Святой грааль

– В храме Божьем всегда найдётся горячительный напиток для верных сынов Христа, – закивал священник. Он махнул своим жезлом, и привязанная к палке мокрая тряпка с белым крестом измученно колыхнулась.

Из раскрывшейся двери церкви вышел коренастый монах, он катил перед собой тяжёлую бочку, громыхая ею по каменной кладке. Налитое кровью лицо надулось, когда монах стал сдерживать разогнавшуюся бочку, дабы она не сорвалась по ступеням вниз. Несколько крестьян бросились вперёд, чтобы помочь монаху управиться с бочкой.

– Пейте, дети мои! – воскликнул священник. – Пейте, радуйтесь и помните, что все едины во грехе, но не всех следует мерить одной мерою!

Народ бойко загомонил и ринулся к бочке, все отпихивали друг друга, норовили стукнуть в глаз и в ухо.

– Терпение, дети мои! – воззвал к ним священник. – Дождитесь, пока мы вынесем чашки…

– Где у вас кузница? – Ван Хель тряхнул за плечо беспрестанно сморкавшегося мужчину. – Мне надо поправить колесо.

– Отправляйтесь чуток вниз по дороге, ваша милость, там и найдёте кузнеца, – по возможности учтиво ответил крестьянин. Несмотря на небогатую одежду Хеля, он намётанным глазом сразу определил по осанке Ван Хеля, что тот не был простолюдином.

Кузнец сидел на лавке возле своей мастерской, набросив на плечи шерстяной плащ, и ковырял металлическим прутом в жирной земле. При входе в кузницу виднелась покосившаяся деревянная фигура Мадонны с младенцем на руках, любовно покрытая яркими красками – лицо светилось бледно-розовым, плащ – синевой, младенец – снежной белизной. Мадонна приветливо улыбалась гостям кукольным лицом и неотрывно наблюдала за ними чёрными крапинками глаз.

– Почему не слушаешь священника, дружище?! – крикнул ему Ван Хель. – Славно у него язык подвешен. Народ уже горит желанием громить неверных.

– У каждого своя стезя, – откликнулся кузнец, говоря медленно, словно взвешивая каждое слово. – Моё место здесь. Надо оружие выковать – сделаю. Надо лошадь подковать – сделаю. Ключ или замок придумать с хитринкой – тоже могу. А кровь пусть другие льют, коли им охота.

– А как же отпущение грехов? Церковь большие обещания даёт.

– Что мне на роду написано, того не избежать, и церковь тут ни при чём. А грехи – отпущены они или нет – никуда от нас не денутся. Отпущенные грехи всё равно грехами остаются. Перед Богом отвечать будем, а не перед Церковью.

– Весело рассуждаешь.

– Жизнь весёлая, – широко оскалился кузнец.

– Колесо посмотришь?

– Чего же не взглянуть. – Кузнец поднялся, и шерстяной плащ мягко соскользнул с него, открыв круглые обнажённые плечи.

– А переночевать тут есть где?

– У меня и заночуйте, сударь, если не брезгуете. – Он указал сильной рукой на приземистый домишко, приютившийся возле кузницы и обнесённый аккуратным деревянным забором

– С удовольствием. – Ван Хель обернулся к Шарлю: – Спрыгивай с телеги, Толстяк. Отдыхать пора.

– Хвала Господу, – забормотал радостно Шарль и, тяжело перевалившись через борт повозки, плюхнулся обеими ногами в глубокую вязкую лужу, и если бы его кожаные боты не были туго перетянуты сверху толстыми ремнями, он наверняка зачерпнул бы изрядную порцию грязи.

***

– Сколько же нам ещё до владений графа? – спросил Шарль, когда седьмой день их путешествия подходил к концу.

– Ты утверждал, что нам ехать пять дней.

– Мне так говорили…

– Доберёмся до какого-нибудь хутора и там спросим.

– Мы сегодня весь день никого не видели. А эта дорога ведёт неизвестно куда. Мы заблудились!

Было холодно и ветрено. Кое-где в лесу и на дороге виднелись белые пятна снега.

– Я продрог насквозь, – пожаловался Шарль.

– Хорошо, что похолодало. Дорога застыла, грязи нет совсем, – сказал Хель.

– «Хорошо, что похолодало», – передразнил Шарль. – Не понимаю, как ты умеешь обходиться без плаща.

Телега загромыхала, переваливаясь на закостеневших комьях земли.

– Как бы наше колесо опять не разболталось, – заволновался Толстяк.

