Сын повелителя сирот

Она поднялась из-за стола.

Чон До тоже встал.

– Я сожалею, что расстроил вас, – произнес он. – Мне не надо было рассказывать об этом. Но поверьте, что я заглянул в глаза акулам, видел их, оцепеневших перед скорой смертью. Когда ты рядом с ними, на расстоянии вытянутой руки, глаза у них кажутся белыми. Они поворачиваются на бок и поднимают голову, чтобы лучше разглядеть тебя, перед тем как укусить. Я не чувствовал их зубов, пока они не впились в кость – словно меня бросили в ледяную воду и пустили мощный заряд электричества. Кровь – я чувствовал ее запах. Я знаю, каково это – видеть парня прямо перед собой, и через мгновенье его уже нет. Вдруг понимаешь, что никогда больше не увидишь его. Мне довелось услышать предсмертный бред. Когда человек падает в воду, а ты стоишь и не веришь своим глазам – и никогда не поверишь. И вещи, которые люди оставляют после себя, – бритву, пару ботинок. Как все это глупо – все это можно потрогать, рассмотреть, но они ничего не значат без человека. – Его трясло. – Я держал вдову, его вдову, этими руками, а она пела колыбельную для него, где бы он ни был.

* * *

Чон До сидел в своей комнате. Он искал все корейские имена в Техасе, сотни Кимов и Ли, и почти дошел до Паков и Парков, когда собака на его кровати внезапно вскочила.

Ванда тихонько постучалась дважды – и открыла дверь.

– Я езжу на старом «Вольво», – начала она с порога. – Машина досталась мне от отца. Когда я была маленькой, он работал в службе безопасности в порту. У него всегда был включен морской сканер на тот случай, если кому-нибудь из капитанов понадобится помощь. У меня тоже такой есть, и я включаю его, когда мне не спится.

Чон До смотрел на нее молча, собака снова легла.

– Я кое-что узнала о вас, – сказала Ванда. – О том, кто вы на самом деле. – Она пожала плечами. – Я подумала, что мне тоже следует рассказать вам кое-что о себе.

– Что бы ни было в ваших файлах обо мне, – ответил Чон До, – все это ложь. Я больше не причиняю никому зла. Это единственное, что мне хотелось бы делать.

Как она заполучила его дело, думал он, если Пхеньян не мог даже правильно написать информацию о нем.

– Я набрала имя вашей жены, Сан Мун, в компьютере, и сразу появились вы – Командир Га. – Ванда наблюдала за его реакцией, но он оставался безучастным, и она продолжила: – Министр тюремных шахт, обладатель Золотого пояса по тхэквондо, победитель Кимуры в Японии, отец двоих детей, обладатель «Красной звезды» за геройские подвиги, суть которых не уточняется, и так далее. Фотографий не было, так что, надеюсь, вы не возражаете, что я добавила снимки, которые сделала недавно.

Чон До закрыл телефонный справочник.

– Вы совершили ошибку, – заметил он. – Никогда не называйте меня так при других.

– Командир Га, – поддразнила Ванда, будто смакуя это имя. Она достала свой телефон. – Есть программа, прогнозирующая орбиту Международной космической станции. Она пройдет над Техасом через восемь минут.

Они вышли из дома и направились к самому краю безлюдной степи. Млечный путь расстилался над ними, запах креозота и сухого гранита доносился с гор. Когда завыл койот, собака заерзала между ними, подергивая хвостом от возбуждения. Все трое ждали, когда ответит второй койот.

– Томми, – спросил Чон До. – Он говорит по-корейски, да?

– Да, – ответила Ванда. – Морской флот отправил его туда на десять лет.

Они стали всматриваться в небо в поисках спутника.

– Ничего не понимаю, – вздохнула Ванда. – Что Министр тюремных шахт делает здесь, в Техасе? И кто тот человек, который называет себя министром?

– Он ни в чем не виноват. Он просто делает то, что ему велят. Вы должны понять – там, откуда он, если скажут, что ты сирота, то ты сирота. Если скажут лезть под землю – что ж, ты лезешь под землю. А если прикажут причинить страдание людям – так и будет.

