Свободу медведям

Ждет ли она там, где сказал Кефф? Заведется ли мой мотоцикл? И раз Кефф обучил ее водить мотоцикл, то куда мне класть руки, чтобы держаться за нее, когда она повезет нас?

Ощущение ночи

Мне приходилось следить за своими руками. Эта девица пугалась их, к тому же водитель из нее вышел очень нервный. Галлен неплохо обучилась технике вождения — переключению скоростей, наклону на поворотах, — но ее сковывала чрезмерная осторожность. Она легко пугалась всего — даже того, чего не было на дороге.

— Кефф не учил меня ездить ночью, — оправдывалась Галлен. Шлем на ее голове сидел как-то смешно, слишком высоко, коса болталась из стороны в сторону, когда она высматривала на обочинах «нечто». Опасаясь, как я считал, как бы это «нечто» не набросилось на нас.

Так что я не хотел нервировать ее еще больше своими руками, я держал ее за талию, кроме тех моментов, когда мы спускались с горы, — тогда я давал рукам отдохнуть на ее бедрах. Она надела кожаный дамский жакет и затянула его старым ремнем, который дал ей Кефф. Обнимая ее за талию, я позволил рукам пробраться к ней под жакет и прижаться к ее теплой блузке. Но под ней оказались такие напряженные мышцы, каких я в жизни не встречал, поэтому не стал прижиматься к ней сильнее.

Один раз я прокричал ей в ушное отверстие шлема:

— Галлен, ты отлично водишь мотоцикл!

Но она испугалась даже этого. Повернув ко мне голову, переспросила:

— Что? — и едва не опрокинула нас.

Когда мы сбавляли скорость, проезжая через небольшие городки, я мог говорить более свободно.

Я сказал:

— Вечереет. Мы могли бы поискать кемпинг.

Но она была убеждена, что мы должны ехать ночь напролет, чтобы как можно дальше удалиться от Вайдхофена — в горы на юго-запад. Чтобы, если нас всерьез возьмутся искать, это было как можно трудней сделать.

Но я думал, что она не хочет спать со мной этой ночью. На самом деле меня интересовало, составила ли она такой план, чтобы мы никогда не спали в темноте. Я предвидел, что, пока мы вместе, мы будем остервенело мчаться ночь напролет; даже если нам понравится какое-нибудь местечко для стоянки, мы все равно поедем дальше и будем кружить вокруг него — до самого рассвета.

Но затем она меня удивила. Остановилась в самом большом за весь путь городе, еще до полуночи. Это был Мариацель — довольно шумный и набитый туристами, походивший на летний вариант лыжного курорта с открытыми допоздна ночными клубами, толпой танцующей молодежи в нарядной одежде — рок-н-ролльная музыка едва не вырывала цветы из приоконных ящиков.

Моя Галлен подержала нас немного на холостом ходу перед городом: она с любопытством смотрела на открытые окна и парочки, покуривающие на ступеньках. Они тоже пялились на нас будь здоров.

И только тут я сообразил, что Галлен фон Санкт-Леонардо никогда не бывала дальше Вайдхофена; для нее это была городская жизнь — удивительная и очень притягательная.

Я был сражен наповал, хотя и сохранял спокойствие. Нет, правда. Оказывается, в этом мире существовал подобный соблазн, даже для нее.

А когда мы снова вернулись на дорогу, я осмелился дотронуться пальцами до ее живота — так сказать, слегка помассировал его. Мне показалось, что ее мускулы немного ослабли. Я неуклюже поцеловал ее через ушное отверстие шлема. И она слегка отпрянула от меня.

За городом Галлен так резко и круто положила мотоцикл на повороте, что я от страха вцепился в ее живот еще сильнее, из чего, вероятно, она сделала вывод, что взяла надо мной верх. И я почувствовал, как в животе у нее что-то екнуло.

