конце второй недели!

Они словно и не заметили, как в каждодневном ожидании, в мелочах забот давно прошло время, определенное ими как «крайний срок». Медленно, черепашьим шагом, тянулись дни — и вот сколько их пролетело. Совсем как в тюрьме… Ведь и там время движется — в темных норах карцера и даже в камере смертников, где оно скупо мерится на секунды. Время стирает черты неповторимости даже с дней, полных невообразимых ужасов…

Две недели прошло…

Теперь они уже не могли говорить: «Каких-нибудь две недели…» Отныне, когда разговор заходил об этом — а он заходил каждый день, каждый час, — они говорили: теперь уже скоро, теперь уже действительно осталось несколько дней, ведь не может это продолжаться бесконечно! Но в голове по-прежнему, будто мельничный жернов по замкнутому кругу, билась одна надежда: «Может, сегодня ночью…»

Дворницкий сынок из соседнего дома, в прошлом году поступивший в СС и застрявший в городе со своей частью, однажды утром увидел Магду, ходившую за водой. Увидел и начал приставать к ней. Три раза под всякими выдуманными предлогами приходил в оборудованную под убежище квартиру. Подолгу, часами, сидел, заверяя обитателей квартиры, что скоро подоспеют войска, идущие на выручку Будапешту, а сам подозрительно следил за тем, какое впечатление производят его слова. И все старался остаться наедине с молоденькой и красивой женщиной, которая не знала просто, что и делать, как избавиться от нахала.

Однажды утром Магда вернулась от колодца особенно взволнованная. Повстречала знакомую служанку с улицы Алагут. Осталась одна, голодает… Вот уже несколько дней живет на свекле и кукурузе, когда не удается наворовать из яслей армейских лошадей, размещенных в первом этаже.

Как-то Ласло сказал дяде Мартону:

— Что ж, так и будем сидеть? Надо что-то делать!

Старый рабочий задумался: ведь его послали сюда отсидеться и ничего не предпринимать, не получив указаний. И просили еще присматривать за слишком горячим Ласло. Поэтому, подумав, Андришко так ответил молодому человеку:

— Теперь уж что делать? Ждать надо!

Вот и все, что случилось за эти однообразные, серые две недели.

Дядя Мартон и Ласло Саларди поднялись в это утро раньше всех и отправились в ванную. Дневная порция воды для умывания была — литр на человека. Мужчины побрились, умылись, обтерлись до пояса, а затем, встав ногами в тазики, «искупались» в скупо отмеренной, в несколько пальцев глубиной, пенисто-мыльной воде. В холодной, как ледник, комнате от их тел клубами валил пар. После «бани» настроение у них было, как у двух сорванцов-мальчишек.

Пока мужчины мылись, две старушки в комнате уже растопили печку, а Магда загремела в передней ведрами.

Вдруг сильно забарабанили в дверь. Отворив, Магда с кем-то поговорила приглушенным голосом, затем подошла к двери ванной. Постучала, но, не получив ответа, прямо вошла.

— Господин доктор, — прошептала она, — скорее! Дворничиха пришла. Говорит: беда.

— Ну что там еще? — пробурчал дядя Мартон.

Ласло, не промолвив ни слова, торопливо обмотался полотенцем и стал натягивать на себя рубаху. Магда дожидалась его в передней.

— Оказывается, нынче ночью облаву устроили. Был, говорят, приказ от шестого января — всем мужчинам старше восемнадцати лет явиться на призывной пункт. Сегодня до обеда — последний срок явки. А то вечером снова придут с обыском. Что нам делать?

— У меня же есть удостоверение ПВО.

— Теперь они не признают никаких освобождений. В убежище все предъявляли документы — у кого что было… Говорят: не действительны. Только те документы имеют силу, что сейчас выдаются в Радецких казармах. Переписали всех поименно.

А Ласло уже обдумывал: здесь ищейки не были, просто не могли предположить, что кто-то решился остаться наверху, не пойти на ночь в убежище. А может, жандармы и пытались, но не смогли отпереть дверь? Ведь теперь на ночь Ласло и Мартон подпирают ее изнутри толстенным бревном, — куда там старинным крепостным воротам!

Но Магда опередила его мысли:

— Вы у них там тоже значитесь. Из домовой книги выписали.