– Причинить страдание людям?

– То есть если человеку прикажут поехать в Техас и рассказать свою историю, он не может быть больше никем другим.

– Я верю вам, – сказала она. – И стараюсь понять.

Ванда первой заметила Международную космическую станцию – ослепительно яркую звезду, несущуюся по небосводу. Чон До, увидев станцию, был потрясен точно так же, как тогда, когда капитан впервые показал ему ее над морем.

– Вы ведь не хотите сбежать, да? – спросила она. – Это вызвало бы немало проблем, поверьте. Хотя это можно сделать. Я не говорю, что это невозможно.

– Вы знаете, что тогда станет с доктором Соном и министром? Я никогда не смог бы так поступить с ними, – ответил Чон До.

– Конечно, – сказала она.

Далеко впереди, на горизонте, бушевала гроза. Вспышки молнии выхватывали очертания ближних горных цепей и высвечивали те, что скрывались далеко за ними. Один удар молнии осветил ночную сову, захваченную врасплох прямо в полете, когда она бесшумно охотилась среди высоких, островерхих деревьев.

– Вы чувствуете себя свободным? – обернулась к нему Ванда, вскидывая голову. – Вы знаете, что такое – быть свободным?

Как объяснить ей его страну? Как объяснить, что возможность покинуть ее пределы, отправляясь в Японское море, – это и есть для него свобода? Или когда мальчишкой он сбегал из плавильного цеха на часок, чтобы побегать с другими ребятами по кучам шлака, хотя везде стояла охрана, потому что везде была охрана, – это была для него самая настоящая свобода. Как объяснить, что вода, разбавленная жженым рисом, вкуснее любого техасского лимонада?

– Здесь есть трудовые лагеря? – поинтересовался он.

– Нет, – ответила она.

– Принудительные свадьбы, самокритика и выговоры, репродукторы, не замолкающие весь день?

Она покачала головой.

– Тогда вряд ли я когда-нибудь обрету здесь свободу, – вздохнул он.

– Что это значит? – спросила Ванда, будто сердясь на него. – Я все равно ничего не понимаю.

– В моей стране, – сказал он, – все так просто и ясно. Это самое понятное место на земле.

Она перевела взгляд на безлюдную степь.

– Ваш отец был «туннельной крысой», да? – спросил Чон До.

– Мой дядя, – поправила она.

– Значит, дядя. Большинство людей и не задумываются, что значит – быть живым. Но перед тем как войти во вражеский туннель, ваш дядя наверняка думал только об этом. А когда ему удавалось выбраться наружу, думаю, он ощущал столько жизни, сколько мы с вами никогда не почувствуем, он был самым живым человеком на свете – и до следующего туннеля ничто не могло причинить ему вред, он был неуязвим. Спросите его, когда он чувствовал себя живым – здесь или там.

– Я понимаю, о чем вы, – произнесла Ванда. – Когда я была маленькой, он всегда так рассказывал истории про эти туннели, от которых волосы вставали дыбом, будто это были мелочи. Но когда он сейчас приезжает к отцу в гости, то можно увидеть, войдя ночью на кухню за стаканом воды, как он стоит там – сна ни в одном глазу, просто стоит, уставившись в раковину. Какая уж тут неуязвимость! Вряд ли он мечтает вернуться во Вьетнам, где чувствовал себя живым. Думаю, он мечтает о том, чтобы ему никогда не пришлось вновь увидеть это место. Подумайте, как это меняет вашу метафору свободы.

Чон До взглянул на нее с выражением печального согласия.

– Мне знакомо это состояние. То, что заставляет вашего дядю просыпаться среди ночи и отправляться на кухню.

– Поверьте, – возразила она. – Вы ничего не знаете о моем дяде.

– Согласен, – кивнул Чон До.

Она снова взглянула на него с досадой.

– Хорошо, – согласилась она. – Говорите.

– Я просто пытаюсь помочь вам понять его.

– Говорите уже, – повторила она.

– Когда туннель обваливается, – начал Чон До.