Святой Вроцлав

— Ну хорошо уже, хорошо, — повторял он, — моя ты хорошая…

— Я что тебе, собака?

— Собака? — не понял он шутки. — Кто сказал, что собака?

— Ладно уже, не бери в голову, — прижалась к нему девушка.

— Не хочу в голову.

— Тебе не хотелось?

— Чего не хотелось?

— Чтобы я была собачкой. Я знаю целую кучу, все мои одноклассницы — это собачки. Нет, они не пускают слюнку. Бегают по команде «апорт», если чего — кусают. Вот я и спрашиваю: я собака или не собака, если нет, зачем ты делаешь то, что делаешь? — Малгося говорила все это как-то очень странно. Михал понимал, что она не лжет, просто не мог понять, к чему ведет девушка.

— Да, видно ты права, — бросил он как бы нехотя, — я мог бы и заткнуться.

Он сдвинулся под газовую печку. Малгося тут же толкнула банку в его сторону.

— Не мог.

Он задумался: действительно, не сильно он и мог, хотя и следовало бы. Первая встреча с семьей — это всегда столкновение обязанности с возможностями, словно пьяный корабль разбивается о скалы, на которых пугают побелевшие скелеты потенциальных зятьев.

— Так что, — с трудом проговорила Малгося сквозь слезы, — дай-ка спокойно выплакаться, и только не пытайся говорить, будто бы мне это нужно. — Я не собачка, — просопела она, — быть может, я и сука, но никак не собачка, поскольку это не одно и то же.

Михал уселся за компьютером, делая вид, что полностью утратил интерес к Малгосе, правда, время от времени поглядывая на ее отражение в оконном стекле. Девушка плакала, пряча лицо в ладонях, но тоже поглядывая сквозь пальцы. Наконец она умолкла, только никто из них не пошевелился. В квартире царила тишина, и мне странно, что Михал не услышал шагов — обернулся он лишь тогда, когда почувствовал на шее ее руку, тогда он поднялся и обнял Малгосю.

* * *

Адвокат Фиргала стоял под проливным дождем и выглядел совершенно жалко. Зонтик уже не защищал его, превратившись в черную путаницу выгнутых прутьев и лопочущей на ветру ткани. Этот же ветер заползал под плащ от Турбасы [37] и даже подтягивал штанины и захлестывал воду в туфли. Этой ночью Адама покинули даже самые верные последователи. Адвокат Фиргала слушал.

37

Ежи Турбаса, очень модный и дорогой современный польский портной, который шьет министрам, депутатам Сейма, политикам. — Прим. перевод.

Адам, которому сигарета обожгла язык, небо и гортань, все еще говорил с трудом, выплевывая слова, словно ранее проглоченные камни. Вместе с ожогами пришло второе видение, еще более страшное по сравнению с первым.

— Время для планеты Земля завершается, — выкрикивал он. Кто знал, тот знать будет, я знаю и запомню, будете знать и вы, ибо то болезненные знания. Мир встал перед последним поворотом, мы все мчимся в страшную тьму, но имеется и надежда освобождения, надежда слабая и летучая, ее легко смести, подавить и затоптать, и мы все ее затаптываем. Сам я блуждал, хоть и был просвещен, ибо даже в свете находится тьма.

Тут он неожиданно закашлялся, сплюнул чем-то темным. Адвокат Фиргала тут же очутился рядом с Адамом, он вытащил из портфеля бутылку минеральной воды и залил Адаму прямо в горло. Тот подавился, глотнул, поводил отсутствующими глазами.

— Ну как, уже лучше? — допытывался адвокат. Руки у него тряслись. Адам совсем его не слушал. Он не мог подняться и говорил, глядя прямо перед собой.

— Теперь я уже знаю, что это может и не исполниться, как мне было сказано, когда был я огнем, тем самым, который придет на свет, когда видел я Святой Вроцлав — спасение наше. Нет, это может быть мираж, быть может, мы видим разные сны: я один, а они — другой.

— Ты говорил, будто бы время близко, — шептал Фиргала. — Ты говорил, что через мгновение все пойдет к чертям собачьим, — все время повторял он, весь трясясь, и даже не заметил, что уже долгое время Адам его вообще не слушает и говорит свое.

