Свои-чужие

— Она тут невоспетый герой.

— С чего ты взял?

У Фикса был день рождения — восемьдесят три года и метастазы в мозгу. Франни изо всех сил старалась не терять терпения.

— Если бы она не вцепилась в него, как питбуль, пытаясь урвать побольше денег, Лео Поузен был бы свободен.

— А-а.

Кэролайн кивнула. Она красила волосы в теплый красноватый оттенок каштанового, какой был у нее в детстве, и трижды в неделю ходила на пилатес. Следовала примеру матери, не запускала себя. Из двух сестер Кэролайн казалась младшей.

— Не понимаю, к чему ты клонишь, — сказала Франни.

Фикс улыбнулся. Насколько он знал, не бывало еще, чтобы Кэролайн не уловила суть.

— Если бы Лео развелся, — объяснила Франни сестра, — то женился бы на тебе.

— Франни, детка, — сказал отец, с трудом поворачиваясь, чтобы на нее посмотреть, — это, судя по всему, единственная пуля, от которой ты в своей жизни увернулась.

Франни и Кэролайн давно согласились, что навещать кого-то из родителей вместе — пустая трата сил. Сестры тщательно распределили между собой бремя разведенных родителей, живших в разных концах страны, и мужей, чьим родителям тоже должны были доставаться какие-то семейные праздники. Поделили груз нерезиновых отпусков, в которые надо успеть все, выпрашиваний отгулов, трат на самолет, пропущенных школьных спектаклей и отсутствия без уважительной причины. Пусть сестры и полюбили друг друга, повзрослев, чаще от этого они не виделись. Лос-Анджелес был самым близким к заливу местом, куда добиралась Франни. Там, в двух часах езды от Кэролайн, теперь жил и Элби. Старший сын Кэролайн, Ник, писал диплом в Северо-Западном, так что, по крайней мере когда Кэролайн и Уортон приезжали к нему на выходные, Франни могла подъехать в Эванстон, повидаться со всеми троими сразу. С двумя другими детьми Кэролайн, девочками, Франни не виделась вовсе, так же как Кэролайн не виделась с мальчиками Франни. Но Рави и Амит все равно не были ее родными детьми. Неважно, сколько они уже жили с Франни, они достались ей вместе с мужем, и Кэролайн, как ни старалась, не могла признать за пасынками сестры право семейного гражданства.

Словом, в обычных обстоятельствах ни Франни, ни Кэролайн не приехали бы в Лос-Анджелес на день рождения Фикса, но, поскольку Фикс перешел все границы, установленные онкологами, в этот раз сестры «вышли на поле» вместе. Одного взгляда на пассажирское сиденье хватало, чтобы понять: этот день рождения, скорее всего, будет для Фикса последним, и в знак уважения Франни и Кэролайн нарушили ими же установленные правила и встретились в Калифорнии.

— Так что будем делать в славный день? — спросила накануне вечером Кэролайн. — Выбирай не хочу.

Они, четверо, сидели в кабинете в доме в Санта-Монике, куда Фикс и Марджори переехали, когда наконец выбрались из Дауни после ухода на пенсию. Дом был в некотором роде чудом, правда, роскошество у него было всего одно — он стоял в двух кварталах от пляжа. Сорок лет назад Фикс был знаком с копом, который играл в покер с судьей по банкротствам. Ему шепнули, когда дом выставили на аукцион. Фикс тогда как раз наконец-то сказал Марджори, что женится на ней. Сказал, можно потратить ее свежее наследство от тетушки из Огайо на основную выплату за дом. Приобрести, сдавать лет двадцать, а когда соберутся на пенсию, он будет практически выкуплен.

— Это так ты предложение делаешь? — сказала тогда Марджори, но предложение приняла.

— Но папа-то в этом какую роль сыграл? — много лет спустя спросила Франни, когда наконец услышала историю целиком.

Фикс и Марджори провозили девочек мимо дома каждый раз, когда те приезжали в гости. Показывали на него из машины, говорили, что он принадлежит им и когда-нибудь они там будут жить.

