Сводный босс

— Но если хочешь заполучить парочку незабываемых впечатлений к старости, мы можем это исправить. Ты так старательно тёрла лампу, что джинн готов исполнить три твоих желания. И чтобы ты знала, он совсем не против поработать языком.

По какой-то причине я начинаю возбуждаться, но отказываюсь связывать это с его бессмысленным грязным трёпом. Это всё отголоски сна и солнечная улыбка прекрасного Райана.

— Убери от меня свои обезьяньи лапки, Абу. Скорее ад замёрзнет, чем твой поганый язык окажется хоть на одной части моего тела.

Красивое лицо ублюдка расплывается в широченной улыбке, и я не могу оторвать взгляда от его яркого рта. Шрам на верхней губе растягивается, рассекая её надвое, и мне хочется коснуться его кончиком языка, чтобы узнать насколько он глубокий.

— Боюсь, в аду черти уже лепят снеговиков, матрёшка, — голос Малфоя становится низким, и ладонь, до этого неподвижно лежавшая на моей ягодице, медленно сжимается, — потому что мой язык уже побывал как минимум на двух частях твоего тела. И судя, по твоему «Ещё, Гас», ты бы с готовностью пожертвовала и остальными.

Он это сейчас серьёзно? Я просила его «ещё»? И где, чёрт подери, побывал его грязный язык? И почему я ничего не помню?

Пока я беру секундную паузу на размышление, гадёныш переворачивает меня на спину и нависает сверху. Его лживые небесного цвета глаза так близко, что я могу разглядеть каждую белую крапинку в их хрустальных радужках. Чтобы не утонуть в тёмных котлованах зрачков, на всякий случай перевожу взгляд на его рот.

— Горячая ты штучка, матрёшка, — он дышит мне в губы, а его твёрдость продолжает сминать полотенце, прикрывающее мои бёдра. — Рад был бы продолжить нашу милую беседу, но мне нужно ехать.

Моё дыхание сбивается под тяжестью его тела и не может прийти в норму, покидая лёгкие ломаными вздохами, даже когда он быстро поднимается. Но это, наверное, потому, что он стоит передо мной в одних белых боксерах с топорщащейся ширинкой, которая составила бы достойную конкуренцию любимому коню Екатерины. И, чёрт бы побрал, его пресс, похожий на тёрку для сыра. И руки, как у моего любимого малыша Джареда, с длинными извитыми мышцами. И гладкую широкую грудь с красиво очерченными ключицами, и чёрт, чёрт, чёрт... его резную латинскую V, прячущуюся за широкой резинкой с надписью Ральф Лорен.

— Ты ещё задницу мою не видела, матрёшка, — раздаётся насмешливый голос, — иначе умоляла бы вернуться в кроватку и дать тебе возможность хорошенько её рассмотреть.

— У тебя на животе два кубика лишних, — фыркаю, отводя взгляд.

— Не в моём вкусе. И это твоя комната, поэтому уйду я. Мне тоже пора собираться на работу.

Запахиваю полотенце поплотнее, собираясь как можно аккуратнее встать, но Малфой набрасывает на меня одеяло, превращая в Каспера.

— Сегодня ты остаёшься дома, — его голос становится серьёзным, — вчера ты круто напугала меня, матрёшка. Я должен попросить прощения за тупоголового Эрика. Парнишка вечно жрёт какую-то дрянь и, кажется, вчера перепутал стаканы.

Так вот в чём дело! А я ломаю голову, какого чёрта забыла в его кровати.

Флешбэки вчерашнего вечера проносятся в голове мутными кадрами. Вот мы с мелким Эриком спорим о том, чей Джокер лучше: Николсона или Лето, потому что понятно, что Джокер в исполнении Хита вне конкуренции. Я пью сок, и мне становится очень жарко, и почему-то испытываю сильную необходимость сообщить Гасу, что считаю его придурком. Провал. Я верхом на Малфое... снова провал. Мне холодно и мокро, а дальше темнота.

Вот дерьмо. Я ведь поэтому почти не пью, потому что не люблю терять контроль над собственным сознанием. Нет ничего хуже, когда злорадные гиены, ставшие свидетелями пьяного веселья, начинают рассказывать о том, какие глупости ты вытворяла, присовокупляя от себя сочные подробности. Со мной такое случалось пару раз во времена глубокого отрочества, и больше я такого не допускаю. И вот на тебе, я не помню большей части вчерашнего вечера, проведённого в стане врага. Наверняка этот подлый сынишка Люциуса всё подстроил, чтобы выставить меня идиоткой перед своими дружками.

— Это ведь ты мне что-то подмешал?

Спрыгиваю на пол, и мой взгляд мечется по комнате в поисках чего-то тяжёлого. Я ужасно зла на себя за то, что позволила такому случиться, и мечтаю выместить на Гасе своё негодование.

— Сдурела? — рявкает Малфой. — Думаешь, мне требуется наркота, чтобы затащить девчонку в койку?

— Не удивлюсь, что так, — огрызаюсь я, косясь на его разбухшую ширинку.

— Ты бы к врачу записался, у твоего младшего, кажется, водянка.

— Он у меня просто крупненьким родился, — скалится Малфой, явно гордый за свой выдающийся прибор.

— В общем так, сегодня ты сидишь дома и изо всех сил стараешься больше не превращаться в Смурфетту. Папочка Гаргамель вернётся сегодня пораньше и в качестве извинений сводит тебя в свой любимый ресторан.

— Я себя нормально чувствую, — хмурюсь.

К чёрту его жалость. У отца на фирме я с температурой 38,6 три часа на встрече с англичанами оттарабанила переводчиком.

— Мне будет скучно.

Гас делает такое лицо, словно разговаривает с трёхлетним ребёнком, который целиком и полностью зависит от воли своего родителя.

— Как твой начальник, я приказываю тебе оставаться дома. Чтобы не скучать, навари ещё борща и займись безопасным интернет-шоппингом. Знаешь, матрёшка, давно хотел сказать: на работу ты одеваешься, как шлюха.

— Обалдел? — шиплю я.

И единственное, что останавливает меня от того, чтобы стереть самодовольную ухмылку с его лица, это, держащееся на честном слове полотенце.

— Я полторы тысячи своих кровных долларов потратила, чтобы воплотить в жизнь твою фантазию о рабочей проститутке.

Малфой натягивает на торс футболку, и я с облегчением мысленно вздыхаю, потому что чумовая V всё это время приманивала мои глаза к его боксерам, как хлебные крошки двух немецких детишек.

— Пришлю тебе на почту новые требования к внешнему виду. Завтра ты должна быть одета соответственно новому дресс-коду. Ох, матрёшка, я такой непостоянный.

Вот уж чего я точно не собираюсь делать, так это потрошить свои честно заработанные на придурь этого мачо.

Делаю невозмутимое лицо и протягиваю ему ладонь.