Свобода или смерть

1982

Записка на могилу

Он замолчал. Теперь он ваш, потомки. Как говорится, «дальше — тишина». У века завтра лопнут перепонки — Настолько оглушительна она!..

1980

Суета сует

Все куда-то я бегу Бестолково и бессрочно, У кого-то я в долгу, У кого — не помню точно. Все труднее я дышу — Но дышу, не умираю. Все к кому-то я спешу, А к кому — и сам не знаю. Ничего, что я один, Ничего, что я напился, Где-то я необходим, Только адрес позабылся. Ничего, что я сопя Мчусь по замкнутому кругу — Я придумал для себя, Что спешу к больному другу. Опрокинуться в стогу, Увидать Кассиопею — Вероятно, не смогу, Вероятно, не успею…

1982

В пятнадцать лет, продутый на ветру

В пятнадцать лет, продутый на ветру Газетных и товарищеских мнений, Я думал: окажись, что я не гений, — Я в тот же миг от ужаса умру!.. Садясь за стол, я чувствовал в себе Святую безоглядную отвагу, И я марал чернилами бумагу, Как будто побеждал ее в борьбе! Когда судьба пробила тридцать семь И брезжило бесславных тридцать восемь, Мне чудилось — трагическая осень Мне на чело накладывает сень. Но, точно вызов в суд или в собес, К стеклу прижался желтый лист осенний И я прочел на бланке: ты не гений! — Коротенькую весточку с небес. Я выглянул в окошко — ну нельзя ж, Чтоб в этот час, чтоб в этот миг ухода Нисколько не испортилась погода, Ничуть не перестроился пейзаж! Все было прежним. Лужа на крыльце. Привычный контур мусорного бака. И у забора писала собака С застенчивой улыбкой на лице. Все так же тупо пятился в окно Знакомый голубь, важный и жеманный… …И жизнь не перестала быть желанной От страшного прозренья моего!..

1984

Не о том разговор, как ты жил до сих пор

Не о том разговор, как ты жил до сих пор, Как ты был на решения скор, Как ты лазал на спор через дачный забор И препятствий не видел в упор… Да, ты весело жил, да, ты счастливо рос, Сладко елось тебе и спалось, Только жизнь чередует жару и мороз, Только жизнь состоит из полос… И однажды затихнут друзей голоса, Сгинут компасы и полюса, И свинцово проляжет у ног полоса, Испытаний твоих полоса… Для того-то она и нужна, старина, Для того-то она и дана, Чтоб ты знал, какова тебе в жизни цена С этих пор и на все времена. Ты ее одолей. Не тайком, не тишком, Не в объезд — напрямик и пешком, И не просто пешком, то бишь вялым шажком, А ползком да еще с вещмешком!.. И однажды сквозь тучи блеснут небеса, И в лицо тебе брызнет роса — Это значит, что пройдена та полоса, Ненавистная та полоса… А теперь отдыхай и валяйся в траве, В безмятежное небо смотри… Только этих полос у судьбы в рукаве — Не одна, и не две, и не три…

1984

Пенсионеры

Сидят на дачах старенькие ВОХРы И щурятся на солнце сквозь очки. Послушаешь про них — так прямо волки, А поглядишь — так ангелы почти. Их добрые глаза — как два болотца — Застенчиво мерцают из глазниц, В них нет желанья с кем-нибудь бороться, В них нет мечты кого-нибудь казнить. Они не мстят, не злятся, не стращают, Не обещают взять нас в оборот — Они великодушно нам прощают Все камни в их увядший огород. Да, был грешок… Такое было время… И Сталин виноват, чего уж там!.. Да, многих жаль… И жаль того еврея, Который оказался Мандельштам… Послушать их — и сам начнешь стыдиться За слов своих и мыслей прежний сор: Нельзя во всех грехах винить статиста, Коль был еще и главный режиссер. …Но вдруг в глазу, сощуренном нестрого, Слезящемся прозрачной милотой, Сверкнет зрачок, опасный как острога. Осмысленный. Жестокий. Молодой. И в воздухе пахнет козлом и серой, И загустеет магмою озон, И радуга над речкой станет серой, Как серые шлагбаумы у зон. Собьются в кучу женщины и дети. Завоют псы. Осыплются сады. И жизнь на миг замрет на белом свете От острого предчувствия беды. По всей Руси — от Лены и до Волги — Прокатятся подземные толчки… …Сидят на дачах старенькие ВОХРы И щурятся на солнце сквозь очки…

