Свободная культура

Европейцы, говорят, воспринимают копирайт как «естественное право», а естественные права существуют вне каких-либо форм. Традиции, подобные англо-американской, требовали от правообладателей соблюдения формальностей для защиты их прав. По мнению европейцев, это знак неуважения к авторскому достоинству. Мое право как создателя порождено моим творчеством, а не особым расположением государства. Это замечательная риторика, звучит она очень романтично, но это нелепая политика копирайта. Нелепая, прежде всего, для авторов, потому что мир без формальностей вредит творческому началу. Способность распространять «творческий подход Уолта Диснея» пропадает, когда отсутствует простой способ понять, что охраняется, а что – нет. Борцы с формальностями отпраздновали свою первую настоящую победу в Берлине в 1908 году. Специалисты по авторскому праву из разных стран внесли в Бернскую конвенцию поправки, требующие пожизненного срока действия копирайта плюс пятьдесят лет, а также отмены формальностей копирайта. Формальности попали в немилость из-за историй о нечаянных потерях, которые становились все более частыми. Выглядело это так, будто персонаж Чарльза Диккенса пробежался по всем литагентствам, и недостающая точка над «i» или перекладина у «Т» лишила вдову единственного средства к существованию. Эти жалобы были настоящими и серьезными. А строгость формальностей, особенно в Соединенных Штатах, доходила до абсурда. Закон всегда должен предусматривать способы прощения невинных промахов. И я не вижу причин, чтобы закон о копирайте не предусмотрел их тоже. Чем отменять формальности полностью, в Берлине следовало перейти на более разумную систему регистрации. Однако даже такому шагу противились, потому что регистрация в девятнадцатом и двадцатом веках была делом дорогим и хлопотным. Отмена формальностей сулила не только спасение вдов от голодной смерти, но также избавление от ненужного бремени регулирования, возложенного на творческих людей.

В 1908 году учли не только практическое недовольство авторов, но и нравственный аспект. Не было никаких причин считать творческую собственность формой собственности второго сорта. Если плотник собирает стол, его права на предмет мебели не зависят от подачи заявления правительству. Он «естественным образом» получает право собственности на стол, и он может подтвердить свое право против любого похитителя стола, вне зависимости от того, информировал ли он государство о своем владении мебелью. Аргумент этот точен, но его применение уводит не в ту сторону, потому что аргумент в пользу формальностей никак не говорит о «второсортности» творческой собственности. Довод в пользу формальностей вытекает из особых проблем, порождаемых творческой собственностью. Формальности закона реагируют на особую природу творчества, чтобы обеспечить ему эффективное и справедливое распространение. Никто, например, не считает землю второсортной собственностью только по той причине, что сделку надо регистрировать в суде, если хочешь, чтобы продажа земли имела силу. Некоторые могут посчитать автомобиль второсортной собственностью, потому что машину надо регистрировать у властей штата и снабжать номером. В обоих случаях всем очевиден важный довод в пользу регистрации: так рынки работают эффективнее, и лучше обеспечиваются права владельца. Без системы земельного реестра землевладельцам пришлось бы бесконечно отстаивать свою собственность, а благодаря регистрации они просто могут указать полиции на свое право. Без системы регистрации машин угон автомобилей сильно бы упростился, регистрация превращает сбыт краденой машины в проблему для вора. Бремя, возложенное при этом на владельцев собственности, ничтожно, но в целом получается намного более надежная система защиты собственности.

Сходная особая природа придает значение формальностям в законе о копирайте. В отличие от плотницкого стола в природе не существует ничего такого, что делает достаточно ясной вероятную принадлежность отдельного объекта творческой собственности. Запись последнего альбома Лайла Ловетта может существовать в миллиарде мест одновременно безо всякой непременной связи с ее владельцем. И, как и в случае с автомобилем, нет надежного способа купить и продать творческую собственность, если нет какого-либо простого способа идентификации автора и определения его прав. В мире без формальностей простые сделки рассыпаются. Их место занимают сложные и дорогостоящие, с привлечением юристов.

