Сын Льва

— Почему я всегда все узнаю последним? — Мамуля топнул ногой так, что облепившие перила на верхнем ярусе амфитеатра галки тучей взлетели в воздух. — Ладно, обойдемся без него. Представь себе, что я — это Китис. То есть Фаэн. Представил?

— Да, — Леодан снова заглянул в папирус.

— Хорошо, — Мамуля протянул к юноше унизанные браслетами руки, раскрыл ладони в зовущем жесте. — Он стоит под твоим балконом. Он влюблен. Он смотрит тебе в глаза. Прах тебя покрой, куда ты смотришь?

— Прости, я отвлекся, — Леодан смущенно потупил взгляд. — Что я должен делать?

— Жить! Не говорить слова, записанные на этом засратом папирусе, а жить, понял? Начинай!

Леодан кивнул, поднес папирус к глазам, пробежал еще раз надоевшие до тошноты строчки своего монолога:

Кто ты такой? Что делаешь ты здесь? Зачем меня в сей час ты беспокоишь? О, боги! Ты… Безумец! Как ты смеешь? Немедля уходи — когда тебя Под окнами моими кто увидит, Не миновать беды…

— Плохо! — Мамуля схватился за голову. — Где страсть? Где страх? Ты любишь этого парня, понимаешь?

— Понимаю.

— А я не слышу! Ты говоришь с ним, как пристав с пьяным бродягой, шатающимся по ночной улице. Где трепет сердца, беспокойство за любимого, который подвергает свою жизнь опасности, пробравшись в сад враждебного семейства? Ты бы видел свое лицо. Каменная физиономия, как у статуи Аквина на площади. А жесты? Они поважнее слов будут. Дай сюда! — Мамуля вырвал у Леодана папирус. — Вот, слушай:

Еще лицо не видела твое, Но поняла, что это ты, несчастный, Пришел сюда, чтоб мой покой нарушить, Заставить сердце леденеть от страха. Неужто не поймешь — тебя убьют, Коль здесь застанут, под моим балконом?

— Проклятье, Зал умудрился в слове «балконом» сделать две ошибки!

— Что? — не понял Леодан.

— Да так, ничего… Что скажешь?

Леодан пожал плечами. Сказать было нечего — Мамуля действительно мастерски проиграл прочитанный им маленький фрагмент. Голос актера звучал взволнованно, протяжно, с мольбой и страхом, лицо отражало все чувства, а движения руки, которую Мамуля то прикладывал к груди, то протягивал вперед в отстраняющем жесте, будто иллюстрировали слова роли.

— Вот что значит талант актера, — заявил Мамуля, промокнув лоб кружевным платком. — Смотри и учись.

— Мне обязательно жестикулировать? — спросил Леодан.

— Обязательно. Среди зрителей непременно найдутся три-четыре глухих пентюха, которые ничегошеньки не услышат из твоего щенячьего мяуканья на сцене. Ты должен продублировать свои слова жестами специально для всяких тугоухих ублюдков. Я уж не говорю о ценителях, которых в зале будет полно. И все они потом будут называть тебя бездарем, разбирая по косточкам твою дерьмовую игру. Приятно будет это слышать?

— Я не хочу играть, — Леодан развернулся и начал спускаться со сцены. Мамуля пару секунд в остолбенении смотрел юноше вслед, потом кинулся за ним, схватил за руку.

— Не смей меня трогать! — Леодан ударил актера по руке. — Катитесь к демонам с вашим театром. Не больно и хотелось.

— Постой, милый, не сердись, — Мамуля всплеснул руками. — Прости, если я тебя обидел. Ты талантливый, очень талантливый. Но актерское ремесло очень и очень непростое. Надо учиться. Я ведь в юности тоже учился. Мой импресарио меня палкой бил, если я путал слова роли. Так бил, что мой задний фасад стал в конце концов смахивать на задницу павиана. Я неделями на животе спал. Зато потом я не раз вспоминал его и его палку добрым словом, потому что они научили меня работать. Веришь?

— Верю. Но играть не хочу. Я ухожу.

— Тебя что-то гнетет, олененочек. Ты сегодня сам не свой. Что-то случилось?

— Ничего. Солнце уже садится. Мне надо в порт.

— Ах, понятно! — Мамуля рассмеялся мелким манерным смехом. — Тоскуешь по госпоже? Или по господину?

— Не твое дело, — Леодан почувствовал, что начинает злиться на Мамулю по-настоящему.

— Ты влюблен, верно?

— И это не твое дело. Оставь меня в покое.

— Как хочешь. — Мамуля сделал примирительный жест ладонями. — Но я ничего не решаю, тебя Зал приглашал. Вот ему все и скажешь. Он очень обрадуется. Я прям таки вижу его сияющее от радости лицо! До премьеры пьесы осталось два дня, а исполнитель главной роли сматывает удочки. Очень по-дружески.

— Ты же сам видишь, что у меня нет таланта, — сказал Леодан, пытаясь смягчить ситуацию. — Почему бы тебе самому не сыграть эту роль?

— Почему? — Мамуля упер руку в бок. — Ах да, почему? Зритель придет смотреть на молодую красавицу — то есть на тебя. Зал уже по всей Фанаре раззвонил, что у него появился новый великолепный лицедей. А вместо новенького свеженького и миленького красавчика, юного и грациозного, выползу я — старый, толстый, страдающий отдышкой, с физиономией старого гиппопотама и походкой, как у пьяного матроса на берегу. Выпрусь на сцену, чтобы сыграть юную красавицу. Ха! Славное будет зрелище, клянусь маской Пантара! Ты не можешь уйти, миленький. Даже твои мысли тебя не извиняют.

— Какие мысли? Причем тут мои мысли?

— Притом. Я знаю, о чем ты думаешь, — Мамуля сложил накрашенные губы бантиком, смачно почмокал ими. — Ты ведь из-за ревности бесишься. Ты любишь этого парня — как его бишь там, Вислав? И я тебя понимаю: ооочень привлекательный мужчина!

— Что ты несешь? — Леодан почти с суеверным ужасом уставился на актера. — Ты не смеешь так говорить!

— Но я ведь правду сказал. Ты думаешь, что Вислав влюблен в твою хозяйку, не отрицай. Ведь думаешь, так? И тебя это о-очень огорчает. Очень-очень. Боишься, что они бросили тебя, забыли, и ты больше не увидишь его.

— Заткнись!

— О, зачем же так грубо! — Мамуля подмигнул юноше. — Уж я то знаю, что такое любовь. Это, можно сказать, моя стихия. И ты ошибаешься. Твоя госпожа не любит Вислава. Она никого не любит.

— Откуда ты можешь это знать, ты, старый…

— Тссс! — Мамуля приложил к губам палец, подхватил Леодана под локоть и отвел в сторону, в глубь сцены. — Я знаю. Чувствую. Я видел твою госпожу. Уж поверь мне, она никогда не полюбит ни одного мужчину. И твой сердечный друг ей совсем не нужен.