Сын капитана Алексича

— А я-то заждался…

Или ничего не скажет, а обнимет ее и поведет в дом.

Ей вспомнились короткие месяцы недолгого счастья — его глаза, улыбка, горячие, обжигающие слова и то праздничное, волнующее ее чувство, с которым она еще недавно возвращалась с курсов домой…

Ничего этого больше нет. И не будет. Никогда не будет.

Нет, она не скажет ему. И слова не проронит. Но как же жить с ним теперь? Как смотреть на него, говорить, отвечать на его слова?

Она стояла и все смотрела, не отводя взгляда, на изрезанную дорогу, словно в ней, в этой дороге, искала ответа.

Из-за поворота показался автобус. Неуклюжий, желто-красный, с поблескивающими окнами, он приблизился к ней, и знакомый водитель остановился рядом с нею.

— Поехали? — крикнул он Антонине из своей кабины.

Антонина подняла голову, взглянула на него сузившимися глазами.

— Да, — сказала она. — Поехали…

Медленно трезвея, она представила себе, как сядет сейчас в этот грузный, покачивающийся автобус, где все пассажиры хорошо знают ее, и каждый будет заговаривать с нею, а водитель — молодой парень, несмотря на молодость и очевидное здоровье чрезвычайно мнительный, — будет расспрашивать о симптомах какой-то новой, придуманной им болезни. И непереносимо тяжко будет говорить, отвечать на вопросы, улыбаться и слушать, слушать…

Автобус нетерпеливо пыхтел, готовясь рвануть дальше; водитель с удивленной улыбкой глядел на Антонину, и кто-то, должно быть хорошо знавший ее, но кого она так и не узнала, кричал в открытое окно:

— Тоня, давай сюда! Вот здесь свободное место, специально для тебя…

Не говоря ни слова, даже не взглянув на автобус, Антонина повернулась и пошла в обратную сторону.

— Тоня, куда? — крикнул ей вслед водитель.

Она не ответила. По-ночному холодный ветер как бы с разбегу сильно толкнул ее в спину.

«ДЕВОЧКИ»

Один раз в полгода у старухи Широковой собираются подруги.

Задолго до этого дня в доме начинается «генеральская» уборка, как говорит сама хозяйка. Яростно моются полы, на окна вешаются белые, скрипящие тугим, жестяным хрустом занавески, фикус и китайская роза протираются постным маслом пополам с уксусом для придания листьям большего блеска.

Старуха Широкова расчетлива, даже прижимиста, но, придерживаясь порядка, установленного самолично ею, она, не жалея денег, щедро накупает муки, свинины, бульонок, яблок, орехов, клюквы, меду и потом с утра до вечера не выходит из кухни, что-то жарит, печет, тушит. На весь дом разносится запах сдобного теста, жареного мяса и чего-то острого, маринованного и, по всей видимости, необыкновенно вкусного.

Внучка Галка и ее отец Василий Васильевич, добродушный гигант, который по сей день покорно слушается во всем матери, ходят на цыпочках и переглядываются: бабка колдует, к ней теперь не подступись!

А она только покрикивает — туда не стань, там не ходи, не наследи, не запачкай!

Наступает торжественный день, прибывают гости, ходят по комнатам, рассаживаются за столом, и старуха Широкова никомушеньки ни слова не говорит, — гуляйте, добрые люди, садитесь где хотите, следите сколько угодно, на то он и праздник…

Широковы недавно переехали в новый дом. В этом доме живут все свои, с одной фабрики. То и дело хлопают двери, звенят звонки в квартирах, соседи навещают друг дружку, чтобы поглядеть, как кто устроился, сравнить, у кого лучше…

Новоселье Широковых совпало с очередной встречей подруг.

— Ты, Вася, как хочешь, а я своих девочек позову, — сказала старуха сыну.

Он кивнул:

— Как хотите, мамаша.

«Девочки» приходят в обычно положенное время — к шести часам.

