Сын повелителя сирот

Командир Га продолжал:

– Поскольку я был «новеньким», меня поселили рядом с госпиталем, и по ночам мне приходилось выслушивать жалобы больных. Один старик меня просто достал. Он больше не мог работать, так как у него отказали руки. Люди могли бы выгородить этого старика, но его ненавидели все – на одном глазу у него было бельмо, он все время кого-то в чем-то обвинял и чего-то требовал. По ночам он стонал, без конца повторяя одни и те же вопросы. «Кто ты? – кричал он в темноте. – Почему ты здесь? Почему ты не отвечаешь?» Неделю за неделей я ждал, когда за ним, наконец, приедет ликвидационный грузовик, и он замолчит навсегда. Но затем я начал задумываться над его вопросами. Почему я попал сюда? В чем мое преступление? В конце концов, я начал отвечать старику. «Почему ты никак не признаешься?» – кричал он, и сквозь щели в стенах барака я отвечал ему: «Я готов признаться, я все расскажу». Эти разговоры нервировали заключенных, и однажды ночью ко мне пришла Монгнан, самая старая женщина в лагере. От многолетнего голода она совсем высохла. Волосы у нее были коротко острижены, как у мужчины, а ладони обернуты тряпьем.

Командир Га рассказывал о том, как они с Монгнан тайком выбирались из бараков, пробегая через предбанник мимо бочек с водой, а мы в это время про себя размышляли о том, что имя Монгнан означало «Магнолия», величайший цветок на земле, хотя и не озвучивали свои мысли. По признаниям наших субъектов, именно этот цветок они видят, когда автопилот возносит их на вершину боли – на заснеженную гору, где от мороза для них распускается белый цветок. Несмотря на конвульсии, сотрясающие их тела, в памяти у них остается безмятежность этого образа. Это не так уж плохо, правда? Всего полдня боли… и прошлое остается позади, а все горькие ошибки и неудачи попросту забываются.

Командир Га продолжал:

– Выбежав наружу, я, задыхаясь, спросил Монгнан, куда подевались все охранники. Она указала на яркие огни административных зданий. «Завтра должен приехать Министр тюремных шахт, – ответила она. – Я уже видела такое раньше. Они будут всю ночь стряпать книги».

«И что?» – спросил я.

«Приезжает Министр, – ответила она. – Поэтому они так сильно изматывали нас работой, а самых слабых отправили в госпиталь. – Она указала на помещение для надзирателей, в окнах которого горел свет. – Смотри, сколько электричества они “сжигают”. Послушай, как гудит этот бедный генератор. Столько освещения можно включить, если только снять напряжение с электрического забора».

«Так что, бежать? – спросил я. – Но бежать нам некуда».

«О, здесь мы все погибнем, – ответила она. – Не сомневайся в этом. Но не сегодня».

И вдруг она пошла через двор, двигаясь в темноте осторожно, но быстро. Я догнал ее у забора, где она присела на корточки. На самом деле забор состоял из двух ограждений. Он представлял собой параллельную линию бетонных столбов, между которых были натянуты кабели на коричневых керамических изоляторах. Между заборами тянулась полоска заброшенной земли, поросшая диким имбирем и редисом, который никто из живых не посмел бы украсть.

Она наклонилась вперед, чтобы просунуть руку сквозь проволоку. «Подожди, – сказал я. – Нужно сначала проверить забор, правда?». Но Монгнан просунула руку под забор и сорвала две хрустящие холодные редиски, которые мы тут же съели. Затем мы стали копать землю под зарослями дикого имбиря. Все пожилые женщины в лагере знали, как здесь хоронят заключенных – тело зарывали прямо на месте гибели человека, достаточно глубоко, чтобы его не вымыло дождем. При этом всегда можно было распознать имбирь, проросший сквозь труп: его отличали крупные ярко-желтые цветы. Если корни растения зацепились за ребро закопанного мертвеца, его трудно было сорвать.

Набив свои карманы редиской, мы съели еще по одной, и я почувствовал, как редис счищает налет с моих зубов. «Вот они, радости нищеты, – произнесла Монгнан, доедая редиску. – Это место – настоящее пособие по изучению принципов спроса и предложения. Вот моя школьная доска, – произнесла она, глядя в ночное небо. – А вот и мой последний экзамен».

Стоявшая в столовой Кью-Ки подскочила.

– Подождите, – сказала она. – Так это та самая Ли Монгнан, профессор, которую осудили вместе с ее студентами?

Командир Га прервал свой рассказ.

– Профессор? – спросил он. – А какой предмет она преподавала?

Кью-Ки совершила грубейшую оплошность. Сотрудники отдела «Пуб Ёк» лишь покачали головами. Мы только что сообщили нашему субъекту больше информации, чем он нам. Выпроводив за дверь обоих стажеров, мы попросили Командира Га продолжить.

– А ее студентов перевезли в другое место? – спросил Га. – Они погибли раньше, чем Монгнан в Тюрьме 33?

– Пожалуйста, продолжайте, – настаивали мы. – Когда вы закончите, мы ответим на один ваш вопрос.

Командир Га немного помедлил, обдумывая услышанное. Затем кивнул и стал рассказывать дальше.

– Там был пруд, в котором охранники разводили форель, чтобы кормить свои семьи. Рыбин пересчитывали каждое утро, и если одна из них пропадала, всех заключенных лагеря морили голодом. Вслед за Монгнан я подошел к низкому забору круглого водоема, около которого она пригнулась и протянула руку через ограду, стараясь поймать рыбину в черной воде. На это потребовалась пара попыток, но у нее с собой была сеть, сделанная из мотка проволоки, а обернутые тканью ладони не позволяли добыче выскользнуть у нее из рук. Она вытащила рыбину, держа ее чуть выше грудных плавников, – живую, здоровую форель.

«Держи ее здесь, у хвоста, – велела она. – Проведи руками здесь, над животом. Когда почувствуешь пузырь с икрой, сожми его».

Монгнан подняла рыбину над головой и выдавила икру абрикосового цвета прямо себе в рот. Затем бросила ее обратно.

Настала моя очередь. Монгнан выловила еще одну рыбину и показала мне щель, говорившую о том, что это самка.

«Держи ее крепко, – предупредила она. – Или она на тебя нагадит».

Я сжал рыбину, и неожиданно теплая икра брызнула мне на лицо. Студенистая, солоноватая, по-настоящему живая, я чувствовал ее запах на своих щеках, затем стал вытирать ее и облизывать свои ладони. Постепенно у меня стало получаться. Поймав около дюжины рыбин, мы съели их икру, а затем, осоловевшие, сидели возле пруда, глядя на падающие звезды.

«Почему ты мне помогаешь?», – спросил я ее.

«Я старая женщина, – ответила она. – Так поступают все старые женщины».

«Да, но почему я?».

Монгнан вымазала ладони в грязи, чтобы отбить запах.

«Тебе это нужно, – проговорила она. – Зимой ты похудел на десять килограммов. Больше ты такого не вынесешь».

«А тебе не все ли равно?».

«Ты слышал про Тюрьму 9?».

«Слышал».

«Это их самая прибыльная тюремная шахта – пятеро охранников на тюрьму с полутора тысячами заключенных. Они просто стоят у ворот и никогда не заходят внутрь. Вся тюрьма – это шахта, ни бараков, ни кухни, ни госпиталя…».