Такое понимание проблем с законом Сонни Боно мы и пытались продемонстрировать Верховному суду. И эту часть наших доводов суд «не понял». Из-за того, что мы живем в мире без формальностей, не существует простого способа развивать или использовать культуру нашего прошлого. Если бы сроки копирайта были, как и диктует история правосудия, «короткими», тогда это не имело бы особого значения. Контроль над произведением, согласно системе составителей Конституции, предполагался в течение четырнадцати лет. По прошествии четырнадцати лет произведение надо было «освобождать». Но теперь, когда копирайты могут растянуться чуть ли не на век, неспособность понять, что защищено, а что нет, становится тяжелейшим и очевидным бременем для творческого процесса. Если единственный для библиотеки способ организовать интернет-выставку материалов о Новом курсе Рузвельта – это нанять адвоката, который утрясет вопрос с правами на каждое изображение и звукозапись, то система копирайта обременяет творческую деятельность так, как никогда прежде. И это потому, что формальностей не существует.

Закон Элдреда разрабатывался как метод решения именно этой проблемы. Если вы что-то оцениваете хотя бы в один доллар, тогда регистрируйтесь и получайте продленный срок. Таким образом, остальные будут знать, как с вами связаться и получить разрешение на использование вашего произведения, а сами вы выгадаете от продленного срока копирайта.

Если что-то не представляет для вас ценности настолько, чтобы регистрироваться и получать выгоду от продленного срока, тогда и государству нет никакой нужды защищать вашу монополию на данное произведение. Работа должна перейти в ранг общественного достояния, чтобы каждый мог ее скопировать, включить в архив или снять фильм по ее мотивам. Все, что не стоит вам даже доллара, должно стать свободным. Некоторые беспокоятся о бремени, возлагаемом на авторов. Но разве бремя регистрации произведения означает, что однодолларовая ценность обманчива? Разве хлопоты не обходятся дороже одного доллара? Не в том ли истинная проблема регистрации? В этом. Хлопоты ужасны. Система, существующая ныне, громоздка. Я совершенно согласен с тем, что Агентство по авторским правам проделало ужасную работу (несомненно, потому что их так ужасно финансируют) по введению простой и дешевой регистрации. По-настоящему разрешить проблему формальностей можно, только разрешив проблему правительств, диктующих любую систему формальностей. В этой книге я предлагаю подобное решение, которое существенно реорганизует Агентство по авторским правам. Для начала предположим, что регистрационной системой ведает Amazon. Допустим, регистрация осуществляется одним щелчком мыши. Закон Элдреда предлагает простую, в один клик, регистрацию копирайта на пятьдесят лет после публикации. Опираясь на исторические данные, такая система переместит до 98% произведений, чья коммерческая жизнь закончилась, в ранг общественного достояния через пятьдесят лет. Что скажете?

