Свои-чужие

— А если ты сейчас заставишь нас выключить, — сказал Рави, — мы не узнаем, что там будет дальше.

Франни посмотрела еще минуту. Похоже, она оказалась права — фильм и вправду был для нее слишком страшным.

— Папа уснул, — сказала она. — Подождите немножко, а потом отнесите ему тарелку с едой, хорошо?

Радуясь своей маленькой победе, мальчики кивнули.

— И не рассказывайте ему про кино.

Франни вернулась наверх и сделала полный круг по комнате, хотя мало кого помнила из гостей. Она не жила в Арлингтоне с тех пор, как уехала в колледж. Жены всех троих сыновей Джека Дайна были рады поболтать с ней, но ни одна из них не желала разговаривать с двумя другими. Жена того сына, который нравился ей больше других, нравилась ей меньше всех, зато жену того сына, который нравился меньше всех, она предпочитала всем прочим. Что интересно — хотя ничего интересного во всем этом не было, — она никак не могла запомнить жену того сына, которого помнила хуже остальных.

В какой-то момент, когда все гости еще были в сборе, Франни снова оказалась в прихожей и там, хотя и не искала ее, увидела вдруг на полу свою сумку, слегка задвинутую за стойку для зонтиков. Наверное, сумка упала, когда они вошли и ставили вещи на пол, и теперь Франни, не раздумывая, подобрала ее и вышла за дверь.

Платье, которое она привезла для приема, — того приема, до которого, как она думала, оставалось еще два дня, — не было красным. Оно было темно-синим, бархатным, с длинными рукавами, но все равно не рассчитано на такой холод, и туфли не подходили для прогулок по снегу. Неважно. Она ушла с вечеринки, показалась всем и удрала. «Где Франни?» — спросит кто-нибудь, и ему ответят: «Наверное, на кухне. Я только что видел ее в другой комнате».

Все машины были засыпаны снегом, а свою Франни взяла напрокат, хуже того — выбирала в темноте. И не знала даже, какого цвета машина, потому что толком ее не разглядела. Помнила, что внедорожник, но тут все машины были внедорожниками, как будто это было оговорено в приглашении, как жилет для мужчин. Франни спустилась под горку в конце дорожки и, дойдя, как ей показалось, примерно до нужного места, нажала на брелок. Слева бибикнуло, и включились фары. Франни рукой обмахнула окна и забралась в машину. Включила обогреватель и позвонила Берту.

— Я тут подумала, не заехать ли к тебе поздороваться, если для тебя еще не очень поздно.

Она старалась говорить небрежно, потому что ее трясло.

Берт вечно не спал допоздна. Ей приходилось просить его, чтобы не звонил им домой после десяти вечера.

— Отлично! — обрадовался он, словно ждал этого звонка. — Только осторожнее: снегу навалило.

Берт так и остался в последнем доме, который делил с Беверли, в том самом, где жили Франни и Кэролайн, когда ходили в школу, в том самом, куда на год перебрался Элби, когда Кэролайн уехала. Беверли и Джек Дайн жили неподалеку, милях в пяти, но в Арлингтоне можно было жить в пяти милях от кого-то и никогда с ним не видеться.

Когда она подъехала, он в пальто ждал у открытой входной двери. Берт состарился, как и все, но возраст прибывает на разных скоростях и разными путями. Подходя в темноте к дому, глядя на его фигуру под ярким фонарем на крыльце, Франни подумала, что Берт Казинс остался прежним.

— А вот и дух минувшего Рождества, — сказал он, когда Франни вступила в кольцо его рук.

— Надо было раньше тебе позвонить, — сказала она. — А то свалилась как снег на голову.

Берт не давал ей войти и не отпускал. Просто стоял, прижав Франни к груди. Для него она так и осталась крохой, которую он носил на руках на крестинах у Фикса Китинга, самой чудесной крохой, какую он видел в жизни.

— Снег на голову меня устраивает, — ответил он.

— Зайдем, — попросила Франни. — А то холодно.