Но она по-прежнему не останавливалась. Теперь мы мчались прямо на юг. И встречающиеся на пути городки были все темнее и темнее. У нее даже развилось ощущение скорости. И вся ночь прошла на удивление без каких-либо приключений, словно мы находились за пределами «порывистого ветра мира», как выразился когда-то старый четник Зигги, — в неведомом пространстве, — и продолжали мчаться в никуда.

Но где-то на задворках моих мыслей оставался бесполезный, потертый локтями кухонный стол и неподвижный Зигги, увозимый в деревянном ящике. Но большую часть ночи мне удалось не видеть его. Только тогда, когда мы проезжали Стюблинг, направляясь на восток, мой покой был возмущен.

Еще один городской пьяница отливал в еще один городской фонтан, словно кто-то нарочно подстроил эту сцену для меня — чтобы я снова и снова заставал пьяниц за этим неприглядным занятием. Только этот тип не стал прятаться; возможно, Галлен влетела на площадь не с таким резким звуком, как Зигги. Этот тип просто вытаращил глаза, держа свой краник в руке. Он застыл, словно статуя, в свете фары, а мы с грохотом пронеслись мимо; и тут я почувствовал, что живот Галлен снова слегка напрягся.

Но нахлынувших на меня воспоминаний оказалось достаточно, последний час путешествия в ночи был испорчен. За час до рассвета настал мой черед оглядывать обочины — как в ту ночь, которую Зигги назвал «затмением разума», когда мы с ним видели, как к обочине дороги приближалось нечто, чтобы поглазеть на нас.

Один раз, как мне показалось, я увидел стоящего в глубине виноградника старого приятеля, сернобыка с его кустистыми рогами. Потом, что еще ужаснее, я увидел орла в кольчуге из форм для пирогов — застывшего так, словно он вырос прямо на этом месте или свалился откуда-то много лет назад и уже пустил корни. У Криглаха мы пересекли реку Мюрц — когда нас уже настиг рассвет; неожиданно от реки подул сильный ветер, снося мотоцикл с середины дороги; Галлен рывком вернула нас на прежнюю полосу, и тогда ветер задул нам в спину.

«Это тот самый чертов ветер мира, — подумал я. — Если он не дует тебе прямо в лицо, то поддает в спину, заставляя двигаться быстрее, чем тебе этого хотелось бы. Возможно, он даже правит рулем».

Но я оставил эти мысли при себе, предоставляя Галлен думать, что это она наш рулевой.

Что Галлен сделала, наконец

Она остановилась для длительного и основательного завтрака на самом верху перевала Симмеринг. Так или иначе, она увезла нас к югу, потом к востоку и даже немного к северу, так что теперь, хотя мы и находились на юго-востоке от Вайдхофена, мы забрались достаточно далеко на восток, чтобы быть почти на прямом пути к югу — в Вену, а также на сервер — в Италию или Югославию, — хотя у нас не было планов покидать страну, или, точнее, она этого не планировала. Я дал понять, что у меня вообще нет никаких планов, когда мы обсуждали наше финансовое положение, — денег нам, в лучшем случае, могло хватить на двухнедельное путешествие. Я не заглядывал дальше этого. И то если мы будем покупать еду не больше одного раза в день, оставаться как можно дольше на природе и ловить себе на пропитание рыбу, спать под открытым небом, чтобы не платить за комнату, — тогда мы можем протянуть пару недель, тратясь только на бензин и самую необходимую пишу, а потом придется искать работу.

А это подразумевало, что придется оставаться в Австрии, поскольку в противном случае возникнут проблемы с разрешением на работу для иностранцев.

Подобные разговоры хороши хотя бы потому, что занимают голову, и я бы справился с этим, если бы мы не находились на вершине перевала в полуденное время, когда церковные колокола по всей долине Симмеринг официально известили, что наступил полдень.

«Зигги как раз прибывает в Капрун, — подумал я, — здесь в то или иное время обрела покой большая часть его семьи». И я представил себе Ватцека-Траммера рядом с грубым ящиком.