1987

Анонимщикам

Пошла охота, знать, и на меня — Все чаще анонимки получаю… Я всем вам, братцы, оптом отвечаю, Хотя и знаю ваши имена. Какой опоены вы беленой, Какой нуждой и страстью вы гонимы, Сидящие в засаде анонимы, Стократно рассекреченные мной?.. С какой «великой» целью вы в ладу, Когда часами спорите в запале, Попали вы в меня иль не попали, И если да — когда ж я упаду?.. Но если даже я и упаду И расколюсь на ржавые запчасти — То чье я обеспечу этим счастье И чью я унесу с собой беду?.. Вот снова пуля срезала листву И пискнула над ухом, точно зуммер. А я живу. Хвораю, но не умер. Чуть реже улыбаюсь, но живу. Но — чтобы вы утешились вполне И от трудов чуток передохнули — Спешу вам доложить, что ваши пули — От первой до вчерашней — все во мне. Не то чтоб вы вложили мало сил, Не то чтоб в ваших пулях мало яда — Нет, в этом смысле все идет как надо, Но есть помеха — мать, жена и сын. Разбуженные вашею пальбой, Они стоят бессонно за плечами, — Три ангела, три страха, три печали, Готовые закрыть меня собой. Я по врагам из пушек не луплю, Не проявляюсь даже в укоризне, Поскольку берегу остаток жизни Для них троих — для тех, кого люблю. И ненависти к вам я не таю — Хоть вы о ней изрядно порадели! — Вы не злодеи, вы — жрецы идеи, Нисколько не похожей на мою. А кто из нас был кролик, кто — питон, Кто жил попыткой веры, кто — тщетою — Все выяснится там, за той чертою, Где все мы, братцы, встретимся потом…

1987

Михайловское

Поэты браконьерствуют в Михайловском, Капканы расставляют и силки, Чтоб изловить нехитрой той механикой Витающие в воздухе стихи. Но где ж они, бациллы вдохновенья, Неужто не осталось ничего? Пошарьте-ка в чернильнице у гения Да загляните в шлепанцы его!.. Ищите же, спешите же, усердствуйте, Дышите глубже, жители столиц, Затем, чтоб каплю пушкинской эссенции В своих разбойных легких растворить! А впрочем, разглядим их в новом качестве, Оставив обличительный трезвон: Ей-богу, в их как будто бы чудачестве Есть свой — весьма трагический — резон! Всю жизнь они потели от усердия, Хватая друг у друга черпаки, А вот теперь им хочется бессмертия, Щепотку ирреальной чепухи!.. Назначенные временно великими, Они в душе измученной таят Тоску по сверхтаинственной религии, Религии по имени т а л а н т. И хоть они публично почитаемы За их, как говорится, трудодни, — Они никем на свете не читаемы, За исключеньем собственной родни. И хоть у них, певцов родной истории, Сияет финский кафель в нужниках, — Им сроду не собрать аудитории В родном дворе, не то что в Лужниках. И хоть начальство выдало по смете им От общих благ изрядную щепоть, — Им вскоре стало ясно, что бессмертием Заведует не Суслов, а Господь!.. Кто в этом виноват — судьба ли грешница, Начальство ли иль собственный нефарт, — Но им теперь во сне такое грезится — В былое время хлопнул бы инфаркт: Что все они в джинсовом ходят рубище, И каждый весел, тощ и бородат, Что их стихи — отважные до грубости — Печатает один лишь самиздат, Что нет у них призов и благодарностей, Тем более — чинов и орденов, И что они — не мафия бездарностей, А каждый — одарен и одинок! Поэты браконьерствуют в Михайловском — И да простит лесничий им грехи!.. А в небесах неслышно усмехаются Летучие и быстрые стихи!.. Они свистят над сонными опушками, Далекие от суетной муры, Когда-то окольцованные Пушкиным, Не пойманные нами с той поры!..

