Свободу медведям

Но я не собирался позволять ему разговаривать со мной как с ребенком или сумасшедшим, над которым можно насмехаться. Я сказал ему:

— Хюгель, вы можете делать все, что считаете необходимым для того, что мне нужно. Но только никаких порезов на моей голове, пожалуйста. Понимаете, я могу истечь кровью — в нашем роду гемофилия передается по наследству. Так что, пожалуйста, никаких порезов, иначе я весь изойду кровью в вашем кресле, как кастрированный бычок.

И Хюгель Фуртвёнглер глупо хихикнул — посмеялся надо мной, думая, что он умнее.

— А вы смешливы, Хюгель, — заметил я ему.

И он выпрямился.

— Но вы такой шутник, — сказал он. — Да еще с утра пораньше!

— Иногда, — ответил я, — я так громко смеюсь, что у меня из ушей брызжет кровь.

Он снова захихикал, и я понял, что он лишь утвердился в своем пренебрежительном отношении ко мне. Поэтому я сменил предмет разговора.

— Давно живете в зоопарке, Хюгель? — спросил я.

И он кивнул в ответ.

— Вы видели, как тут однажды пытались выпустить на волю зверей, Хюгель? — спросил я.

И он склонился за моей головой в зеркале, делая вид, что подстригает мне волосы на шее.

— Знаете, здесь было такое, — настаивал я.

— Но они же не вышли наружу, — сказал он, зная все — о, старый лис.

— Так вы были здесь тогда? — оживился я.

— О, это было так давно, — протянул он. — Я не помню, где я был тогда.

— Вы всегда были парикмахером, Хюгель? — спросил я.

— Это у нас фамильное, — ответил он. — Как ваша гемофилия.

Он, видно, считал себя таким остроумным, что едва не отстриг мне ухо.

— Поосторожней, — напомнил я, сжавшись в кресле. — Надеюсь, вы не поранили кожу.

Это слегка отрезвило его: он стал действовать с большой осторожностью.

Но потом, сделав мне что-то вроде нормальной стрижки, он сказал:

— Еще не поздно. Я могу на этом остановиться.

— Побрейте наголо! — велел я, сделав в зеркале каменное лицо.

И он побрил.

Он снова принялся хихикать, пока я разглядывал себя со всех сторон в зеркале, когда в зал вошел второй его посетитель.

— А, герр Рур, — обрадовался Хюгель. — Я сейчас освобожусь.

— Доброе утро, Хюгель, — тяжело дыша, отозвался герр Рур.

Но я отскочил от зеркала и уставился на герра Рура. Он выглядел слегка встревоженным, а я сказал:

— Этот парикмахер постоянно смеется, как дурак. Я попросил его побрить меня, и посмотрите, что он со мной сделал.

Хюгель сдавленно вскрикнул, держа бритву в перепачканных пеной пальцах.

— Вы с ним поосторожней, герр Рур, — предостерег я, проводя рукой по глянцевой голове. — С этой бритвой он может быть опасен.

И герр Рур уставился на бритву в маленькой ручке Хюгеля.

— Да он просто сумасшедший! — возмутился Хюгель Фуртвёнглер. — Он заставил меня сделать это! — Но, с побагровевшим от возмущения лицом и дергающейся в руке бритвой, он сам походил на сумасшедшего. — И еще он болен гемофилией! — выкрикнул Хюгель.

— Хюгель сегодня с утра кровожаден, — сказал я герру Руру. Затем заплатил Хюгелю за бритье.

— За бритье и за стрижку! — закричал возмущенный Хюгель.

Но я повернулся к герру Руру и усмехнулся:

— И это можно назвать стрижкой? — И снова скользнул рукой по своему гладкому куполу. — Я просил только побрить.

Герр Рур посмотрел на свои часы и пробормотал:

— Просто не пойму, как сегодня быстро бежит время. Мне уже пора идти, Хюгель.

Но Хюгель махнул бритвой, делая неуклюжую попытку загородить дверь перед герром Руром. Однако герр Рур поспешно выскочил в дверь на улицу, и я последовал за ним, оставляя Хюгеля Фуртвёнглера опороченным, машущим нам вслед бритвой в испачканной пеной руке.

Я подумал, что бедный Хюгель будут выглядеть точно так же, когда он увидит щетинистого аардварка, ковыляющего через площадь к нему за мытьем головы.

Затем я вскочил на мотоцикл, стараясь, чтобы этот пронырливый официант с Балкан не увидел мою новую голову, и поспешно натянул шлем, так что, когда он заметил, как я жму на стартер, он не смог догадаться, как здорово я изменился. Но в шлеме я доехал не дальше Хёттельдорф-Хикинга, поскольку он меня раздражал — он был мне велик и болтался на голове; этот Хюгель все же отплатил мне за мою бесплатную стрижку.

Я привязал шлем за ремешки к поясу куртки, потому что он был мне больше не нужен. У меня имелся свой собственный.

Затем я выпил кофе, вдыхая запах нагретого солнцем винограда из виноградника через дорогу, стараясь точно припомнить, где в этих местах один человек держал когда-то птичник — на самом деле лабораторию, в которой была создана говорливая птица. Но я потерял ориентацию среди большого количества зданий, новых с виду или, на худой конец, перестроенных.

Трудно найти то владение, которое я мысленно представляю себе, потому что птичник этот давным-давно сгорел.

Но это не имеет особого значения. Мне предстоит важное дело.

Я уже в дороге, Графф, так что не беспокойся. Я буду осторожен. Я проникну в Вайдхофен новым путем: я оставлю мотоцикл неподалеку от города и пройдусь без своей охотничьей куртки и без своей прежней, узнаваемой головы. Видишь, я все продумал.

И еще, Графф, не волнуйся насчет поездки в Италию. Мы туда обязательно попадем. Может, мы прихватим с собой кого-то еще!

Мы поедем полюбоваться на твои чертовы пляжи, Графф. Мы поедем взглянуть на море.

На самом деле мне известно одно интересное местечко в Неаполе. Там есть огромный аквариум, в котором держат всяких диковинных рыб — в соленой морской воде под стеклом. Я видел фотографии, это место неподалеку от залива.

На самом деле это будет нетрудно. Нам не придется тащить рыб слишком далеко или слишком долго держать их без воды. Всего нужно пересечь одну-две улицы — кажется, там есть парк у моря, если я правильно помню. А потом мы выпустим их всех на свободу в Неаполитанский залив.