Сын Ра, Любящий своего отца, Птолемей IV

Впрочем, как уже было ранее сказано, его мнение по поводу даты начала войны изменилось вместе с тем, как римский флот оказался на грани практически полного уничтожения после битвы при Фаросе, что в Иллирии.

Иллирийцы под руководством Деметрия Фаросского (он как раз происходил из этой сиракузской колонии) полностью разгромили римский флот в крупном морском сражении, доказав верность избранного мной пути развития.

В любом случае, для Ганнибала Барки это стало буквально спусковым крючком, ведь теперь, когда большая часть римского флота была уничтожена, а он располагал флотом в четыреста кораблей, из которых двести были снаряжены мной, пороховая бочка в Иберии должна была взорваться моментально.

Собственно, она и взорвалась — в 218 году до нашей эры Ганнибал напал на Сагунт, осада которого, впрочем, затянулась на 7 месяцев, несмотря на мощный флот, армию и осадный парк.

Рим, тем временем, бездействовал в отношении Сагунта и Ганнибала. Вернее, вынужден был бездействовать — как-либо помочь своему союзнику в лице греческого полиса на средиземноморском побережье Иберии он не мог в силу преимущества Карфагена на море.

Что Рим делал, так это восстанавливал флот. Где? Ну, естественно, на моих восточных верфях — я точно также выдал, но уже Риму, значительный заём на строительство военного флота, но уже в триста кораблей. Конечно же, я также взял на себя обязательства по содержанию флота.

Ну и, собственно, в течение всего 7 месяцев я успешно подготовил для Рима флот в триста кораблей — из них двести двадцать было пентер, шестьдесят тетрер и сорок триер. Конечно же, сделал я это не из злости.

При текущем ходе войны разгром Рима случился бы гораздо быстрее, чем мной планировалось изначально, а кроме того — слишком просто бы Рим дался Карфагену.

Это, разумеется, было не в моих планах — в моих планах было заставить Карфаген и Рим драться до тех пор, пока обе стороны не останутся на самом исходе своих ресурсов — людских, материальных, финансовых и всех прочих.

Следовательно, мне нужно было помочь как-то Риму. Ну, я и помог. Причём не только займами на новый флот и денежным довольствием на его содержание.

Разумеется, я также помог снижением пиратской активности в Иллирии и передачей ряда очень ценной военной информации, а также очередной «горсткой наёмников», на этот раз уже исключительно наёмной лёгкой кавалерии в три тысяч всадников из числа арабов, парфян, скифов и прочих кочевников. Ну, не считая ещё каких-то тридцати тысяч прочих наёмников, конечно же.

Кроме того, я обеспечил Рим целым витком дешёвых займов на закупку хлеба, оружия, доспехов, коней, а также прочих товаров. Разумеется, римляне от таких предложений не отказывались, что играло мне на руку.

Я снабжал их своими товарами в кредит, подвергая их отечественное производство разорению, в то время как мои производства развивались в условиях высокого спроса на их продукцию, а они мне были, конечно же, за это даже благодарны.

Ну и, да, естественно, все ранее существовавшие ограничения и препятствия были сняты, как будто бы их никогда не было — буквально по щелчку пальца.

Разумеется, все эти меры позволили мне серьёзно усилить ослабевший Рим, подготовив его к предстоящему противостоянию с Карфагеном. Ну, а оное уже было в самом разгаре.

Ганнибал, оставивший в Африке и Иберии ограниченные контингенты для их защиты, устремился теперь в Италию. Италию, где он желал покончить с могуществом Рима самым жёстким и самым верным способом.

Впрочем, прежде ему предстояло сразиться с римлянами за вход в эту самую Италию. Ему необходимо было разбить флот врага, либо миновать великие альпийские горы, которые отважился бы пройти только настоящий безумец.

Конечно же, Ганнибал безумствовать понапрасну не желал — он избрал морское сражение, как ключ к Италии. Сконцентрировав в своих руках триста из четырёхсот имеющихся кораблей и оставив остальные суда на защиту прибрежных акваторий Африки и Иберии, он направился навстречу вражескому флоту в триста кораблей.

Встретились они, как ни странно, около Лигурии. Так как римский флот в лице римского консула 218 года, Публия Корнелия Сципиона, и его брата, а также, по совместительству, легата, неверно оценил численность врага, он стал отступать, не желая давать бой.

Впрочем, сам Ганнибал Барка при этом упускать римлян не желал, а потому, чтобы не дать им уклониться от сражения, двинулся в атаку на своей гексере, увлекая в бой всю первую линию.

Удивлённый, римский консул, тем не менее, вполне хорошо подготовился к столкновению. Хотя, если быть точнее, то к перестрелке — корабли стали метать друг в друга из метательных орудий, массово установленных на них.

Перестрелка продолжалась довольно долгое время, пока в ходе противостояния не выяснилось, наконец, что экипажные команды римлян подготовлены к подобному бою хуже, чем специально обученные команды из греков, набранных в Панэллинском союзе для укомплектования кораблей.

Тогда, разумеется, римский консул поспешил сблизиться с врагом, чтобы дать ему абордажный бой, однако это было ошибкой — сконцентрировав атаку метательных орудий на определённых участках вражеской линии, карфагеняне проредили её.

Корабли, на которых команды были истреблены метательными орудиями, теперь отстояли на значительном расстоянии от своей линии, в которой, таким образом, образовалось несколько незащищённых мест.

Конечно же, карфагеняне тут же воспользовались этой возможностью, и, намереваясь использовать довольно сложный в тактическом плане приём, устремились в узкие бреши.

Успешно пройдя в них, они переломали вражеские вёсла у многих кораблей первой линии, а после устремились на всё ещё ничего не понимающую вторую линию.

Неправильно интерпретировав прорыв первой линии, консул решил отступить и, таким образом, увёл с собой вторую линию, в то время как первую оставил на, фактически, «съедение» карфагенянам.

Притом, что, вообще-то, завязался тяжёлый абордажный бой между карфагенянами и римлянами и, на самом-то деле, исход сражения ещё не был решён.

Возможно, если бы он вовремя ввёл свою вторую линию в бой, ему бы и удалось разгромить врага в лице карфагенян, ведь их корабли оказались связаны жестоким абордажным боем.

Обе стороны явили свету многочисленные примеры мужества, храбрости и героизма, но, увы, уступая врагу в численности, первая линия римского флота, оставленная на произвол судьбы, постепенно исчезла в морских глубинах.

Правда, несколько кораблей всё же сумели ускользнуть от вражеского гнева, лишь затем, чтобы сразу же отправиться с паническими вестями в Остию, главную стоянку военного флота у римлян.