Святой патриарх

Тихо было и в стане. Слышно было, как иногда фыркали лошади, позвякивая путами, но и те, кажется, поснули. Не спал только соловей, задорно щёлкавший в соседней чаще, да иногда из этой чащи доносился глухой стон «пугача» — филина.

Как ни была темна ночь, но при слабом мерцании звёзд хороший глаз мог различить на белом фоне разбитой у опушки леса палатки человеческую тень, которая медленно шевелилась, то нагибаясь к земле, то поднимаясь. Всматриваясь пристальнее, можно было заметить, что от одного из потухших костров, именно от того, около которого расположились на ночлег слепые нищие, тихо отделились две человеческие фигуры и так же тихо поползли по направлению к той палатке, на белом фоне которой шевелилась человеческая тень.

Когда те две тени, которые отделились от костра, неслышно подползли ближе к палатке, то по движениям той одинокой тени они могли различить, что эта одинокая тень молится.

Две тени всё ближе и ближе подползают к палатке.

Вдруг эти тени моментально накрывают собою молящуюся тень, наклонившуюся к земле. Произошло какое-то движение, борьба, но ни звука.

Так же беззвучно эти тени понесли что-то в кусты и исчезли в чаще леса. Около палатки одинокой тени уже не было.

В стане опять тихо — ни звука, ни движения. В чаще, между двумя трелями соловья, глухо простонал филин. Ему ответил, ближе к стану, такой же стон ночной птицы.

Но не ночная птица стонала это. Крик филина раздался из горла одной из человеческих теней, пробиравшихся в глубину лесной чащи и тащивших ту одинокую тень, которая молилась у палатки.

— Не крутись, ляше, — не выпустим, — шёпотом сказала одна тень, и в этом шёпоте можно было узнать голос того слепого нищего, который недавно пел у костра:

Хто не знае коханнячка —

Той счастя не знае.

— Не бойся, ляше, — мы тебе ничего не сделаем, — говорил шёпотом другой голос — голос другого слепца, — а пуще всего не вздумай кричать — так и всажу меж рёбер вот этот нож по самый черенок.

Тот, к кому относились эти слова, силился что-то сказать, но не мог, — у него во рту был «кляп».

— Ну, теперь его можно и на ноги поставить, — сказал старший нищий, мнимый слепец, — ну, ляше, иди с нами, а то тебя важко нести.

— Ну-ну, ляшеньку, вставай… держись… мы люди добрые.

Они опустили ношу на землю. Тот встал и набожно перекрестился.

— А! да лях, кажись, по-нашему крестится, — заметил один нищий, — а ну, ляше, перекрестись.

Пленник перекрестился.

— Вот чудо! А побожись, перекрестись, поклонись, что не будешь кричать, и мы у тебя «кляп» вынем изо рта. Ну!

Пленник повиновался и перекрестился три раза. Стон филина послышался ближе. Ему отвечал один из нищих таким же стоном.

— Ну, вот теперь ты и без «кляпа», ляше. Пленному освободили рот от затычки.

— Ну, теперь здравствуй, ляше, вашмосць! Мам гонор, — шутливо заговорил старший нищий, — сказывай, пан, кто ты?

— Я не поляк, я — русский из московского государства, — отвечал пленный чистою московскою речью.

Те были ошеломлены этой неожиданностью.

— Как! ты не лях? Оттака ловись!

— Вот поймали щуку замес карася! Как же ты попал к ляхам?

— Меня польские жолнеры взяли в полон, когда я из Мультянской земли, от волох, пробирался в Черкасскую землю, в Киев-град, к святым угодникам печерским, — отвечал пленник.

— Те-те-те! вот подсидели райскую птицу!

— Как же ты, человече, попал к волохам? — спросил старший нищий.

— По грехам моим… Так Богу угодно было, — уклончиво отвечал пленник.

— Э! да ты, человече, я вижу, не разговорчив: думаю, что с нашим «батьком» ты скорей разговоришься.

Они продолжали двигаться лесною тропой. Начинало светать, когда перед ним открылась небольшая полянка среди чащи леса.

— Лугу! пугу! — раздался вдруг крик филина; но это выкрикнул не филин, а старший нищий.

— Пугу! пугу! — послышался ответ с полянки.

— Козаки с лугу! — сказали оба нищие.

На этот возглас послышалось тихое, радостное ржание коней.

— Здоровы бывали, хлопцы! с добычею! А какую птицу поймали?

Это говорил показавшийся на полянке запорожец в высокой смушковой шапке с красным верхом, в широких синих штанах и с пистолетами и кинжалами за поясом. Сбоку у него болталась длинная кривая сабля. Тут же оказался и мальчик «поводатырь» с бандурою в руках и с мешком за плечами.

— И ты уж тут, вражий сын? — заметил ему старший нищий.

— Тут, дядьку, — улыбнулся мальчик.

Это уже были не слепцы, жалкие и согбенные, а молодцы с блестящими глазами, хотя и в нищенском одеянии, ободранные и перепачканные.

Тот, кого они привели с собой, оказался богато одетым молодым человеком, но не в польском, а в немецком платье.

Запорожцы — это оказались они — с удивлением глядели на своего пленника. Они, по-видимому, не того искали.

— Так ты не лях? — снова спросили его.

— Я уж вам сказал, что я из московского государства, — был ответ.

— А в польском войске давно?

— Недели три будет.

— А кто ведёт войско — не Ян Собеский?

— Нет, сам Чарнецкий, а с ним и Собеский, и Махновский с гетманом Тетерею и татарами.

— Тетеря! собачий сын! совсем обляшился! — с сердцем произнёс старший запорожец-нищий. — Попадётся он нам в руки, лядский попыхач! А теперь они идут к Суботову?

— К Суботову, а после, сказывали, Чигирин добывать будут, а добывши Чигирина, хотят перепуститься за Днепр.

— За Днепр! как бы не так! Мы им зальём за шкуру сала.

— А сколько у них войска и всякой потребы? — спросил другой запорожец, что был при лошадях.

— Силы не маленьки, — отвечал пленник, — а сколько числом — того не ведаю.

Запорожцы стали собираться в путь. Мнимые нищие сняли с себя лохмотья и надели казацкое одеяние, которое вместе с оружием и «ратищами» — длинные пики — спрятано было в кустах. Тотчас же были и кони осёдланы.

— Так скажи же теперь нам, человече, как тебя зовут? — спросил старший запорожец. — Надо ж тебя по имени величать.