1988

Кюхельбекер

Ему какой уж месяц нет письма, А он меж тем не ленится и пишет. Что сообщить?.. Здоровьем он не пышет, И это огорчительно весьма. Он занемог и кашлял целый год, Хвала его тобольской дульцинее: Он мог бы захворать еще сильнее, Когда б не своевременный уход. Но что он о себе да о себе, Унылый пимен собственных болезней! Куда важней спросить — да и полезней! — Что слышно у собратьев по судьбе? Как друг наш N.? Прощен ли за стихи?.. Он числился у нас в дантонах с детства!.. (N. поступил на службу в министерство, Публично осудив свои грехи.) Как буйный R.? Все так же рвется в бой?.. О, этого не сломит наказанье! (R. служит губернатором в Казани, Вполне довольный жизнью и собой.) А как там К.? Все ходит под мечом?.. Мне помнится, он был на поселенье!.. (К. взят на службу в Третье отделенье Простым филером, то бишь стукачом.) Как вам не позавидовать, друзья, Вы пестуете новую идею. Тиран приговорен. Ужо злодею! Зачеркнуто. Про то писать нельзя. Однако же ему не по себе. В нем тоже, братцы, кровь, а не водица. Он тоже мог бы чем-то пригодиться, Коль скоро речь заходит о борьбе! Таких, как он, в России не мильен, И что же в том, что он немного болен? В капризах тела — точно, он не волен, Но дух его по-прежнему силен. Он пишет им, не чуя между тем, Что век устал болтать на эту тему. Нет добровольцев бить башкой о стену, Чтоб лишний раз проверить крепость стен. Все счастливы, что кончилась гроза!.. …А он, забытый всеми, ждет ответа, Тараща в ночь отвыкшие от света Безумные навыкате глаза…

1988

Воспоминание о Пушкине

Песня няньки

Видишь, в небе над трубой Светит месяц голубой?.. Экой ты неугомонный, Наказанье мне с тобой!.. Я колоду разложу, Посужу да поряжу, Ты поспи, а я покамест На тебя поворожу… Увезут тебя, птенца, От родимого крыльца!.. Слышу оханье кибитки, Слышу всхлипы бубенца… Будут злоба и хула Омрачать твои дела!.. Слышу палки и каменья, Слышу хрупанье стекла… Сорока неполных лет Ты покинешь белый свет!.. Слышу скрип чужих полозьев, Слышу подлый пистолет… Ну и страх от бабьих врак: Где ни кинь — повсюду мрак!.. Может, врет дурная карта, Может, будет все не так… Видишь, в небе над трубой Дремлет месяц голубой?.. Ну-ко спи, а то маманя Заругает нас с тобой!..

Пущин едет к Пушкину

Как от бешеной погони, Как от лютого врага — Мчатся взмыленные кони Прямо к черту на рога!.. Мчатся кони что есть силы Вдоль селений и столиц — Нет шлагбаума в России, Чтобы их остановить!.. Скоро ветер станет тише И спадет ночная мгла, И вдали забрезжат крыши Долгожданного села… Выйдет Пушкин, тощ и молод, На скрипучее крыльцо, Опрокинет в синий холод Сумасшедшее лицо… Что за гость — почует сердцем И затеет звонкий гам, И рванет к нему, как сеттер, По нетронутым снегам!.. И в глуши далекой ссылки Беспечально и легко Вдруг засветятся бутылки Петербургского клико!.. Но покамест цель далече, Холод лют и ветер крут, И приблизить время встречи Может только резвый кнут… Мчатся кони в чистом поле, Мрак и вьюга — все не в счет!.. Эй, ямщик, заснул ты, что ли, — Пошевеливайся, черт!..

Разговор на балу

— Неужто этот ловелас Так сильно действует на вас, Святая простота? — О да, мой друг, о да!.. Но он же циник и позер, Он навлечет на вас позор И сгинет без следа!.. — О да, мой друг, о да!.. — И, зная это, вы б смогли Пойти за ним на край земли, Неведомо куда?.. — О да, мой друг, о да!.. — Но я же молод и умен, Имею чистыми мильен И нравом хоть куда!.. — О да, мой друг, о да!.. — И все же мне в который раз Придется выслушать отказ, Сгорая от стыда?.. — О да, мой друг, о да!.. — Ну что ж, посмотрим, кто есть кто, Годков примерно через сто, Кто прах, а кто звезда!.. — О да, мой друг, о да!.. — Боюсь, что дурочки — и те В своей душевной простоте Не смогут вас понять!.. — Как знать, мой друг, как знать!..

Подмётное письмо

Ах, видать, недобрыми ветрами К нашему порогу принесло Это семя, полное отравы, Это распроклятое письмо!.. До чего ж молва у нас коварна, Очернит любого за пятак!.. Ангел мой, Наталья Николавна, Ну скажи, что все это не так!.. Ах, видать, недобрыми ветрами К нашему порогу принесло Это семя, полное отравы, Это богомерзкое письмо!.. Кто-то позлословил — ну и ладно, Мнение толпы для нас пустяк!.. Ангел мой, Наталья Николавна, Ну скажи, что все это не так!.. Ах, видать, недобрыми ветрами К нашему порогу принесло Это семя, полное отравы, Это окаянное письмо!.. Голова гудит, как наковальня, Не дает забыться и уснуть!.. Ангел мой, Наталья Николавна, Не молчи, скажи хоть что-нибудь!.