Сын крестьянский

По Москве ползли зловещие слухи. Собирались кучки народу, оживленно переговаривались.

— Братцы! Слыхали, под Кромами да под Ельцом воевод наших гилевщики разутюжили за милу душу.

— Э, что там наши воеводы: не мычат, не телятся!

— А как склады-то в Рогожской с огненным зельем рвалися! Любо-дорого.

Народу на Красной площади собиралось все больше и больше.

— Шубник-то наш, Василий, божьей милостью сидит в Кремле, как сыч!

— Не пора ли нам, ребята, всамделе царя Димитрия снова заводить?

Направляемая какими-то неизвестными людьми, толпа лютела. Одного из них схватил истец и поволок было в приказ. Здоровенный дядя развернулся и как трахнет истца по уху! Тот с ног свалился. Другие истцы разбежались. Собравшаяся толпа в раж вошла, и убили «царско ухо». Поднялся крик:

— Бей супостатов!

— В Кремль, ребята!

— Бей бояр!

— Со старым кочетом облезлым, с царем этим сопливым расквитаемся!

Толпа ринулась к мостам, но их уже подняла стража, которая закрыла и ворота в Кремль. Со стен раздались выстрелы. Народ шарахнулся, рассеялся. На Красной площади лежало несколько убитых. Ползали, стонали раненые.

Глава XI

После победы под Кромами Болотников двинул свою рать на север. Он занял Орел, Волхов, Белев, Лихвин, Козельск, Перемышль, Воротынск. В семи верстах от Калуги, где Угра впадает в Оку, войско остановилось.

Под вечер в шатер к Болотникову явились лазутчики. Они были одеты в крестьянскую одежду.

— Воевода! Супротив тебя войско большое движется, — неторопливо докладывал плотно сложенный мужик. — Находится оно под началом Шуйского, царева брата, да князя Трубецкого. Этот ведом тебе по Кромам. Били мы его там знатно. И еще с ими князь Барятинский с орловскими стрельцами.

Иван Исаевич внимательно выслушал лазутчиков, рассказывавших, где они встретили передовые отряды, и озабоченно нахмурил брови. Подробно расспросив о количестве царского войска, он задумался. В шатре стало тихо. Легкий ветерок шевелил полог.

Пожилой лазутчик тяжело опустился на скамью. Болотников поднял голову.

— Ступайте в трапезную, подкрепитесь, а там спать, — произнес Иван Исаевич, заметив, что лазутчики еле держатся на ногах.

— Благодарствуем, воевода, на добром слове. Поустали малость.

Мужики низко поклонились и ушли.

Болотников вышел из шатра и задумчиво посмотрел вдаль. Над рекой поднимался туман. Вечерняя заря окрасила небо багрянцем. Вдали, на том берегу Оки, в лучах заходящего солнца виднелся город.

— Калуга! Отсюда мой путь на Москву, — шептал Иван Исаевич.

У Оки простиралось обширное поле. Кругом чащоба дремучая. Звериные тропы вьются из леса к реке. А река неслась, глубокая, широкая, пустынная. Не видно на ней ни каравана судов, ни плотов; не слышно с них заунывной песни: война приблизилась.

Болотников укрепил стан гуляй-городами, усилил охрану. К полудню собрался совет. Обращаясь к начальникам отрядов, Болотников произнес:

— Приказание мое таково: спрятать в лесу три полка да отряд станичников: верхоконной дружине Юрия Беззубцева да твоим запорожцам, Хведор Гора, стать в лесу, с другой стороны поля; прочим войскам остаться здесь, в стане. Вон тот дуб видите? Как смола на нем загорится, попервоначалу конники, за ими пешие полки из засады пойдут. А мы отсюда двинем. В клещи ворогов взять надо. За дело, други ратные!

— Слушаем! — хором ответили военачальники.

По окончании совета остался Юрий Беззубцев, атаман донских казаков, из мелких путивльских помещиков. Это был веселый человек средних лет, горбоносый, усы длинные, цвета воронова крыла, волосы в кружок, горячие черные глаза. В левом ухе большая золотая серьга. В этот раз он чем-то удручен.

— Воевода, про меня речи идут: он-де из помещиков, ему-де веры нет. А ты веришь мне али нет?

Болотников с улыбкой поглядел на Беззубцева.

— Что скажу? Верю, Юрий. А разные речи… Покажи себя в деле.

Успокоенный Беззубцев ушел.

Рано утром на опушке леса появилась московская рать. Сначала мелькнули и скрылись дозорные. Потом на поле показались верхоконные отряды. За ними потянулись стрельцы и пешие ратники, даточные люди. Утреннюю тишину нарушили людской гомон, ржанье лошадей.

От группы всадников отделился верхоконный. Он был в доспехах. Его белый иноходец остановился против гуляй-города. Всадник, сверкая на солнце шлемом, громко крикнул:

— Болотников Иван! Слушай слова воевод наших! Покорись! Прощен будешь! Волоса с головы твоей не тронем. А все люди твои ратные вольны будут идти, куда думают. Вот вам крест и пресвятая богородица!

Всадник показал большой серебряный крест и икону. Затем, хлестнув коня, он подъехал еще ближе и продолжал:

— Слово боярское верно. Таково повеление великого государя. Покоритеся, прощенье получите!

Стоявший около Болотникова мужичок с лохматыми бровями, из-под которых сверкали насмешливые глаза, заметил:

— Ишь, хрестом и божьей матерью уговаривают. Знаем мы милость царскую. Последнюю шкуру спустят.

Иван Исаевич усмехнулся и, вобрав в себя воздух, зычно крикнул:

— Нам с вами мириться не пристало! Простил волк кобылу, оставил хвост да гриву. Так и царь нас простит. Вспять езжай, не то стрелять начну. Промаху не дам!

Среди повстанцев прокатился смех. Верхоконный скверно выругался, погрозил нагайкой и быстро ускакал.

— Ну, топеря держись, палить учнут, — весело крикнул мужичок. — Осподи, благослови!

Вскоре у опушки леса рявкнули вражьи пушки, полетели доски от гуляй-города.

— Ответ держи! — крикнул Болотников и сам устремился к кулеврине.

По полю прокатился гул. Запахло порохом. Глаза воеводы горели, ноздри широко раздувались. Порывистый ветер трепал его черную бороду, гнал в лицо пороховой дым.

Примеру Болотникова последовали пушкари. То там, то здесь сверкал огонь. Одно орудие — «единорог» — разорвало. Осколками убило трех пушкарей. Пушкарский голова, высокий черноволосый донской казак, злобно выругался.

— Эх, дурьи головы, зелья много напихали!

Он бросился к соседней пушке, стал яростно заряжать ее раскаленную пасть «кувшинами с зельем» [46] .

46

Разрывные снаряды.