Дядя Мартон подошел к ним и задумчиво посмотрел на Ласло. А тот уже думал: «Надо бежать, у кого-нибудь спрятаться…» Например, в квартире Миклоша: она сейчас пустует. Хотя, пожалуй, нет. Ведь и Миклоша, как дезертира, могут разыскивать! Ласло принялся было перебирать в памяти своих знакомых, но в это время новая мысль, словно упавший на сцену занавес, разом скрыла их от его мысленного взгляда: «…вместе с членами семьи». Если вечером сюда явятся с облавой и не найдут его, Ласло, дома, они заберут всех, кто здесь живет. Всех десятерых, даже детей — на это нилашисты способны.

— Ничего не поделаешь, — мрачно подытожил он. — Мне придется идти. Как-нибудь отверчусь. До сих пор меня освобождали по болезни сердца. А нет — все равно как-либо обойдется…

Старый Мартон думал точно так же.

— Сейчас главное — слиться с остальными, затеряться в толпе.

Что ж, и Ласло не мог придумать ничего другого.

И только Магда с нескрываемым ужасом на лице смотрела то на старика, то на Ласло. А Ласло, стараясь принять небрежный вид, улыбался и даже успокаивал ее:

— И не бойтесь! Кто-кто, а я — то уж не стану умирать героем за фашистский Будапешт.

— Но что будет с нами?

— А ничего. Вы и дядя Мартон встанете к кормилу нашего «ковчега», — рассмеялся Ласло. — Получите льготы, полагающиеся семье фронтовика. Но только в течение двух-трех дней. Потом-то я и сам вернусь.

— Можно, я провожу вас? — с округлившимися от страха глазами спрашивала побледневшая Магда.

— Нет, не надо, — покачал головой Ласло. — Я должен пойти со всеми вместе, на виду всех, кто прячется в убежище. И не терзайте, не корите себя — при чем тут вы?

А внизу, в убежище, уже начали собираться в путь встревоженные «призывники». Шерер больше не пытался комментировать победные фронтовые сводки. Сонный и злой, он искал «еще один» шарф и грозился «показать мужлану-полицейскому, посмевшему потревожить человека с таким положением»! Сын старшего советника — студент, зубной врач и трое других мужчин были уже готовы и ожидали остальных в тамбуре убежища.

Молча поплелись они вверх по лестнице, поднимавшейся в гору, в Крепость. В рассветных сумерках только белый снег освещал им путь. На Парадной площади перед проволочными заграждениями, натянутыми между железными «ежами», прыгал с ноги на ногу прозябший, нахохлившийся немецкий солдат. Ласло достал из кармана свое чудо-удостоверение на двух языках и объяснил, куда и зачем они идут. Солдат молча кивнул и рукой показал, как им обойти заграждения.

Теперь они пошли вниз по улице Кадьло. Мины пока еще изредка посвистывали над головами, но с Дуная слышалась сильная пулеметная трескотня.

Ласло и его спутники успели добраться до Главной улицы, когда начался сильный минометный обстрел.

В воротах Радецких казарм уже чернела густая толпа. Офицеры с нилашистскими нарукавными повязками и партийные «фюреры» носились по коридорам. Прибывавших заносил в список какой-то сержант, расположившийся прямо при входе, под аркой. Ласло показал ему свое удостоверение, но сержант только мотнул головой и, отняв у Ласло его драгоценный документ, приказал: «Ждите вместе с остальными». Оказалось, что здесь у всех изымали удостоверения об освобождении, о непригодности к службе и разные справки с места работы. Тем, у кого не было вообще никаких документов, тоже велели ждать вместе со всеми. Затем собравшихся повели в подвал на медицинский осмотр. Осмотр проводил молодой, невысокого роста врач в белом халате и большом, не по голове, полевом кепи с козырьком. Похоже было, что и его самого извлекли точно так же из какого-нибудь бомбоубежища. С испуганным видом он осматривал, выстукивал проходивших перед ним людей, и было ясно, что не он, врач, решал их судьбу, а стоявший за его спиной верзила-капитан. Это он бросал писарю неизменное: «Годен! Годен!» И только про хромых, слепых, безруких или особенно настойчиво размахивавших своими справками ронял: «На работы». Впрочем, однорукого пономаря из храма св. Анны он все же ухитрился определить в число «годных». «Ну и ну! Дело швах», — подумал, увидев все это, Ласло. И, улучив момент, перебрался в группу уже прошедших осмотр, а затем, пользуясь темнотой, царившей в подвале, смешался с отобранными на работы.