Войдя в дом, она сняла туфли.

— Я затопил камин в кабинете, когда ты позвонила. Он еще не разгорелся, но занялся.

Франни вспомнила, как впервые вошла в этот дом. Ей, наверное, было лет тринадцать. Ради кабинета они его и купили — ради камина с каменной плитой, такого здоровенного, что в нем можно было подвесить ведьминский котел; и ради того, какой вид открывался из окна на бассейн. Тогда это логово казалось ей настоящим дворцом. Теперь дом стал слишком велик для одного, и Берту незачем было в нем оставаться. Но в этот вечер Франни была благодарна, что Берт его сохранил — только здесь она могла почувствовать себя в родных стенах.

— Давай налью тебе выпить, — сказал Берт.

— Давай, но только чаю, — ответила она. — Я за рулем.

Она встала у камина в одних чулках и потопталась на теплых камнях. Если курить на улице было слишком холодно, они с Элби — в ту пору еще школьники — спускались сюда поздними зимними вечерами и открывали вьюшку. Запрокидывали голову в камин и выпускали дым в трубу. Пили джин Берта и бросали пустые бутылки в кухонное мусорное ведро. Это им сходило с рук. Если даже кто-то из родителей и замечал, как тают запасы в баре или как накапливаются пустые бутылки, то ни слова не говорил.

— Выпей, Франни. Рождество же.

— Сегодня двадцать второе декабря. Почему все мне твердят, что уже Рождество?

— Джин-тоник по-барменски.

Франни взглянула на него.

— По-барменски, — твердо сказала она.

Берт показал ей этот фокус, когда она была еще маленькой и изображала бармена на домашних вечеринках. Если гость был уже пьян, надо было налить ему стакан тоника со льдом, а потом плеснуть поверх немножко джина, не смешивая. Первый глоток будет прекрепким, объяснял Берт, в этом вся суть. После первого глотка пьяные уже ничего не замечают.

— Если захмелеешь, можешь переночевать в своей комнате.

— Мама будет в восторге.

Пришлось изловчиться, чтобы выбраться повидать Берта. Беверли простила Берта, однако все никак не могла поверить, что Франни и Кэролайн тоже смогли его простить.

— Как мать? — спросил Берт.

Он протянул Франни стакан, и первый глоток — чистый джин — вышел именно таким, каким нужно.

— Как всегда, — сказала Франни.

Берт поджал губы и кивнул:

— Я так и думал. Хотя говорят, старина Джек Дайн сдает и ей уже трудно о нем заботиться. Ужасно, что ей приходится этим заниматься.

— Нам всем это предстоит рано или поздно.

— Может, я ей позвоню, просто узнать, как она. «Ох, Берт, — подумала Франни. — Не надо бы».

— А ты как? — спросила она. — Как у тебя дела? Берт налил себе джину, капнул сверху содовой, чтобы уравновесить барменский джин-тоник Франни, и сел на диван.

— Неплохо для старика, — сказал он. — Все еще выбираюсь из дому. Позвонила бы завтра, не застала бы меня.

Франни поворошила поленья кочергой, чтобы огонь разгорелся сильнее.

— И куда ты завтра?

— В Бруклин.

Франни обернулась посмотреть на него, держа кочергу в руке, и Берт широко улыбнулся:

— Джанетт позвала на Рождество. В двух кварталах от них есть гостиница. Неплохая. Я там был уже пару раз, приезжал их повидать.

— Здорово, — сказала Франни и села рядом с Бертом на диван. — Рада за тебя.

— В последние пару лет у нас дела пошли получше. Переписываюсь с Холли по электронной почте. Она приглашает в Швейцарию, хочет, чтобы я навестил ее в этой самой коммуне, где она сейчас. Я все отвечаю, что встречусь с ней в Париже. По-моему, Париж — неплохой компромисс. Все любят Париж. Я возил туда Терезу на медовый месяц. Это сколько получается? Пятьдесят пять лет назад? По-моему, пора наведаться туда еще разок.