Сын предателя

 Шли долго. Чувствовалось, что партизаны ещё не освоились в этом районе, и к селу шли зигзагообразно. Рассвет ознаменовался мелким, моросящим дождём и слабым проблеском зари с востока. Идти становилось всё легче. Глаза уже различали, куда ступают ноги, скорость увеличилась.

 Всем хотелось попасть к месту назначения быстрее, чем станет светло, как днём.

 Похоронили сельчан тихо, без салюта. Только командир вполголоса пообещал страшную кару немецким захватчикам и их прихвостням - предателям Родины.

 Фёдору при этих словах стало не по себе. Он уже не рад был, что присвоил себе чужой документ, и не видел выхода из этой опаснейшей ситуации. Признаваться было поздно. И ладно бы язва желудка, но и рука срослась не так, как следовало, что усложняло стрельбу из винтовки на точность. Мелькнула мысль бежать, освободиться от спутника Андрея, который сболтнул о его воинском звании. Ведь по документу он был сержантом. А с сержанта какой спрос, почти тот же рядовой.

 Между тем, командир принял решение посетить любой, небольшой населённый пункт и отомстить за смерть мирных жителей, пока боевой дух в отряде накалился, и это могло для немцев стать плачевным фактом.

 Не раз в истории войн побеждали малым числом сильные духом. Немцы же воевали не для того, чтобы погибать, а чтобы богатеть на чужой земле. Правда, едва ли рядовые солдаты мечтали о большем, чем вернуться когда-нибудь на свою немецкую Родину, уже усеяв русскую землю многочисленными берёзовыми крестами.

 Фёдор, отставший к концу пути с мыслями о побеге, всё же почувствовал, что ещё более ухудшит своё положение, стал быстро догонять впереди идущих. Он твёрдо решил, что лучше проявит себя в этом бою и не будет бегать от пуль. Пусть даже убьют! Погибшего в бою не будут подозревать в дезертирстве, обмане, присвоении чужого имени!

 Командир не удивился появлению за своей спиной Фёдора. Молча продолжали идти ещё какое-то время.

 Утренний дождь размывал границы горизонта, мелькавшего в просветах деревьев. Наконец стали вырисовываться дома селения, в котором на угоре выделялся белый остов церкви. Тишина нарушалась рокотом мотора, скорее всего, походной электростанции фашистов. Улицы были пусты, но напряжение среди бойцов нарастало. Все были сосредоточены, сжимали винтовки и автоматы, готовясь к бою.

 Командир послал трёх бойцов на разведку, приказав остальным снабдить их дополнительно лишней парой гранат. Кто-то протянул ценные в бою "лимонки", кто-то - немецкие продолговатые гранаты, и разведчики мгновенно скрылись из глаз. Настало томительное ожидание.

 Скоро раздались выстрелы, разрывы гранат, ещё выстрелы. И наступила тишина, во время которой все стали переглядываться. Командир сидел на корточках и не сводил глаз с тех деревьев, из-за которых дожны были появиться возвращающиеся разведчики. Не он один увидел, как один из трёх посланных разведчиков машет издалека рукой. На таком расстоянии трудно было понять, что это означает. Командир послал ещё двоих узнать, в чём дело. Ему не хотелось потерять весь отряд, если посланные три разведчика погибли. И только после сигналов этих двух бойцов отряд двинулся в село. Успех был ошеломляющий. Получилось, что три бойца овладели селом, а отряду оставалось просто войти в село! Были убиты шесть немцев и два полицая. Три немца и два полицая сдались, оказавшись в минуты боя без оружия.

 Захвачены были три пистолета-пулемёта, весьма диковинное оружие того времени, несколько немецких гранат, вальтеры и два мотоцикла с пулемётами. Времени находиться в селении было мало. Немцев тут же расстреляли. Полицаев решили судить после допроса, изобразив видимость честного народного суда. Фёдор узнал Чернявого. Тот пока ещё его не заметил и вёл себя достаточно сдержанно. Чувствовалось, что для себя он решил умереть достойно, пощады не просил, и в ногах не валялся, как его собрат. После осмотра трупов и живых были собраны все документы.

