Свои-чужие

Под весом сумок Кумара повело было в сторону, но он сумел развернуться и двинулся по направлению к кухне. Оттуда наверх вела узкая черная лестница — когда-то ею пользовались слуги, в те времена, когда здесь держали слуг.

— Думают, им можно прямо посреди гостей разгуливать, — сказал Джек Франни, глядя Кумару в спину. — Глаз с них нельзя спускать.

— Это мой муж, — сказала Франни.

Почему у нее перехватывает горло? Какое странное ощущение.

Джек похлопал ее по руке.

— Не хочет ли красавица чего-нибудь выпить?

— Нет, Джек, спасибо.

Когда они бросили жребий, Франни решила, что ей повезло. Когда монета звякнула о стол Кэролайн и Кэролайн сказала, что Франни на Рождество досталась Виргиния, та подумала — какая удача. Но теперь она ощутила, что всей душой стремится к умирающему, уже почти умершему отцу.

— Я принесу тебе эгг-ног, — сказал Джек Дайн, повернулся и пошел обратно в толпу.

— Сдал, — отметил Пит, провожая отца глазами. — Если ты вдруг не заметила. Совсем сдал. Он еще ничего не поджег?

— Ты зачем говоришь такое? — напряженным голосом спросила Беверли.

Она любила Джека Дайна, или память о нем, когда он еще был в здравом уме. А вот его сыновья вечно требовали от нее больше внимания, чем Беверли готова была им дать.

— Потому что рано или поздно он что-нибудь подожжет, — сказал Пит. Он разглядывал толпу, ища собеседника получше. — Мэтью! — Он поднял руку и помахал брату: — Смотри! Франни приехала.

Жилет у Мэтью Дайна был черный, но из бокового кармана свешивалась золотая часовая цепочка, с подвешенным к ней маленьким красным стеклянным шариком, отчего Мэтью выглядел куда нарядней всех остальных. А Франни и забыла, что на рождественские приемы к Джеку Дайну все мужчины обязаны были являться в жилетах. Окинешь комнату взглядом, и сразу понимаешь, что здесь празднуют: все женщины в красном, все мужчины в жилетах. Мэтью взял Франни за обе руки и поцеловал в щеку.

— И в дом войти не успела, как на тебя уже насели, — посочувствовал он.

Мэтью нравился Франни больше остальных братьев. Он всем нравился больше.

— Где Рик? — спросила она, подумав, что, может, стоит разделаться одним махом со всеми тремя Дайнами, а потом прорываться к лестнице.

— Рик где-то застрял, — сказала Беверли. — Сказал, что не приедет.

— Приедет, — заверил Мэтью. — Лора Ли и девочки уже здесь.

Я шел в Сент-Ив, навстречу он, а следом шли его семь жен. Они несли по семь лукошек, и в каждом было по семь кошек. Франни никак не могла уложить всю эту толпу в голове. Она хорошо знала Дайновых мальчиков — их так продолжали звать на шестом десятке, — но путалась в их первых и вторых женах, а также в детях, которых тоже подчас было по два комплекта — одни еще маленькие, другие уже завели собственные семьи. Кошки, котята, жены, лукошки. Многие Дайны считали Франни кем-то вроде сестры, кузины, дочери или тетки. Какая-то Кейти Дайн в Нью-Йорке родила ребенка. Благодаря материнскому замужеству Франни состояла со всеми этими людьми в каких-то загадочных родственных отношениях, но самой ей никак не удавалось понять, кем и кому она приходится. Пегги, первая жена Джека Дайна, умерла больше двадцати лет назад, но сестер Пегги Дайн с мужьями, детьми, мужьями и женами детей и детьми мужей и жен детей по-прежнему каждый год приглашали на прием — заходите, гости дорогие! И каждый год они исправно приезжали и, поедая приготовленные Беверли канапе, составляли перечень перемен: новый диван, стены в гостиной другого оттенка, картина с птицами над камином — все это оскверняло память Пегги. А невыносимей всего для них была перестановка мебели.

Гости начали замечать, что приехала дочь Беверли — некоторые были знакомы с Франни и воспылали желанием ее увидеть, а остальные были о Франни наслышаны. Мэтью наклонился к ее уху и шепнул: «Беги».

Франни поцеловала мать.

— Скоро вернусь, — сказала она.

