Святой Вроцлав

— Что именно?

— Какой-то артефакт или бездонный колодец. Невероятно.

Оба хохотнули.

— В этом месте нечто действует, — пояснял Михал, — что-то такое, которое сделает так, что, когда мы туда войдем, то захотим остаться. Мы позабудем, зачем мы туда пришли.

— Ты, может, и забудешь, — заметил на это Томаш.

— Не пизди.

Вместо того, чтобы вспыхнуть, Томаш только покачал головой.

— Да, ты более современен, чем я, — признал он.

— Возможность первая. Что-нибудь берем с собой. Какое-нибудь оружие, хотя бы и палки. Кухонный нож. У тебя есть пистолет?

Томаш отрицательно покачал головой и подумал, что если бы имел пистолет, то начал бы колотить рукояткой: раз себя, раз этого молодого умника. За глупости.

— Чего-нибудь найдем, — ответил он вместо этого. — А вторая возможность? Что ты предлагаешь? Беруши?

— Что-то такое, чтобы мы были устойчивы к действию неизвестного. — Михал почесал затылок. Он снова курил, точнее, курили они вместе. — Можно было бы травануться.

— Вот только не надо хохмить.

— Наркотики, — ответил немедленно тот, — а конкретнее — амфетамин. Он плющит тебе мозги, отсекает раздражители. И ты становишься одним сплошным действием. Понял? Если примешь один разик, ничего с тобой не случится. Только я понятия не имею, поможет ли это.

— Малгося тоже была под наркотиками.

— Другими.

— Неважно, — Томаш поглядел на Михала, — искать дочку под кайфом я не отправлюсь. — Он сказал это настолько серьезно, что Михал не протестовал. Воцарилось молчание, один лишь Томаш что-то шептал. И тут лицо его прояснилось.

— Знаю! — чуть громче шепнул он.

После этого он пересел на заднее сидение и начал говорить. Продолжалось это долго, а поскольку Михал не желал соглашаться, повторил свои аргументы, они поспорили, Томаш пояснил еще раз, и снова они поссорились. Томаш говорил, что другого выхода они не найдут, и Михал просто обязан согласиться, разве что он трусит, а если ссыт, то будет лучше, если он останется и не станет морочить голову. Появлялись и другие предложения, но Томаш все время возвращался к этому, первому. Ценное время уходило.

— Ладно, черт с тобой, — сказал наконец-то Михал. — В таком случае, можешь ли ты сказать, где мы в это время найдем работающий секс-шоп?

Они искали, пока не нашли.

* * *

Так что я жду. Жду даже вдвойне, ибо мне хотелось бы знать, что удастся Михалу с Томашем, и, хотя мне и известно, что их история уже исполнилась, той ночью, когда они ездят от одного порнушного магазинчика до другого, я снова с ними: сейчас, именно в этом ударе часов моего одиночества, ничто еще не свершилось. Иногда мне кажется, будто бы я пишу о них и за них же выбираю: их жизнь, их смерть, их обнаружение. Четко вижу я сквозь очки слова, как они протискиваются сквозь толпы альфонсов в поддельной коже, как выскальзывают из объятий проституток, и как один помогает другому. Я знаю, зачем это.

Со мною что-то деется. Знаки распада, словно я был ничем более, как частицей окружающего мира; мира, что выцветает, будто старый слайд. Чем сильнее призываю я то, что случилось когда-то, тем сильнее съеживаюсь. Сейчас, возможно, я мал будто палец.

Я обманываю себя, потому что жду кабана. Без него тишина невыносима, хотя раньше он меня так раздражал, что я его просто ненавидел. И вообще, все мое здесь пребывание — это скатывание в тишину. Я бы и встал, и куда-нибудь пошел, но раз всюду находится «здесь», то никуда я не пойду. Я мог бы закрыть глаза, заснуть, позабыть про кабана, но тогда бы не смог ехать с Михалом и Томашем под стены Святого Вроцлава.