 Командир мельком их просматривал, и вдруг стал пристально всматриваться в один из них.

 Поискал глазами вокруг себя и остановил взгляд на Фёдоре.

 -Иди-ка сюда, лазутчик!
– загремел он на всю комнату.
– Больной, значит, сволочь? А это что?
– он бросил в лицо Фёдору документ.

 Тот поймал корочки, раскрыл, натянуто улыбнулся: - Ну, мой.

 -Так, значит, втесался в наши ряды и, если бы не случай, выдал бы нас врагу? Ну, братва, сейчас его расстреляем или судить будем с этими подонками?

 Солдаты, довольные, что обошлось в захвате села и пленных без потерь, были настроены не так воинственно, к тому же многие видели муки Фёдора ночью, поэтому единодушия в репликах не наблюдалось.

 -Ладно!
– зло отреагировал командир, - мы тут - не НКВД, мы - народ и даём шанс отболтаться на суде с этими двумя! Возвращаемся!

 Бойцы забрали пулемёты с мотоциклов, старательно вывели из строя моторы и колёсные камеры. Загрузились трофейным оружием и провизией под завязку, не постеснявшись эксплуатировать спины и плечи будущих смертников, двинулись назад. Появившиеся невесть откуда местные жители стали умолять взять их с собой, справедливо боясь вероятной мести фашистов. Вместе с этим разношёрстным хвостом увеличившийся отряд гремучей змеёй стал заползать в туманный лес и исчез за пеленой осеннего, затяжного дождя.

глава 23

 Первый курс на Худ-графе многим стоил несбыточной мечты о дипломе. Начертательная геометрия съела сразу шесть студентов в конце второго семестра. Все перешедшие на второй курс старательно мучились над освоением масляных красок, которые нужно было класть на картон или холст от тёмного к белому, а не наоборот, как в акварели - от белого к тёмному.

 Нельзя сказать, что переход от акварели к масляной живописи был лёгким. Николай мучился не меньше других студентов, успехи которых были гораздо ниже его успехов. Краски были в тубах, выдавливать их приходилось на палитру. Сколько должно было понадобиться краски, было неизвестно. Николай обычно всегда сильно пачкался, довольно скоро рукава и колении у куртки и брюк начинали иметь пятна, которые отстирать уже не имелось возможности.

 Краски выдавались в скупом количестве, приходилось их дополнительно покупать на стипендию.

 Преподаватель подсказывал Николаю редко, давая ему самому до всего доходить. Поэтому Николай часто заходил в книжный магазин и искал книжки по теории рисования и живописи.

 У Николая появился друг, парень весёлый, легкомысленный и выпивоха. Николай попадал то в притяжение Зины, то Рудольфа Каргашина. Ни тот и ни та пользы для Николая не приносили.

 Энергия уходила то на сердечные страдания, то на весёлый хохот. И всё-таки умение рисовать росло, а с умением росла и неприязнь группы к сопливому, тощему студенту, так не похожему на солидных мужчин, отслуживших в армии, поработавших на производстве и в колхозе. Плутание в перспективе, тонах и цвете им солидности не прибавляли. Лёгкость же,

 с какой Николай разделывался с постановкой натюрморта или композицией многих раздражала.

 В каникулы в январе преподаватели одарили четырёх студентов поездкой в Москву. Среди них попал и Николай Лубин. Москва встретила студентов радушно. Гостиница подарила им комнату, музеи - шедевры живописи. Сама Москва поразила Метрополитеном. Эдик из группы "Б" уже бывал в Москве, поэтому троица "гусят" старательно шаркала подошвами ботинок по очищенному от снега асфальту следом.

 Как ни впитывал Николай технику живописи в Третьяковской Галерее и в музее имени Пушкина, но понять её так и не смог. Он просто любовался шедеврами, не ощущая, что это нарисовано. Так всё было полно жизни!