Когда Стив Форбс поддержал эту идею, кое-кто в Вашингтоне обратил на нас внимание. Многие люди выходили на контакт со мной, указывая мне на представителей в Конгрессе, которые могли бы охотно представить на рассмотрение палаты Закон Элдреда. Было несколько человек, кто прямо предлагал предпринять первые шаги. Один представитель, Зоуи Лофгрен из Калифорнии, зашла так далеко, что даже набросала проект билля. Законопроект разрешал любые проблемы с международным правом. К правообладателям предъявлялись простейшие из возможных требования. В мае 2003 года все шло к тому, что билль будет представлен на рассмотрение. 16 мая я написал в блог закона Элдреда: «Уже близится». Общая реакция в блоговом сообществе обернулась ожиданием чего-то хорошего. Но на этой стадии вмешались лоббисты. Джек Валенти и главный совет MPAA нагрянули в офис конгрессменши, чтобы изложить ей свой взгляд на вещи. В присутствии адвоката, как сообщил мне Валенти, он проинформировал миссис Лофгрен, что МРАА будет против принятия закона Элдреда. Доводы были постыдно слабыми. Но самое интересное, их слабость ясно говорит о том, зачем вообще затевался этот разговор. В первую очередь, МРАА доказывала, что Конгресс «твердо отверг ключевую концепцию предложенного билля» – о возобновлении копирайтов. Это было правдой, но к делу не относилось. «Твердый отказ» Конгресса прозвучал задолго до того, как интернет сделал производные виды использования намного более вероятными. Во-вторых, они доказывали, что предложение навредит бедным правообладателям, которые не могут себе позволить заплатить доллар за регистрацию. В-третьих, Конгресс определил, что продление срока копирайта поощряет работу по реставрации. Может быть, это и верно для малого процента произведений, находящихся под охраной авторского права, по-прежнему коммерчески ценных. Но, опять-таки, это не относится к делу, так как предложение не отменяет продления срока, если уплачен символический взнос. В-четвертых, МРАА утверждала, что билль приведет к «сумасшедшим» затратам, потому что система регистрации не бесплатна. Это верно, но затраты эти определенно меньше стоимости выяснения прав на копирайт, владелец которого неизвестен. В-пятых, они обеспокоены риском того, что история, положенная в основу фильма, перейдет в общественное достояние. Но где же тут риск? Если она и становится общественным достоянием, то фильм представляет собой полноценное производное использование.

Наконец, МРАА доказывала, что существующий закон позволяет правообладателям делать то же самое, если они того хотят. Но ведь вся суть в том, что существуют тысячи правообладателей, даже не подозревающих о том, что у них имеется копирайт. Неважно, свободны они им распоряжаться или нет (в любом случае, противоречивое утверждение). Если они о нем не знают, то, скорее всего, вообще им не распорядятся.

В начале этой книги я поведал две истории о том, как закон реагировал на технологические изменения. В одном случае возобладал здравый смысл. В другом – здравый смысл замешкался. Различаются эти две истории мощью оппозиции – силой той стороны, которая стремится сохранить статус-кво. В обоих случаях новая технология угрожала старым интересам. Но у этих интересов хватило сил защититься от новой конкурентной угрозы только в одном случае. Я использовал эти два случая в качестве фона для описания войны, о которой повествует данная книга. Ибо здесь новая технология тоже вынуждает закон реагировать. И здесь мы также должны задаться вопросом, следует ли право здравому смыслу или противится ему? Если же закон поддерживает здравый смысл, то на чем основан такой здравый смысл?

Если речь идет о пиратстве, закон прав, поддерживая правообладателей. Описанное мной коммерческое пиратство – зло и вред, и закон должен работать над его искоренением. Если речь идет о пиринговом обмене, легко понять, почему закон по-прежнему поддерживает владельцев. Значительный объем этого обмена противозаконен, даже если другая часть безобидна. Когда речь заходит о сроках копирайта на микки маусов всего мира, еще можно понять, почему закон отдает предпочтение Голливуду. Большинство людей не осознают причин ограничения сроков копирайта, а значит за этим сопротивлением все еще могут проглядывать благие намерения.

