Сын Льва

— Это совсем не важно! Глядя на тебя, я уверен, что ты умеешь декламировать стихи. Ты ведь обучен грамоте?

— Обучен, но только дарнатской азбуке.

— Вот как? Бьюсь об заклад, у тебя куча талантов.

— Кое-что я умею, — опустив глаза, сказал Леодан. — Немного могу петь и танцевать, играю на цитре и флейте.

— Прекрасно! Я знаю дарнатский алфавит и смогу переписать для тебя роль знакомыми тебе письменами. А уж остальным актерским премудростям тебя быстро обучит Мамуля.

— Какая еще Мамуля?

— Мой друг и совладелец театра. Вообще-то его зовут Эгон, но мы зовем его Мамуля. Ты поймешь, почему. Ну так как, попробуем?

— Вообще-то я не против. А когда?

— Да хоть сейчас. Мой театр недалеко, в трех кварталах отсюда. И мои друзья как раз собираются разучивать мою новую пьесу. — Залман с улыбкой протянул юноше руку. — Идем, я приглашаю тебя.

Леодан колебался лишь одно мгновение. Где-то в душе еще шевелилось беспокойство, но любопытство взяло верх, и юноша ответил на рукопожатие Залмана.

— Друзья? — спросил он.

— И единомышленники, — добавил Залман.

* * *

В огромном деревянном сарае, тускло освещенном пламенем очага и масляными лампионами, расположилось полтора десятка мужчин. Три человека спали на расстеленных в углу циновках, еще трое азартно играли в кости, переругиваясь друг с другом, но большинство расположилось за большим дощатым столом, уставленном кувшинами и мисками со скудной едой — хлебом, овечьим сыром, овощами. У очага долговязая тощая женщина с угрюмым лицом помешивала в большом закопченном котле какое-то варево — видимо, горячий ужин для всей честной компании. Появление Залмана в компании с новеньким было встречено ревом восторга.

— Ах, какой миленький! — неожиданным басом выпалила рослая и дородная белокурая дама, облаченная в лилово-оранжевую хламиду и обвешанная драгоценностями, словно храмовый идол. Вскочила с заменявшего стул ящика, семенящими шажками подскочила к Леодану и восторженно всплеснула руками. — Великие боги, да он просто кукленочек! Ты все-таки разыскал его, Зал.

— Это Эгон, мой компаньон, — представил даму в хламиде Залман. — А нашего нового друга зовут Леодан.

— О, какая прелесть! — Эгон-Мамуля манерно помахал в воздухе пальцами, унизанными перстнями с огромными фальшивыми камнями. — Прррелестный юноша, клянусь маской Пантара! Позволь, мой сахарный, я тебя поцелую…

Леодан не успел среагировать — Мамуля сжал его в объятиях и крепко поцеловал прямо в губы, удушая молодого человека крепким перегаром и резким запахом каких-то притираний. Леодан ужом вывернулся из рук Мамули, избежав второго поцелуя.

— Дикарь! — засмеялся Эгон. — Дикий олененочек! Он мне нравится, Зал. Он должен быть с нами, я этого хочу!

— Он с нами, — заявил Залман громким голосом. — Он будет играть роль Натиссы.

Актеры окружили Леодана, с улыбками жали руки, хлопали по плечу. От них пахло сивухой и потом, в сарае было жарко, и у Леодана начала кружиться голова. Кто-то сунул юноше чашу с вином. Леодан машинально сделал глоток и едва не выплюнул вино обратно: в чаше было отвратительное дешевое пойло из перебродивших фруктов, которое в Дарнате называли «Последняя радость забулдыги».

— Это Хрис, — сказал Залман, показывая на тощего седого человека с красным носом. — Он исполняет роли старших богов и жрецов. Поэтому мы называем его между собой Хрис-Святоша. Хрис воистину великий актер — даже будучи вдребезги пьяным, никогда не забывает и не путает текст. Это Нерикс, он играет праведных мужей. Нефер у нас дока по части животных. А это Китис, — Залман подтолкнул к Леодану светловолосого парня лет двадцати пяти. — Он будет играть твоего возлюбленного Фаэна. Моя пьеса называется «Фаэн и Натисса». Правда, отличное название?