— Все мы здесь, словно рыбы в вечном озере, погляди, над нами ничего нет, ни туч, ни смерти. Мы не умрем, поскольку никогда и не жили. Погляди, нам были обещаны последние времена, и это уже исполняется. Существует уже и растет Святой Вроцлав, только нужно что-то еще. Нужен человек, который туда пойдет. Не я, не ты — не ты. Я не знаю — кто.

— А если не найдется, что тогда? — спросил наивно адвокат Фиргала. — Все это погибнет? И Святой Вроцлав со всеми погибнет?

— Видел я, как стоит и достигает неба, а потом — добрый Боже — начал он валиться и ломаться, как будто бы выжгло его солнце, словно был он старый и никому не нужный; как сдвигаются очередные этажи, пока все не рушится в пыли. Нет там, нет там никого, ничего. — Тут он прижал свои пальцы прямо к щекам адвоката, говоря прямо в лицо: — Ничего не будет.

— К чертям собачьим, — шепнул Фиргала.

— Ничего не случится, — впервые за много-много времени Адам кому-то ответил. — Не придет никакого огня, потому Святой Вроцлав умрет, и никакого огня и не будет. Хуже уничтожения — забытье, Бог позабудет спасти нас или осудить, никакого конца света не будет, а это все будет попросту жить без конца, вечное существование здесь и сейчас, без какой-либо надежды. — Он вонзил взгляд в Фиргалу и рявкнул: — Иди! Иди! После тебя придут только двое! Двое!

И Фиргала пошел.

* * *

Он блуждал и блуждал, пока не нашел Святой Вроцлав, и долго стоял, всматриваясь в темные кольца домов. Кое-где на стенах отражались огни автомобилей и фонарей. Ни в одном из окон свет не горел. Странно, думал адвокат, я же видел этот массив раньше, и он казался мне меньшим. По его телу прошла дрожь от холода. И тут он сориентировался, что находится здесь не один. Бесшумно, со всех сторон стягивались коты. Они перебегали через мостовую, не обращая внимания на впечатанные в асфальт останки родичей. Если бы глянуть сверху, мы видели бы стальное шоссе с размазанным по нему буро-багровым маслом. Ежесекундно автомобили тормозили с визгом, кот выскакивал из ловушки колес, словно и не подозревал о них, разгонялся и исчезал среди домов.

Видимый издалека Фиргала пробуждает во мне странные ассоциации; трясущийся мячик на опухших ногах. Он слегка горбится на каждом шагу, как будто бы кто-то сбрасывает груз на его жирную спину, и мне кажется, что, вступая в тень Святого Вроцлава, адвокат Фиргала испытывал совершенно новое чувство. Поначалу до него дошло, насколько увечным он был, неожиданно увидел все свои роли: юриста, любовника, пьяницы и христианина. Его потянуло на рвоту. Я знаю, никогда он не был хорошим человеком, за то был чертовски откровенным юристом, любовником, пьяницей и божьим человеком. Я представляю, что думал он о жизни, которую оставляет за собой, и которой он всегда был доволен. Он ускорил шаг, не помнил, когда сбросил плащ и снял туфли. Когда перед ним замаячила темнота подворотни, Фиргала оставался в одних брюках.

Фасад дома заслоняли временные леса. До высоты третьего этажа возносилась примитивная конструкция из досок и проводов, настолько неустойчивая, что от одного взгляда на нее голова начинала кружиться. С крыши свисали связанные веревки, между балконами протянулись временные мостики. Фиргала видел снующие вокруг здания тени. К ногам падал всяческий мусор.

Глаза никак не могли привыкнуть к темноте. Из глубины тянуло теплым воздухом. Фиргала боялся отпустить поручень. Он не знал — мне тоже это неизвестно — зачем он вытянул руку, пытаясь коснуться противоположной стены. Здесь лестничные клетки были узкими, тем не менее, растопыренные пальцы встречали лишь пустоту. Он пошел наверх и мог бы даже поклясться, что лестница тянется слишком долго, вновь промежуточная площадка исчезла, прикрытая лесами.