— Если деньги были у тебя, зачем было идти за него замуж? Ты могла бы просто сама купить дом и сдавать его.

— Твой отец хотел дом на пляже, а я хотела замуж за твоего отца. — Марджори рассмеялась собственным словам и начала снова: — Он хотел на мне жениться. Он просто не сразу это понял. Мне нравится думать, что в итоге выиграли все.

Марджори только что закончила вводить питательную смесь в эндоскопическую трубку Фикса. Ее семьдесят пять выглядели сущей ерундой в сравнении с его восемьюдесятью тремя, но казалось, Марджори перестала есть примерно тогда же, когда и ее муж. Лопатки у нее под свитером торчали, как углы проволочной вешалки.

— Пошли в кино, — сказал Фикс. — Есть утренний сеанс фильма Франни.

— Фикс, — сказала Марджори устало. — Мы это уже обсуждали.

— Моего фильма? — переспросила Франни.

Но она, разумеется, знала, о чем он. Он и книгу звал «ее книгой».

— Того, который про нас придумал твой хахаль. Я так понимаю, это мой единственный шанс увидеть кино про свою жизнь. — Судя по лицу Фикса, эта мысль его изрядно радовала. — Книгу я так и не прочел, ты же знаешь. Не собирался отдавать этому сукину сыну свои деньги. Но теперь, когда он умер и деньги пойдут его жене, я не против. К тому же я читал статью в газете, там сказано, что женщина, которая играет твою мать, никуда не годится. Думаю, ей это нож острый.

Марджори подняла тонкую руку:

— Я пас. Вы с девочками можете развлекаться. Я к вашему возвращению кексов напеку.

Несколько свободных часов стоили месячной пенсии.

— Ох, пап, — сказала Кэролайн. — Разве не веселее будет остаться дома и вырывать нам ногти на ногах плоскогубцами?

Франни после выхода «Своих-чужих» пришлось помучиться и от страха, и от угрызений совести, но она все же не стала бы отрицать, что деньки были славные: завтраки с издателями в ресторане «Гренуй», церемония награждения, на которой Лео вызывали на сцену, бесконечное турне с книгой, когда он вечер за вечером читал зачарованным толпам, а потом ждал, когда в очередь у стола выстраивались толпы поклонников, пришедших сказать, как его труд изменил их жизнь. Он снова был знаменит, снова на коне, и каждую ночь в новом отеле он отдавал Франни должное, нежно удерживая ее голову в ладонях, пока они любили друг друга. Он не мог отвести от нее глаз. Сам Лео Поузен любил ее, благодарил ее, нуждался в ней. Так что игра стоила свеч.

Но стоит посмотреть сейчас этот фильм, и вернется не только воспоминание о том, как она предала семью. Фильм напомнит и о крахе ее давних отношений, и об одинокой смерти человека, которого она любила.

Пока Лео писал книгу, Франни еще не понимала, каково будет жить со «Своими-чужими», а потом было уже поздно что-то делать. С фильмом, однако, все обстояло иначе. Его еще не сняли. Франни умоляла Лео не продавать права. Она понимала, что это обещание повлечет существенные финансовые потери, и все-таки умоляла, вцепившись в рукопись.

Лео отдал ей права на каталожной карточке, потому что Франни была его солнцем, луной и всеми мерцающими звездами до единой.

Франсес Ксавье Китинг

в честь ее двадцать седьмого дня рождения:

я передаю права на фильм «Свои-чужие»,

отныне и навсегда,

в знак моей вечной любви и благодарности.

Леон Ариэль Поузен.

Он соблюдал это соглашение даже потом, когда они почти не разговаривали друг с другом и Франни подозревала, что ему нужны деньги. Она не сказала никому о его обещании, когда он умер. Кому говорить? Его жене? Она понимала, что у каталожной карточки не будет никаких шансов против батальона юристов. К тому же она вбила себе в голову абсурдную мысль, что у нее могут попытаться отнять карточку.

— Нет, — сказала Франни.

Нет, она не хотела смотреть этот фильм, особенно с отцом и сестрой и сотнями чужих людей, жующих попкорн в битком набитом кинотеатре в Санта-Монике.