Она прошла через кухню, где двое темнокожих мужчин в черных брюках, белых рубашках, галстуках и жилетах сооружали на серебряных подносах башни из бутербродиков с ветчиной, а третий выкладывал на тяжелом серебряном блюде креветки вокруг хрустальной чаши с коктейльным соусом. Никто в сторону Франни даже голову не повернул. Если они ее и заметили, то никак этого не показали. Франни поднялась по черной лестнице в комнату, где они с Кумаром обычно спали. Все Дайновы мальчики жили в городе, в своих собственных красивых домах, так что даже на Рождество места хватало всем. Уходя на пенсию, Джек Дайн разделил свою империю на три части, передав Мэтью «тойоты», Питу «субару», а Рику «фольксвагены». Ленивый Рик обиделся на то, что «тойоты» достались Мэтью. Это несправедливо, говорил он, никто не может состязаться с «тойотой». Особенно он завидовал тому, что брату отошли «приусы».

Франни тихонько открыла дверь в комнату и увидела, что ее муж устроился в темноте на кровати поверх покрывала. Его пиджак и галстук висели в шкафу, ботинки были задвинуты под кровать. Кумар всегда был аккуратистом, даже в студенчестве. Она скинула пальто и шарф на пол, сбросила зимние сапоги.

— Мне было бы очень себя жалко, — тихо сказал Кумар, лежа со сложенными на животе руками и закрытыми глазами, — если бы не было так жалко тебя.

— Спасибо, — сказала она.

Матрас был огромный, но она доползла до Кумара и улеглась с ним рядом.

Он обнял ее, поцеловал в волосы.

— Другие муж с женой сейчас предались бы любви.

Франни рассмеялась, уткнувшись лицом ему в плечо.

— Ну да, муж с женой, у которых дети не имеют привычки заявляться в комнату без предупреждения.

— И у которых тесть и хозяин дома не пристрелит зятя за посягательство на чистоту расы.

— Ох, прости, — сказала Франни.

— Бедная твоя мать. Ее мне жалко тоже.

Франни вздохнула:

— Это да.

— Тебе надо вернуться к гостям, — сказал он. — Я спуститься с тобой морально не готов, но тебе надо идти.

— Это да, — повторила она.

— Попроси мальчиков принести мне поесть, хорошо?

Лежа на его груди, Франни закрыла глаза и кивнула.

Если бы все шло, как хотел Кумар, они бы каждый год сразу после Дня благодарения уезжали на Фиджи и не возвращались бы в Нью-Йорк, пока не отгремит Новый год и с города не снимут украшения. Плавали бы с рыбами, лежали на пляже, ели папайю. А устав от Фиджи, ездили бы на Бали, или в Сидней, или еще в какие-нибудь края с мелодичным названием, где много солнца и песка.

— А школа? — спрашивала Франни.

— Мы что, не потянем поучить их дома шесть недель в году? Даже неполных шесть. Надо вычесть выходные и праздники.

— А работа?

Тут Кумар вскидывал на нее глаза и хмурил темные брови.

— Тебе трудно дать мне пофантазировать? — говорил он.

Первая жена Кумара, Сапна, умерла в День памяти Перл-Харбора, седьмого декабря, через четыре дня после рождения Амита. Было легко помнить, сколько лет прошло с тех пор — Амиту сейчас было двенадцать. Сапна была младше Кумара на десять лет.

— На десять лет добрее, — говорил он в день ее рождения. — На десять лет великодушнее.

Это было правдой, Сапна так радовалась жизни, что могла показаться недалекой, хотя на самом деле была, наверное, не глупее других.

— Нет ничего глупого в том, чтобы быть счастливым, — говаривала она.

Она любила мужа, любила сыновей. Была в восторге от того, что сбежала из северного Мичигана в Чикаго. Ей нравилась жизнь, которую они вели, пусть хлопотная и зябкая. Сапна без труда выносила и родила второго. Все они были дома. Рави, двух с половиной лет от роду, спал. Сапна сидела на диване с младенцем на руках. Она посмотрела прямо на Кумара и сказала:

— Как странно.

И закрыла глаза.

Вскрытие показало генетическую патологию сердца — синдром удлиненного интервала QT. При ее состоянии чудом было, что она не умерла сразу после рождения Рави. Хотя некоторые не умирают. Некоторые живут всю жизнь, даже не подозревая, какой судьбы избежали. Обследование выявило, что этот же ген был и у матери Сапны. И у сестры.

— Большинство живущих на земле людей, — сказал Фикс, — носит свою смерть внутри себя.

Не прошло и года после смерти жены Кумара, когда Франни подошла к его столику в Палмер-Хаусе и спросила, что он желает выпить.