Свои-чужие
Шрифт:
— Так обычно уговаривают выйти замуж хоть за черта, лишь бы в девках не остаться.
— Ну почему обязательно за черта? Как ты не поймешь? Получишь степень по праву — и пожалуйста, иди бороться с дискриминацией на рынке жилья или в издательство устройся, составляй контракты для писателей.
Франни улыбнулась и покачала головой.
— Я разберусь, — сказала она тогда сестре.
Но она не разобралась и теперь шла по Амагансетту куда глаза глядят, только бы подальше от любимого и его друзей. Разглядывала витрины, а когда увидела на скамейке газету, села и прочла ее от и до. Солнце светило так ласково,
— Франни, что у нас тут без тебя было! — сказал Лео, словно не было ничего странного ни в том, что она ушла, ни в том, что вернулась.
Астрид, уже приехавшая из Саг-Харбора, кивнула: — Мне пришлось привезти сэндвичи к ланчу.
И там еще остался шербет.
— А мы с Эриком съездили в город и купили все к обеду, — сказала Марисоль.
— Кому-то все-таки придется вернуться в город, — заметил Эрик. — Того, что мы купили, не хватит.
Франни смотрела на их лица, смягченные завесой сетки, светом, падавшим на них сбоку и сзади, клумбой желтых лилий, отделявших ее от них. Чем не созерцание тигров в зоопарке.
— Холлингер звонил, — сказал Лео. — Они с Эллен едут из города на машине. Будут тут где-то через час.
— Холлингер? — переспросила Астрид. — Ты мне не говорил. Откуда он узнал, где ты?
Джон Холлингер не был клиентом Астрид. Его роман «Седьмая история» победил «Своих-чужих» в борьбе за Пулитцеровскую премию, и два автора устроили целое представление под названием «Как это не повлияло на нашу дружбу», хотя в сущности не были такими уж друзьями.
— Какое там «через час», — отмахнулась Марисоль. — Он вечно опаздывает.
В былые времена Франни с ума бы сошла от радости, сообщи ей кто, что Джон Холлингер приедет обедать, но те времена миновали. Теперь Холлингер и его жена были не более чем двумя лишними тарелками на столе. Всего их получалось восемь, если принять за данность, что Джонас и Астрид не уедут никогда.
— А ты как? — спросил Эрик, взглянув на Франни, словно только сейчас вспомнил, что она отсутствовала. — Хорошо ли погулялось?
Франни заслонилась рукой от солнца и озадаченно взглянула на Эрика.
— Не то слово, — сказала она.
Этого оказалось достаточно, чтобы ее избавили от разговоров.
На длинном деревянном столе в кухне стояло шесть картонных коробок и лежало с полдюжины кукурузных початков, еще в листьях. Франни услышала царапанье, а потом одна из коробок внезапно дернулась вперед.
Лео вошел в кухню и встал у Франни за спиной.
— Ты уж прости за Холлингера, — сказал он, целуя ее над ухом. — Он ведь не спрашивал, готовы ли мы его принять. Просто взял и объявил о своем прибытии — скором и неминуемом. Надо было нам с тобой снять на лето номер в мотеле посреди Канзаса.
— Они бы нас и там нашли.
— Я целый день отсиживался в домике, чтобы все думали, что я пишу роман. Где ты была?
— Что в коробках? — спросила Франни, хотя она, разумеется,
прекрасно знала, что в этих коробках.— Марисоль подумала, что будет забавно поесть омаров.
Франни повернулась и посмотрела на него:
— Она сказала, что она вегетарианка. Она умеет их готовить?
— Не думаю, что это большая премудрость. Их просто бросают в воду. Слушай. — Лео положил ей руки на плечи и посмотрел прямо в лицо, отчего стал вдруг выглядеть очень мужественно. — Не хочется тебе сообщать, но придется: Ариэль приезжает на пару дней.
На свете всякое бывает, но Франни и Ариэль под одной крышей в это всякое не входили. Из-за Ариэль Франни, приезжая в Нью-Йорк, стороной обходила целый район вокруг Грамерси-парка. Это был для них единственный способ соблюсти приличия — не пересекаться.
— Она не приедет, зная, что я здесь, — сказала Франни. — Я взяла трубку.
— Мне кажется, она просто хочет посмотреть дом. Я неосмотрительно рассказал ей о нем еще несколько месяцев назад. Тогда я не думал, что мы его снимем. Она говорит, ей нужно отдохнуть.
Франни отвлекли скребущие звуки. Теперь она заметила, что коробки миллиметр за миллиметром продвигаются по столу. Даже думать об омарах, заключенных во мраке, было мучительно — равно как и об Ариэль Поузен, заявляющейся в Амагансетт, хотя, возможно, тут у Франни случился эмоциональный перенос. Лео перехватил ее взгляд.
— О, быть бы мне корявыми клешнями, — сказал он, глядя на печальные вместилища, пытавшиеся сбежать. — Скребущими по дну немого моря.
— Лео, она меня ненавидит. Она это ясно дала понять.
Лео не без труда выдавил из себя блеклую улыбку.
— Ну, может быть, именно этим летом она перестанет тебя ненавидеть, и мы заживем все вместе. Рано или поздно это должно случиться.
— Когда? — спросила Франни.
Не «Когда она перестанет меня ненавидеть?» — на этот вопрос Франни знала ответ, но «Когда она приезжает?».
Он вздохнул и привлек ее к себе — на широкую, теплую грудь литературы.
— Она не знает. Может, завтра, может, во вторник. Она сказала, что, если все уладит, сможет приехать сегодня, но это, я думаю, вряд ли.
— Она приедет с Баттон?
Четырехлетняя Баттон была дочерью Ариэль, единственной внучкой Лео Поузена.
Лео удивленно взглянул на нее:
— Конечно.
Конечно.
— А кто еще?
Лео заглянул в холодильник и нашел бутылку пино-гри, которую не допили за ланчем. Вылил остатки в бокал, стоявший на мойке.
— Наверное, ее бойфренд. Есть у нее какой-то Геррит. По-моему, голландец. Она сказала, что пока не знает, какие у Геррита планы. Может, она лучше себя ведет, когда ей есть перед кем покрасоваться.
— Так, может, после чая и пирожного не нужно заходить за край возможного? — спросила Франни у омаров.
— Это что еще такое? — удивился Лео.
Франни покачала головой:
— Ничего. Это следующая строчка.
— Никакая это не следующая строчка, — сказал он и вышел с бокалом на веранду.
Франни положила в сумку ножницы и вынесла все шесть коробок к машине. Франни, считавшая себя бесталанной, обладала исключительной способностью взваливать на себя такую ношу, что и вообразить было страшно. Она чувствовала, как скребутся омары, как их тела тяжело съезжают в темные картонные углы.