— А я буду играть твою кормилицу, — пробасил Мамуля и, подобрав подол хламиды, с неожиданной для своей комплекции легкостью взгромоздился на стол. При этом Мамуля раскрыл Леодану секрет своего внушительного роста: он был обут в котурны на платформе чуть ли не в фут высотой. — Увы, мое время прошло, и могу я теперь сыграть лишь служанок героини. А когда-то, братья, я играл молодых красавиц! И как играл! Видели бы вы меня в роли куртизанки Алетто. Весь зал рыдал, когда я произносил свой монолог!

— Началось! — подмигнув Леодану, шепнул молодой Китис.

Мамуля запустил пальцы в свои крашеные локоны, закатил глаза и, подняв к дырявому потолку сарая правую руку, продекламировал, удивительным образом изменив голос с густого баса на мягкий напевный тенор:

Родители? Я им давно простила То, как они со мною обошлись. По совести, я их благодарить Должна за жизнь, которую веду, За этот блеск, и роскошь, и богатства, Которыми везде окружена, За этот дом, за сад и за наряды, За ожерелья, кольца, серьги, пряжки, Которых у меня не счесть. Еще Любима я мужчинами и власть Имею я над ними — даже царь Моей покорен воле, мне подвластен. Но я несчастна, слышишь ты — несчастна! О, как я одинока, Эвриал! Я знаю — мне завидуют, считая Что ветреной Алетто так легко И весело, и счастливо живется, Но кто узнает, сколько горьких слез Я проливала средь глубокой ночи, Очередного гостя проводив! Теперь мне кажется, что эти годы я Сожгла впустую, и моя душа Сгорела, превратившись в горький пепел. Себя я ненавижу…

Мамуля закрыл лицо пальцами и несколько минут молчал, тяжело дыша. Потом, как ни в чем не бывало, спрыгнул со стола и подошел к Леодану.

— Учись, мальчик, как надо играть, — сказал он.

— Давайте читать пьесу, — предложил Залман, разворачивая на столе свитки папируса.

Леодана усадили между Китисом и Хрисом-Святошей. Залман начал читку. Леодан, несколько растерянный всем происходящим, сначала слушал Залмана без всякого интереса, но потом пьеса его захватила. Действие драмы происходило в столице Дорийского королевства Алории во времена, предшествующие правлению легендарного короля Гархуса. В междоусобной войне схватились две знатные дорийские семьи, и войну это ничто не могло остановить. Но вот однажды юноша Фаэн полюбил девушку Натиссу из враждебной семьи. Бог любви и радости Пантар сочетал молодых людей тайным браком, но злой Рок был против — и молодые люди погибают, примирив своей смертью два семейства. Актеры слушали, одобрительно кивали головами. Хрис-Святоша время от времени подливал всем вина. Мамуля сидел справа от Леодана, подперев голову рукой, и аккуратно, чтобы не размазать краску на веках, вытирал набегавшие на глаза слезы. Леодан не мог сказать, сколько прошло времени — наверное, очень много. Наконец, Залман дочитал последний свиток.

— Вот моя новая пьеса, — добавил он, обращаясь к притихшим актерам.

— Восхитительно! — Мамуля всхлипнул, шумно высморкался прямо на пол. Тощий Святоша молча пожал Залману руку, потом то же самое сделали и Нефер, и Нерикс, и все остальные.

— Спасибо, — говорил растроганный Залман. — Спасибо, братья.

Леодан подумал, что ему из вежливости тоже стоило бы похвалить автора, тем более что пьеса ему действительно понравилась. Но ему помешала тощая угрюмая женщина.

— Садитесь жрать, — рявкнула она, подойдя к столу. — Похлебка давно готова. А я не собираюсь торчать тут с вами всю ночь.

* * *

— Нет, сто раз нет! — Мамуля, совсем по-женски подобрав полы своей расшитой хламиды, выскочил на сцену, схватил Леодана за руки, заглянул в глаза. — Я тебе не верю. И зритель не поверит. Ты просто декламируешь текст.

Леодан машинально заглянул в папирус. Он не перепутал ни единого слова, все прочитал так, как записал Залман. И что же он делает не так?

— Китис! — заорал Мамуля. — Китис, разорви тебя демоны, иди сюда!

— Он ушел, Эгон, — отозвался один из актеров, сидевших неподалеку от сцены и занятых починкой бутафорской колонны. — Зал отправил его за жратвой.