Две из них — Анфиса Поликарповна и Полина Марковна — живут в этом же доме, только на разных этажах, остальные приехали кто откуда. А самая старая, Анисья Павловна, которую все на фабрике, от директора до учеников, испокон веку зовут тетя Оня, приезжает даже из-за города; с тех пор как вышла на пенсию, она переехала в Мамонтовку, к замужней дочери.

На стол подают бабка и внучка, Галка. Вносят из кухни миски, доверху полные домашних пельменей, блюда с холодцом, с жареной свининой, с пирогами; пироги печь старуха Широкова известная мастерица, и пельмени, надо сказать, удаются у нее на славу — прозрачные, тают во рту, глянешь на них, а они просто дышат.

Хозяйка кланяется, приговаривает:

— Кушайте, девочки, не журитесь, я еще подам…

Смешливая Галка, недавно отметившая свое совершеннолетие, никак не может привыкнуть к слову «девочки». Едва удерживаясь от смеха, она глядит на толстую, вальяжную Полину Марковну, на сухонькую тетю Оню и, опустив блестящие черные глаза, повторяет за бабкой:

— Кушайте, пожалуйста…

«Девочки» исправно кушают. Толстая Полина Марковна, алея клюквенным румянцем, блаженно вздыхает:

— И не захочешь — есть будешь, само собой все в рот лезет…

Старуха Широкова незаметно для гостей поглядывает на дверь. Стыд какой — все уже за стол уселись, а сына, хозяина дома, нет.

«И где его черти носят? — с досадой думает она. — Ну погоди, явись только…»

Она не успевает окончательно разъяриться, как приходит сын. Просунув голову в дверь, он чуть веселее и громче, чем следует, восклицает:

— Кого я вижу!

Мать бросает на него суровый взгляд, поджимает тонкие губы.

— Кого видишь? Людей, известное дело…

Пока он усаживается за стол, она искоса следит за ним подозрительным взглядом и чуть сдвигает брови: может, никто и не приметил, а ей все видно, — недаром опоздал, пропустил где-то рюмочку-другую, не иначе…

Ни разу за весь вечер она не присядет: потчует гостей, то и дело бегает на кухню, подает все новые блюда со снедью, подносит, уговаривает, не забывая следить за каждой гостьей, подмечая, кто ест в охотку, а кто только так, для вида — пощиплет немножко — и дело с концом.

Даже Галка не выдержала, устала и, притулившись на краю стола, уминает за обе щеки пельмени и сдобные пироги. Не переставая дивиться про себя, она следит за бабкой: железные у нее ноги, что ли? Сколько уж лет знает ее, всю жизнь с нею прожила, а все не может привыкнуть к ее выдержке, к неутомимой и безотказной стойкости.

Но не одна Галка дивится своей бабке — все «девочки», знающие бабку не один десяток лет, молча, выразительно перемигиваются.

Постарела за эти годы Глафира, ничего не скажешь, вся ссохлась, съежилась, а все еще увертлива, ловка, до сих пор ястребиные глаза ее словно бы насквозь все видят, а командует она не хуже любого командира:

— Полина, отведай рыбки заливной, Василий сам наловил, а ты, Оня, давай навались на грибки, твои любимые, подберезовики, мы с Галкой летом насобирали. Ты, Фиска, чего нос воротишь? Пирог не по душе? Возьми вот этот, с ливером, сам на тебя глядит, просится…

Подруги покорно выполняют ее приказания. Каждая знает — спорить с нею или, еще того хуже, сказать поперек лучше и не пытаться. Все равно ничего не получится, она на своем поставит!

Каждая встреча «девочек» похожа на предыдущую. И теперешнее новоселье ничем не отличается от прошлых праздников. Так же как и год, и десять лет назад, отпив чаю и отведав все сладкие пироги — с маком, с вареньем, с яблоками и с орехами, подруги начинают петь.