Свойство памяти

– Да какая тут позиция, – с трудом пряча улыбку, отмахнулся Серега. – Я русский, это и есть позиция.

– А на господина этого коньячного внимания не обращайте, – немного сбиваясь от волнения, продолжала Варвара Сергеевна. – Сейчас таких много, критиканов и снобов. Это из-за страха. Мы уже старенькие, на нас обижаться нельзя.

– Это вы про Геннадия Леонидовича? – хмыкнул Серега.

– Который напротив вас сидел, умничал.

– Ну да, – снова хмыкнул он. – Но это вы зря… язвите. Вы еще вполне бодрячком, а Леонидыч наших уже лет пять поддерживает солидными суммами: собирает по своим богатеньким знакомым и от себя прилично отдает. Он, хоть и ворчун старый, но свой. И Петрович свой. А Артем, товарищ мой близкий, волонтерит с пятнадцатого года. Мы все здесь свои. Других уже не бывает. Других ветром сдуло.

И Серега смешно и как-то совсем по-детски развел руками.

– Ошиблась насчет Леонидыча. Нехорошо получилось! – смутилась Варвара Сергеевна.

Привычные для ее ближнего круга колкости, без которых она была бы не она, случалось, походя обижали тех, кого она вовсе не хотела обидеть. Правда, с годами научилась важному – извиняться.

Когда неловкость отступила, ей стало невероятно хорошо и спокойно – оттого, что все эти люди ехали сейчас с ней в одном поезде.

СВОИ.

Как точно и просто сказал Серега!

Простившись, умиротворенная и слегка хмельная Самоварова дошла до купе. Первым делом проверила Лаврентия – тот спал. Наскоро умылась, переоделась в тонкий спортивный костюм и, под мирное покачивание, провалилась в сон.

***

Столичное начальство молчало.

Василий ежедневно бегал куда-то «на узел» и отправлял телеграммы.

За окном стучала, падая с крыши постройки, и ударялась о мерзлый лед капель.

Не покидая кабинета, она не только знала, как выглядит пространство вне здания, она чувствовала, чем оно дышит. Известно ей было о том, что щенок, рожденный бродячей собакой, приблудившейся из соседней деревни, жив и весел. Всякий раз, заслышав чьи-то шаги, он выбегал через узкое окошко из укрытия и нахально приставал, то к охране, то к задержанным (которых выводили в уличный нужник), в надежде выпросить хоть крошечку съестного.

Видя дежурного по нескольку раз на дню, Варвара Сергеевна сразу, как только тот заходил в кабинет, по его виноватому выражению лица понимала, что ответ на ее запрос по поводу «особенного» заключенного так и не пришел.

Дабы сгладить мучительное ожидание, в котором не было ни капли его вины, Василий неутомимо таскал в кабинет начальницы пирожки в корзинке. Из тех, что с луком и яйцом, иногда выпадали мелко рубленные кусочки ярко-желтого, от домашней курицы, желтка.

Варвара Сергеевна помнила, что дочь покупает для внучки яйца на колхозном рынке. Фрукты – только сезонные. И еще у дочери был пунктик на составе бутилированной воды. На чистоте. И на биологически активных добавках.

Эта «параноидальная щепетильность», которая, случалось, до приступов раздражала, теперь ощущалась невероятно милой и трогательной. Тоска по близким всколыхнулась, но не проникла в самую душу, а будто осталась где-то за прозрачной, но плотной, из невероятно прочного стекла стеной.

…С наступлением весны «особенный» заключенный стал выглядеть моложе. Сейчас перед ней стоял человек примерно ее возраста. Безобразным стариком его назвать уже было сложно, и от него все так же исходила энергия несгибаемого упрямства.

= Почему не хотите рассказать, кто вы, как и при каких обстоятельствах мы познакомились? – Она вглядывалась в прятавшиеся в морщинах черты лица.

Нет, он определенно посвежел…

У его по-прежнему холодных глаз появился цвет – то ли серый, то ли голубой – будто треснул лед. Вероятно, сверху пришло распоряжение; возможно, его стали выводить на прогулки и лучше кормить.

– Вы сами должны об этом вспомнить, – разомкнув слипшиеся губы, ответил он.

– Ничего я вам не должна! – отрезала Самоварова.

Еще немного, и она, чтобы скрыть свою растерянность, готова была перейти на крик.

Человек стоял не двигаясь, словно широкое, но высохшее дерево.

– В прошлый раз вы не ответили на мой вопрос.

– А у вас разве был вопрос?

Его вопрос она, конечно, помнила.

– Мы говорили про инкриминируемое мне убийство, и я попросил вас рассказать про ваш незаконченный роман.

– Когда-то я начинала писать роман, – неожиданно призналась Самоварова. – Мне не хватило ни фактуры, ни навыков. К писательскому ремеслу я не способна. – Варвара Сергеевна покосилась на груду папок на столе.

Она знала, что документы, содержавшиеся внутри этих папок, по большей части испещрены ее крупным, почти без наклона, аккуратным и разборчивым почерком. Протоколы допросов, копии докладных записок, аналитические справки – все это было создано с помощью чернильной ручки, которой водила ее рука.

Под грудой папок, как она только что заметила, лежала стопка пожелтевших газет.

– Но вы же что-то написали? У вас же были герои?

Разговор на эту тему был ей неприятен, к тому же в контексте ситуации еще и неуместен, но она рискнула его продолжить – заключенный хотел общаться.

– Увы, я всего лишь набросала портреты главных, а также второстепенных и даже третьестепенных героев. Но в голове не сложилась история, о которой я хотела рассказать.

– Но ваши герои так или иначе ее получили! – возразил мужчина. Его безучастный голос оживал. – Вы дали героям жизнь, но потом их бросили. А героев бросать нельзя. Они уже существуют во времени и в пространстве.

– Так вы писатель?

– Нет, это вы писатель. А героя, даже третьестепенного, бросать нельзя, – настаивал он.

– А то что?

– А то вы от него не избавитесь.