Своя правда

Анна видела: с одной стороны, они ее ревновали, с другой стороны, им было плевать на ее жизнь. Жива, и ладно. У них - своя бурная городская жизнь. Дочь была влюблена в жениха. Ферапонт - в свободу и одиночество, что тоже является крайней формой свободы.

Ирина отмечала: родственники вели себя как посторонние люди. Даже хуже, чем посторонние. С чужими можно найти больше точек соприкосновения. Так что богатые тоже плачут. Этими же слезами.

Анна выходила провожать. Отодвигала миг разлуки.

Родственники садились в машины и были уже не здесь. Взгляд Анны их цеплял, и царапал, и тормозил.

Стук машинной дверцы, выхлоп заведенного мотора - и аля-улю... Нету. Только резкий запах бензина долго держится на свежем воздухе. Навоняли и уехали.

Ирина испытывала облегчение. Она уставала вдвойне: собственной усталостью и напряжением Анны.

Анна тоже была рада освобождению. Доставала чистые рюмки.

– Все-таки все они сволочи, - разрешала себе Ирина.
– И мои, и твои.

– Знаешь, в чем состоит родительская любовь? Не лезть в чужую жизнь, если тебя не просят... Ты лезешь и получаешь по морде. А я не лезу...

– И тоже получаешь по морде.

– Вот за это и выпьем...

Они выпивали и закусывали. Иногда уговаривали целую бутылку. Принимались за песню. Пели хорошо и слаженно, как простые русские бабы. Они и были таковыми.

За это можно все отдать.

И до того я в это верю,

Что трудно мне тебя не ждать,

Весь день

Не отходя от двери...

выводили Ирина и Анна.

– И что, дождалась?
– спрашивала Ирина, прерывая песню.

– Кто?
– не поняла Анна.

– Ну эта... которая стояла в прихожей.

– Не дождалась, - вздохнула Анна.
– Это поэтесса... Она умерла молодой. И он тоже скоро умер.

– Кто?

– Тот, которого она ждала весь день, не отходя от двери.

– Они вместе умерли?

– Нет. В разных местах. Он был женат.

– И нечего было ей стоять под дверью. Стояла как дура...

– Ну почему же... Песня осталась, - возразила Анна.

– Другим, - жестко не согласилась Ирина.
– Все вранье.

Она вспомнила Кямала, который врал ей из года в год.

– Все врут и мрут, - жестко сказала Ирина. Она ненавидела Кямала за то, что врал. И себя за то, что верила. Идиотка.

– Но ведь песня осталась, - упиралась Анна.

И это правда. Ничто не пропадает без следа.

Дети не звонили Ирине. Может быть, не знали - куда. Ирина исчезла из их жизни, хоть в розыск подавай. Но и розыск не поможет. Как найти человека, который вынут из обращения: ни паспорта, ни прописки...

Ирина тоже им не звонила. Она поставила себе задачу: позвонит, когда купит квартиру. Она знала, что существует фонд вторичного жилья. Люди улучшают условия, старое жилье бросают, а сами переходят в новое. Эти брошенные квартиры легче сжечь, чем ремонтировать. Но существует категория неимущих, для которых и это жилье - спасение. Администрация города продавала вторичное жилье по сниженным ценам. В пять раз дешевле, чем новостройка.

Ирина посчитала: если она будет откладывать все деньги до копейки, то за два года сможет купить себе квартиру.

Анна весь день проводила на работе, и Ирина по секрету подрабатывала на соседних дачах. И эти дополнительные деньги тоже складывала в кубышку. Кубышкой служила старая вязаная шапка.

Иногда, оставшись одна, Ирина перебирала деньги в пальцах, как скупой рыцарь. Она просила Анну расплачиваться купюрами с большими рожами. Она боялась, что деньги с маленькими рожами устарели и их могут не принять.

Ирина подолгу всматривалась в щекастого мужика с длинными волосами и поджатыми губами. Франклин. Вот единственный мужчина, которому она доверяла полностью. Только Франклин вел ее к жилью, прописке и независимости. Сейчас Ирина жила как нелегальный эмигрант. Она даже боялась поехать в Москву. Вдруг ее остановят, проверят документы, препроводят в ментовку и запрут вместе с проститутками.

Володька и Кямал бросили ее в жизненные волны - карабкайся как хочешь или тони. А Франклин протянет ей руку и вытащит на берег.

Однажды днем зашла соседка, старуха Кузнецова, и попросила в долг сто рублей, заплатить молочнице.

Попросить у Ирины деньги, даже в долг, - значило грубо вторгнуться в сам смысл ее жизни.

– Нет!
– крикнула Ирина.
– Нету у меня!
– И заплакала.

"Сумасшедшая", - испугалась Кузнецова и отступила назад.

Собака Найда, чувствуя настроение хозяйки, залаяла, будто заругалась. Остальные собаки в соседних дворах подхватили, выкрикивая друг другу что-то оскорбительное на собачьем языке.

В середине лета Анна засобиралась в Баку.

В Баку проводилась Всемирная конференция кардиологов под названием "Евразия". Съезжались светила со всего мира.

Карнаухов предложил Анне поехать проветриться. Это была его благодарность за качественную и верную службу.

Узнав о поездке, Ирина занервничала, заметалась по квартире.

Открыла бар, цапнула из подарочного фонда самую большую и дорогую коробку конфет "Моцарт". Положила перед Анной.

– Передашь Кямалу, - велела она.

– А ты не хочешь спросить разрешения?
– легко поинтересовалась Анна.

– А тебе что, жалко?
– искренне удивилась Ирина.
– У тебя этих коробок хоть жопой ешь.

Сие было правдой, коробок много. Но спрашивать полагается. В доме должна быть одна хозяйка, а не две.

Анна посмотрела на Ирину. Та стояла встрепанная, раскрасневшаяся, как девчонка. Видимо, Ирине было очень важно предоставить живого Кямала как свидетеля и участника ее прошлой жизни. Не всегда Ирина жила в услужении без возраста и прописки, нелегальная эмигрантка. Она была любимой и любящей. Первой дамой королевства, ну, второй... А еще она хотела показать Кямалу свою принадлежность к медицинской элите.

– Только вы не говорите, что я у вас на хозяйстве, - попросила Ирина. Скажите, что вы - моя родственница. Жена двоюродного племянника.

– Если спросит, скажу...
– согласилась Анна.

В конце концов, она вполне могла быть женой чьего-то двоюродного племянника. Все люди братья...

Баку - красивый, вальяжный город на берегу моря. Жара стояла такая, что трудно соображать. А соображать приходилось. Доклады были очень интересные. Все собирались в конференц-зале, никто не манкировал, слушали сосредоточенно. Сидели полуголые, обмахивались.