Сын детей тропы

Она опустила голову, и он обнял её за плечи.

— Ну, ну, не грусти! У нас есть ещё эта дорога, идём.

Так они и пошли не спеша, и чёрный рогач, кивая головой, шёл за ними.

Старый охотник хотел сплюнуть, но поморщился и проглотил плевок. Тоже побрёл следом, ведя своего зверя в поводу.

— Ты из свободного племени, — негромко сказала Хельдиг, глядя перед собой. — Наш лес не придётся тебе по душе. Твой дом рядом, ты можешь идти.

— Я не думал, что ты станешь гнать меня, — сказал Шогол-Ву. — Я шёл с Натом, дал клятву его вести, и доведу, а до остального мне дела нет. Если Свартин сумел уйти, то и меня не остановят.

Рогачи пошли — он даже не помнил, трогал ли поводья. Лес приближался — уже не туман, а отдельные стволы. Ветви, всегда голые, покачивались, приветствуя, отпугивая или то и другое сразу.

— Я не думал, что ты погонишь меня, — повторил Шогол-Ву.

— А разве ты сам не хочешь уйти? Я знаю, как живёт твоё племя: вы свободны, не зря вы дети тропы. Дороги Раудура зовут вас и уводят в путь. Вы неистовы и в любви: ваши мужчины не отдают сердце одной женщине...

— Мы не знаем любви.

— Тогда я и вовсе не понимаю, о чём ты сожалеешь.

— Я не думал, что ты захочешь меня прогнать, — сказал Шогол-Ву, и это было всё, что он мог сказать.

Но Хельдиг вдруг улыбнулась и опустила голову ему на плечо.

— Как он сказал? У нас есть ещё эта дорога...

У границы белого леса время замерло. Всё застыло: занесённое копыто рогача, брызги мокрой грязи, летящая сверху морось, до того мелкая, что не разглядеть уже, алая ли, нет. Замерли ветви. Оборвался скрип колеса.

И копыто упало, брызги разлетелись, ветви поплыли. Телега, скрипя колёсами, миновала первые деревья. Мир не изменился, и можно было дышать. И Нат за спиной рассмеялся.

Шогол-Ву обернулся: Нат лежал, раскинув руки, между мертвецами и нептицей, глядел вверх и улыбался широко. Оттуда, сверху, лился шёпот.

На деревьях, что прежде казались голыми, теперь шумела листва, туманная, прозрачная. Один лист слетел — и растаял на глазах, не коснувшись земли.

— Это души, — ответила Хельдиг на невысказанный вопрос. — Они всегда здесь.

Пёс, залаяв коротко, спрыгнул с телеги и пошёл обнюхивать деревья, оставлять метки.

— А это вожди прошлых лет? — спросил Нат, садясь и указывая пальцем, впервые за долгое время спросил осмысленно. — Во, и этот тоже?

Хельдиг повела бровями — то ли хмурилась, то ли нет.

— Зверя они простят.

Нептица тоже сошла на землю, волоча крыло и прихрамывая. Пройдя несколько шагов, она легла и обернулась на людей. Уронила голову со вздохом.

Тут над травой старого года разлилось сияние, поднялись головки тёмных сухих цветов, зашевелились, как живые, опавшие сучки и обломки ветвей, и пересветыши, длиннохвостые и рогатые, засновали вокруг.

Глаза нептицы расширились, когти сжались, царапая землю, и она прыгнула. Пересветыш развалился в её клюве и погас, падая в траву, но каждая половинка тут же стала новым зверьком. Нептица вскрикнула и прижала одного лапами. Склонившись ниже, взглянула осторожно и недовольно фыркнула: свет погас, остались только сучья, иссохшие стебли и мятый цветок.

Нептица отошла и загребла землю, а за её спиной пересветыш снова встал, умывая мордочку.

Заметив, что на неё смотрят, нептица опустила голову и побрела, распустив крыло, но это было не то крыло.

— Чего это с ней? — спросил Нат. — Я и не заметил, когда ей досталось. Мне что-то было так худо...

— Она притворялась, — объяснил Шогол-Ву и Нату, и самому себе, упирая руки в бока. — Притворялась, чтобы ехать на телеге. Хвитт...

Нептица прислушалась и, видно, поняла, что её хитрость разгадали. Хлопнув крыльями, скакнула в сторону и погналась с псом взапуски между стволов.

Белые рогачи фыркали и били копытами. Они будто сбросили усталость, оказавшись дома, вскинули головы и тоже бежали бы куда глаза глядят, если бы не упряжь.

Клур смотрел, улыбаясь, и всё ещё держал Ашшу-Ри за плечи, а она не противилась.

— Пересветыши расскажут, что мы пришли, — сказала Хельдиг. — Если кто-то хочет уйти, лучше сейчас, пока не поздно.

— Здесь я хочу остаться, — сказал Клур. — Я чувствую, моей душе тут место. Ашша, пришло тебе время отпустить меня.

— Я буду навещать тебя, — откликнулась она и, вскинув голову, посмотрела на дочь леса. — Буду приходить, и меня никто не остановит.

— Нет, ты не поняла, не этого я хочу. Освободи мою душу, ей тяжело в этом мёртвом теле.

— О чём ты просишь меня? — спросила Ашша-Ри, хмурясь и отступая.

— Помоги мне уйти, подари эту милость напоследок. В твоём племени принято отправлять слабых к ушам богов, что же ты смотришь так, будто для тебя это дико? Ашша, я не чувствую рук, не чувствую тела. Я могу сам, но как это, должно быть, выйдет глупо! Я не хочу быть смешным и жалким в этот последний миг. Попросил бы других — вот, старик охотно бы мне помог, — но я хочу, чтобы это была ты. Помоги мне уйти достойно.

— Как я буду без тебя? — севшим голосом спросила она.

— Ты останешься не одна. И ещё попрошу: когда наш сын придёт в мир, будь ему матерью и расскажи обо мне.

— Ты не понимаешь, о чём просишь!

— Ваши законы я знаю. Но разве ты сама не обходила их, когда хотела? Может, пришло время что-то менять.

И он докончил, с прищуром глядя на старого охотника:

— Ты помогла племени вернуть Косматый хребет, и ты позаботилась о том, чтобы камень вернулся в этот лес. Ты спасла их жизни и землю, и пусть только попробуют тебя осудить. Ты донесёшь это до всех, старик.

Клур умолк, ожидая ответа, и Зебан-Ар сплюнул и сказал угрюмо:

— Донесу.

— Так идём, Ашша. Отойдём.

И Клур Чёрный Коготь пошёл прочь, не прощаясь и никому больше ничего не сказав, а охотница ещё задержалась.

— Почему так больно? — спросила она неясно у кого. — Я не хочу знать эту боль!

— Ты отдала ему сердце, — негромко сказала дочь леса. — Он умирает, и твоё сердце умрёт вместе с ним. Но здесь, — она легко коснулась пальцами груди, — здесь у тебя останется его сердце. Память о нём. Не забывай.