Сын капитана Алексича
Шрифт:
И все было совершенно не так.
Что-то блеснуло возле ножки стола. Толя вгляделся. Потом нагнулся, поднял лиловый квадратик. Очевидно, стекло выпало из коробки, когда они с Валей убирались.
Он приложил стекло к глазам. Лиловый тягостный свет ударил в глаза, в лиловом небе торопливо плыли лиловые клочковатые тучи. С лиловых деревьев слетали лиловые листья, должно быть сухие и жесткие на ощупь. Потом он отнял стекло от глаз, и снова серое, осеннее небо привычно распростерлось над землей, над деревьями, над жесткими сухими листьями.
Почему
Мама права: думать одно, а говорить другое — нечестно!
Так она сказала. Так она думала, и Толя был согласен с нею. И отец всегда учил его говорить правду, одну лишь правду. А сам…
По коридору прошумели торопливые шаги. Гулко, как бы рассерженно, хлопнула дверь. Кто-то ушел. Отец. Ушел обиженный, не желающий признать свою неправоту…
В кухню вошла мать.
Лицо ее было бледным, веки немного припухли, или это ему только показалось?
— Будешь кушать? — спросила мать.
— Потом, — ответил Толя.
Он подошел к ней, и она, взглянув на него, вдруг удивилась: мальчик сильно вырос за лето, уже на целых полголовы выше ее ростом.
Она взяла его за руку, и он не отнял руки. Он ждал, что она скажет ему, и сам хотел сказать ей какие-то умные, верные слова. Хотел — и не мог произнести ни слова.
Но она сказала сама. Может быть, не то, чего он ждал, но он понял ее.
— А ты уже совсем большой, — сказала мать.
Она опустила голову, задумалась. Может быть, подумала о том, что уже никогда не забыть ей потемневших от гнева глаз мужа, не забыть его слов, прозвучавших отчужденно и до боли ясно, — странных, жестоких слов…
— Ты стал уже большой, — повторила она, — а я… — она запнулась, ища нужного слова, но так и не найдя его. — А я даже не заметила…
ВРАЧЕБНАЯ ТАЙНА
1
Провожали Антонину ранним утром. Соседская Юлька еще с вечера решила не ложиться спать, чтобы не проспать, и все-таки проспала, прибежала как раз в тот самый момент, когда Антонина садилась в кабину полуторки.
— Антонина! — жалобно закричала Юлька, бросилась к машине, подтянулась на руках. — Приезжай поскорее!
— Не раньше осени, — ответила Антонина, с болью глядя на бледное Юлькино лицо, на впалые ее щеки. На глазах девчонка тает, что это с ней такое? Легкие чистые, и в бронхах ничего нет, а вид — краше в гроб кладут…
— Пей молоко, — шепнула она ей. — И не хочется даже, а ты пей, и старайся парного побольше, слышишь?
Юлька кивнула ей, не вытирая слез, катившихся по щекам.
— Поехали, — негромко сказал Василий, муж Антонины, вынес из дома связочку книг, потом сам взобрался. — Пора ехать,
а то на поезд опоздаем…Антонина махнула рукой. Дмитрий Дмитрич, колхозный сторож, поклонился ей:
— Счастливого пути…
Снял шапку, снова надел ее, потом вдруг хлопнул себя ладонью по лбу:
— А этот оставила, препарат для давления?
— Оставила, — крикнула Антонина. — Васса Павловна измерит. А вы не забывайте, диуретин на ночь и горчичники…
Он еще раз поклонился.
— Не забуду…
Машина повернулась, вышла на дорогу, помчалась к станции.
— Вот так у нас с тобой вся жизнь проходит, — сказал Василий, стоя у подножки вагона. — То я в отъезде, то ты теперь меня покидаешь…
Загорелое, слегка обсыпанное веснушками на лбу и на висках лицо его казалось расстроенным. Голубые глаза растерянно мигали.
Антонина провела жесткой от частых умываний рукой по его щеке.
— Не горюй. Я писать буду…
Он через силу улыбнулся:
— Тогда лучше авиа. Быстрее…
Загудел паровоз. Проводник вскочил на подножку.
— Пиши, — сказал Василий, крупно шагая вровень с вагоном. — Пиши каждый день. И я тоже буду писать каждый день.
Колеса стучали все чаще. Василий уже не шел, бежал за вагоном, кричал что-то, заглушаемое стуком колес.
«Сумасшедший, — ласково подумала Антонина. — Чего бежит? Разве догонит?»
А сама, стоя на площадке, глядела на вокзал, оставшийся далеко позади, желая еще раз увидеть Василия. Он давно уже скрылся из виду, а она все стояла, смотрела до тех пор, пока не заслезились глаза от ветра. Потом вошла в вагон, стала в коридоре возле окна, машинально пересчитывая летевшие мимо столбы — один, другой, пятый, двадцать седьмой…
Это была первая в ее жизни командировка. И не на неделю, не на месяц, как случалось у Василия, а на целых восемь месяцев.
Антонина долго думала, прежде чем решилась поехать на курсы медработников в областной город.
Год назад она вышла замуж. Все случилось неожиданно и быстро: приехал в село участковый агроном, в клубе сам подошел к ней, вместе смотрели кинофильм, потом проводил ее домой. Дорогой рассказал о себе — живет в соседнем селе, на квартире, скучает, отец с матерью на Урале, а он тут недавно, еще никого не знает.
Он приезжал еще и еще и уже сам, без приглашения, заходил за Антониной, шел с нею в клуб или просто погулять.
Однажды, провожая ее домой, он попросился зайти к ней, переждать дождь.
Она согласилась. Он зашел и остался до утра. Антонина говорила серьезно, с неприкрытой болью:
— Я старше тебя на четыре года…
Он полудосадливо-полушутливо отмахивался от ее слов:
— Брось глупости говорить. Разве в этом дело?
Поженились они осенью. Он переехал к ней, а спустя несколько дней отправился в командировку, в дальний район.
Перед отъездом всю ночь не спали. Он лежал рядом с ней, жарко уговаривал не забывать его, думать о нем, и он тоже будет думать о ней и рваться обратно, домой…