Но когда правообладатели противостоят такому предложению, как закон Элдреда, тогда мы, наконец, получаем пример, разоблачающий голый собственнический интерес в разжигании этой войны. Подобный закон высвободил бы невероятно много контента, который иначе просто не востребован. Он не мешал бы желанию любого правообладателя осуществлять продолжительный контроль над своим контентом. Он просто высвободил бы то, что Кевин Келли называет «темным контентом», заполнившим архивы по всему миру. Поэтому когда воители копирайта выступают против таких изменений, стоит задать себе один простой вопрос: «А что вообще надо этой индустрии?» Борцы за копирайт могли бы защитить свой контент очень скромным усилием. Поэтому старания блокировать что-либо похожее на закон Элдреда преследуют, на самом деле, совершенно иные цели. Препоны закону Элдреда устраиваются для того, чтобы ничто больше точно не перешло в статус общественного достояния. Это еще один шаг на пути к тому, чтобы лишить общественное достояние всякой возможности составлять конкуренцию; к ситуации, когда использования контента, неконтролируемого коммерчески, вовсе не останется; к миру, где не будет коммерческого использования контента без их предварительного разрешения. Сопротивление закону Элдреда разоблачает экстремизм противной стороны. Самое могущественное, самое сексуальное и самое обожаемое лобби стремится, на самом деле, не отстоять свою «собственность», а отказаться от традиции. Они не просто преследуют цель защитить свое, они добиваются, чтобы вообще все, что есть, принадлежало им. Несложно понять, откуда у поборников копирайта такие взгляды. Нетрудно увидеть, почему они останутся в выигрыше, если конкурирующее общественное достояние вкупе с интернетом удастся как-нибудь задавить. В точности, как RCA опасалась конкуренции со стороны FM, они боятся конкуренции общественного достояния в связке с самой общественностью, у которой появились теперь средства творить на основе культурного наследия и обмениваться творческими результатами. Трудно понять, почему эти взгляды разделяет общественность. Все происходит так, будто закон признал аэропланы нарушителями. МРАА стоит рука об руку с Косби и требует уважать ее никчемные и бесполезные права собственности, дабы эти жалкие и позабытые правообладатели могли мешать продвижению других.

Все это выглядит как логичное следствие из принятия «собственности» в виде собственности интеллектуальной. Хотя поначалу ничто не предвещало бури. Здравый смысл на той стороне, и покуда это так, бесконечные нападки на интернет-технологии будут сыпаться градом. Следствием станет укрепление «разрешительного общества». Прошлое позволено культивировать, только если идентифицировать владельца и добиться у него разрешения использовать его работу в качестве основы своего труда. Будущее окажется во власти этой мертвой (и зачастую неуловимой) руки прошлого.

Заключение

В мире свыше 35 миллионов людей заражены вирусом СПИДа. Двадцать пять миллионов из них – в экваториальной Африке. Семнадцать миллионов уже умерли. В процентном отношении это соответствует семи миллионам американцев. Но куда важнее, что погибли семнадцать миллионов африканцев. От СПИДа нет лекарства, но есть препараты, позволяющие затормозить течение болезни. Эти виды антиретровирусной терапии все еще экспериментальны, но их применение уже существенно отразилось на ситуации. В Соединенных Штатах пациенты, регулярно принимающие коктейль из этих препаратов, проживают еще десять-двадцать лет. У некоторых болезнь почти сходит на «нет». Это дорогостоящие препараты. Когда они впервые появились в США, лечение человека обходилось в десять-пятнадцать тысяч долларов в год. Сегодня некоторые годичные курсы терапии стоят 25000 долларов. По таким ценам, разумеется, ни одна африканская страна не в состоянии себе позволить лечить большую часть своего населения: сумма в 15000 долларов в тридцать раз превышает валовый национальный доход Зимбабве на душу населения. По таким ценам лекарства им совершенно недоступны [231] . Цены так высоки не потому, что дороги ингредиенты лекарств. Цены завышены из-за того, что препараты защищены патентами. Фармацевтические компании, производящие эти спасительные смеси, пользуются, по меньшей мере, двадцатилетней монополией на свои изобретения. Они используют свою монопольную власть, чтобы выжать из рынка как можно больше. Эта же власть, в свою очередь, используется для поддержания высоких цен.

231

Комиссия по правам на интеллектуальную собственность, «Final Report: Integrating Intellectual Property Rights and Development Policy» (London, 2002),iprcommission org/. Согласно пресс-релизу Всемирной организации здравоохранения от 9 июля 2002 г. только 230000 из шести миллионов нуждающихся в лечении в развивающихся странах получают лекарства, причем половина из них – в Бразилии.