– Если бы не твоё жирное пузо, колёса выдержали бы и не такую дорогу, – оглядывая темневший вокруг лес, ответил Ван Хель.

– А не перекусить ли нам? – предложил Толстый Шарль.

– Ты способен думать о чём-нибудь, кроме своего брюха?

– Думать можно о чём угодно, но моё брюхо всё время напоминает о себе настойчивым урчанием…

– Чёрт с тобой.

Ван Хель остановил мула и спрыгнул на землю. Расправив плечи, он постоял несколько мгновений, прислушиваясь.

– Что такое? – Шарль вскинул брови.

– Какой-то шум в лесу.

– Далеко ли?

– Далеко, – ответил Хель, продолжая вслушиваться. – Не пойму.

– Мало ли что там… Олени дерутся… Эх, сейчас бы свежей оленины!

Ван Хель кивнул и стал собирать хворост, бросив через плечо:

– Может, ты соизволишь спуститься на эту грешную землю, Толстяк, и поможешь мне развести огонь?

Шарль шумно завздыхал и тяжело спрыгнул с повозки.

– Не жалеешь ты меня, Хель. Требуешь от меня чего-то и требуешь, а у меня такое слабое здоровье.

– Брюхо твоё надрывает тебе здоровье…

Тут Ван Хель, прижав к груди подобранные ветви, опять прислушался. Беспокоивший его шум стал громче. Хель бросил хворост и вперил взор в лесную чащу. Звуки становились ближе и громче с каждой секундой. Постояв несколько мгновений неподвижно, Ван Хель вдруг круто развернулся и закричал:

– Шарль! Быстро в повозку!

– Что?

– Лезь в повозку! – повторилась команда.

– Зачем? То слазь, то залезь!

– Прячься! Вепрь!

По характеру стремительно нараставшего шума Хель безошибочно определил, что сквозь лесную чащу мчался огромный кабан. Его кто-то гнал. Возможно, шла охота, и затравленный зверь нёсся сквозь заросли напролом. Где-то далеко раздавались людские голоса, гулко расплывавшиеся над лесом.

Шарль торопливо двинулся к повозке, приподняв полы рясы. Когда он уже вскарабкивался на телегу, из леса, громко топая, вырвался гигантский кабан. С его высокой рыжей щетины, стоявшей дыбом на спине и похожей на жёсткую гриву, сыпалась налипшая хвоя и труха древесной коры. Животное вильнуло, не останавливаясь, и бросилось к телеге, где испуганно встрепенулся мул. Судя по сильному запаху навоза, исходившему от кабана, этот зверь устроил себе логово где-нибудь возле деревни близ свинарника в навозной куче, чтобы насладиться теплом. Вероятно, там его и спугнули проезжавшие всадники и начали погоню, заставив зверя броситься наутёк и мчаться напролом сквозь такие заросли, которые для лошадей были непроходимы. Но сейчас, когда на лесной опушке перед очумевшим животным оказалось лишь два человека, кабан решил отыграться за свой нарушенный покой и метнулся для начала к телеге. Испуганный голос Шарля привлёк его внимание. Вепрь тряхнул своими большими ушами, зычно хрюкнул, словно рявкнул, и ударил могучей головой в колесо. Повозка вздрогнула, и Толстый Шарль едва не вылетел из неё. Мощное тело вепря, покрытое чёрным подшёрстком, было похоже в сумерках на сгусток ожившей тени, невероятно юркий и страшный. Все дикие свиньи весьма неуклюжи, но очень быстры и сильны. Ударив плечом в колесо второй раз, вепрь сломал две деревянные спицы. Шарль не удержался на ногах и рухнул на дно телеги, отчаянно закричав и дёрнув на себя вожжи. Испуганный мул, неуверенно топтавшийся на месте, рванулся вперёд, но уже на втором его шаге повреждённое колесо повозки издало громкий треск и переломилось в ободе. Мул бешено забил передними ногами и заревел, стараясь сдвинуть перекосившуюся телегу, но это ему не удалось. Зато рассвирепевший кабан теперь направил всю свою силу против несчастного мула, лишённого возможности спастись бегством от ярости обезумевшего зверя. Длинные и чрезвычайно острые бивни вепря с лёгкостью вспороли мулу брюхо, вытаскивая наружу кишки. Кабан, словно выплёскивая свою ненависть на всё, что имело отношение к человеку, снова и снова ударял запряжённое животное, которое пыталось лягаться, но копыта его лишь один раз слегка задели кабана.