Свитки Серафима

Тело потекло к барной стойке. Рука Яра легла на браслет, готовясь к атаке. Бой часов привлёк внимание существа, позволив троим мужчинам выдохнуть. По спине историка текли холодные капли пота.

Взгляд Сашки вопрошал военного, какие предпринимать действия дальше. Бывший попутчик сделался каким-то нервным, покусывал нижнюю губу, поминутно сглатывал. Алексею это сильно не понравилось. Стальной стержень, прошитый в грудине, тревожно вибрировал, а во рту язык прилип к сухому нёбу. Похоже, что они с Сашкой испытывали похожие чувства.

Издав хлюпающий звук, существо выдавило из себя две конечности, напоминающие руки. Отростки проникли внутрь часов, где сразу же после боя стрелки прекратили ход. Три пары глаз следили за каждым движением монстра. Тот ловко извлёк назад свои белые омерзительные щупальца, удерживая свёрнутые и перевязанные бечёвкой бумаги. Тёплый, солнечный свет шёл от свитков. Существо затряслось, чёрный язык змеёй вывалился из щели рта, слюна потекла по подбородку.

Хрустальный, льдистый смех заполнил помещение кафе-бара. Не верилось, что чудовище могло издавать настолько чистые и даже приятные звуки.

— Подарочки, — радостно тянул слова белый червь, прижимаясь уродливой мордой к бумагам. — Я обещал, Конструкт, обещал… Дары глупого Серафима мои.

Алексей не представлял, с чем сравнить пульсирующее тело, оставляющее на полу влажные следы. Свет утекал. Свитки стремительно тускнели, пока существо насыщалось.

— Всегда получаю своё, — удовлетворённо, он вложил артефакт обратно в часы, постоял, покачиваясь рядом. — А теперь… — внезапно вытянувшись вверх, почти цепляя лампы на потолке, существо разом охватило взглядом тёмные углы и стойку бара. — Пора на охоту.

Одновременно со стремительным рывком охотника к стойке, Ярослав выскочил наверх, занял устойчивую позицию на столешнице, широко расставив ноги. Рука с браслетом взлетела вверх. Он быстро провёл ею над головой, создавая полупрозрачную завесу из голубоватых искр.

— Одарённым не вылезать! — Яр жёстко рявкнул на Алексея, попытавшегося сменить неудобную позицию.

Сашка дёрнул снизу за край куртки. Его лицо приняло оттенок не менее белый, чем кожа твари, зависшей над командой.

— Сиди уж! По нашу душу охотник.

41

Мир постепенно открывался перед послушником: медленно и неохотно. Понимание возвращалось.

— Серафим, — ласковый девичий голосок прозвучал рядом, тёплые руки коснулись лица. — Совсем плох.

Его подняли, незрячего и шатающегося повели куда-то. Долго лежал Серафим. Подносили воду. Много людей собралось вокруг. Он чувствовал их всех: они пришли к нему с добром и заботой.

— Дяденька, ты живой? — голос Дана сорвался, — вот-вот мальчишка заплачет.

За рукав дёрнул несколько раз, пока не успокоился, увидев улыбку отшельника.

— Живой, — прохрипел Серафим.

Другой, низкий мужской тон повинился:

— Опоздали мы. Собрались с мастеровыми да горожанами выйти против головы и дружины. Устали терпеть его поборы и указания. И не все тебя бранным словом поминали. Обитель защитить хотели. Туда пошли, сюда… — мужчина задохнулся, замолчал, не понимая, как осмыслить. — А и нет никого. И в городище нет. Пропали, точно и не было.

— Искать станут, — Серафим догадался, что говорит с плотником, отцом Дана. — Не нужно было себя под беду подставлять.

— Не станут, — отозвался человек. — Никто о них не помнит. Вроде был голова, а вроде и нет, а дружина к князю ушла в большое войско. То все знают.

— По правде, — третий, молодой и высокий голос, добавил. — Мы и сами уж не помним, как его звали.

— Может Серафим? — робко предположили среди людей.

— Точно! Да! — загудело роем.

— Вспоминается мне, — солидно протянул неизвестный старик. — Вспоминается, что и правда, Серафимом звали нашего голову.

Лёгкая рука Аксиньи гладила по волосам, а больше Серафиму и не надо было ничего, но слова мастеровых взволновали. Он-то помнил правду.

— Ошибаетесь вы. Простой послушник я.

Он тяжело сел на лежанке, темнота перед глазами таяла, обращаясь в туман, из которого проявлялись образы. Простые, встревоженные лица людей излучали тепло и сочувствие.

— Как же ошибаемся?! — удивились наперебой. — Ты нас, добрый человек, не бросай. Нам без головы в городище никак нельзя. А тебе мы доверяем. Не обманешь, рассудишь, по совести.

Загалдел народ, напирать начал. Тут и Аксинья поднялась, закрыла собой Серафима.

— Он подумает, позже решит. Отдохнуть ему нужно, — аккуратно, но напористо выпроводила гостей.

Свои скитники разошлись порядок наводить. Хоть повернулось вспять время, да всё равно где-то огнём прихватило сруб, где-то пристройки покорёжило, разметало скромный скарб.

— Рядышком сядь, — Серафим опирался о край лежанки руками, трудно ему пока было.

Недолго они молчали. Аксинья глаза опустила, в щербатый пол глядела.

— Зачем на пику кинулась? — строго спросил скитник.

— Надо было, — она ниже опустила голову, но немедленно выпрямилась, в глаза посмотрела. — Помочь тебе. Иначе не получилось бы.

— Он велел?

— Да. И сама знала. Всё вышло, как обещал.

— Дальше-то что? — растерялся разом Серафим. — Пустой я, Аксиньюшка.

Она потянулась, взяла его за руку, крепко сжала. Спокойнее стало. Не совсем пуст был послушник. Огня и стержня не ощущал в груди, но тёплое солнышко согревало душу. Особенно, если рядом Аксинья.

— Вернётся сила, — она уверенно говорила, словно точно знала, что, да как случится. — Много у нас дел.

— Странник так же сказал.

— Значит тому и быть. Помоги людям, Серафим.

— Смогу ли?

— Ты время против естественного круга повернул. С остальным управишься.

Она отвернулась. Высвободила ладонь, поднялась, собираясь уходить. Не отпустил Серафим, поймал, удержал, обхватив стан. Как сидел, заглянул в глаза.

— Со мной останешься? Не монах я, Аксинья. Не принимал пострига. В миру станем жить, как честные люди.

— Ведьму замуж берёшь, — не улыбнулась даже, но взгляд жизнью зажегся, светом, что так был мил Серафиму. — Не боишься? А люди, что скажут?