* * *

Туда они добрались, когда ночь постепенно переваливалась в рассвет. На заднем сидении у них имелась сумка из секс-шопа, ножи, бинты, противоболевые средства и другие лекарства, которые Томаш забрал из кабинета или купил в ночной аптеке. Михал же взял с собой жердь, хотя и знал, что не хватит рук, чтобы ее удержать, а еще — веревку, ведь без веревки идти кого-нибудь спасать просто невозможно.

Они не добрались даже до Балтицкой; выскочив с перекрестка, Томаш резко затормозил, съехал на обочину, погасил фары. От удивления глаза у них полезли на лоб. Михал даже застонал. После волны жаркой деятельности пришли холод и отчаяние.

Вокруг Святого Вроцлава мигали десятки красных и синих маячков; полицейские расставляли барьеры; через каждые несколько десятков метров стоял бронетранспортер. Здесь же разворачивались водные пушки, омоновцы, уже со щитами и в шлемах, спихнули толпу на другую сторону улицы. Кто-то орал в мегафон, кто-то дергался в руках полицейских, автозаки отвозили первых арестованных.

Решение коменданта Роберта Януша Цеглы стало реальностью. Полиция окружила Святой Вроцлав сплошным кордоном.

Глава седьмая Чудо для несчастной

Я гляжу с высоты на свой Вроцлав, хотя все так же нахожусь там же, где и ранее. Сверху льет, а я сухой. Холодно, только я этого не чувствую, я вообще мало чего чувствую, одну только дрожь, но только изнутри, словно бы, рывок за рывком, кожа отрывалась от мышц, мышцы — от костей, а сами кости становились хрупкими, превращаясь в прах. Холод гнездится во мне, так что я гляжу. Тогда мне становится теплее, или это только кажется, будто бы теплее, ведь никуда я не летаю, по крайней мере, с тех пор, как птица сдохла, всего лишь сижу на темную. И из этого мрака проявляется Вроцлав.

Это овал с рваными краями, прорезанный полосами серой реки и оранжевыми дорожками фонарей, между которыми скользят первые автомобили. Рынок все еще сияет, освещен и Тумский остров, выглядящий так, словно его выкрали из мрачной сказки. Но далее все так же темно, жилые районы на окраинах тонут во мраке, и только где-нибудь загорится окно, потом еще одно, и прежде чем темнота перейдет в серость, город уже кипит жизнью. Выезжают серебристые трамваи, а таксисты возвращаются по домам. Выжившие после всенощного гуляния трясутся на остановках, а рядом с ними люди выводят на прогулку собак. Я вижу водонапорную башню, старувку (Старый Город), Польтегор, стадион и здания вокзала — с каждым мгновением все четче и выразительнее. Мрак уходит. Нет. Все не так.

Вместо того, чтобы расползтись, рассеяться, темнота изо всех направлений тянется в сторону черного жилого массива, который, если глядеть на него сверху, похож на гадкое пятно. Только там тьма пропадает, вместо того, чтобы слиться с серостью — она попросту исчезает, поглощенная стенами Святого Вроцлава. А вокруг людской муравейник. Сплошные люди и полицейские, как сказала бы Малгося. Улица отделяет одних от других, а стоят они ровнехонько словно бы они боялись чего-то большего, чем друг друга.

Святой Вроцлав окружен двойным кордоном. Улицы Балтицкая и Жмигродская перекрыты. На Полянке стоят полицейские автобусы и автозаки. Особовицкий мост и Тшебницкие мосты из городского движения исключены. И город давится в пробках. Полицейские катера на высоте Святого Вроцлава патрулируют берег. Везде расставлены барьеры, бронированные машины, сверху похожие на детские игрушки, водные пушечки, кареты скорой помощи, вездеходы, полтора десятка гражданских машин со спецсигналами; палатка, в которой горит свет. Расставленные через каждые пару метров полицейские пытаются стоять ровно, только время самое паршивое. Царит расслабленность. Некоторые отложили щиты и сняли шлемы, кто-то курит, а вон тот пошел отлить среди машин. Люди пьют чай и энергетические напитки из банок. Ежесекундно на землю летит слюна, один ругается, а другой маты сдерживает, но за спины себе никто не смотрит.