Сын

— Пойдемте, покажу вашу комнату.

Она повела его наверх, мимо огромных парадных портретов Полковника и его потомков, мимо римских бюстов и рисунков Помпеи, серебряных безделушек и мраморных статуэток в гостевую комнату в другом конце дома. Он, поди, привык спать прямо в машине.

— Надеюсь, вас устроит это помещение.

Хэнк пожал плечами, и она опять почувствовала досаду.

— Что ж, доброй ночи. А вы не такая фифа, как я сначала подумал. — Он улыбнулся.

Но Джинни не понравились его слова: слишком прямолинейно. И она поспешила вернуться к себе.

Наутро Хэнк расстелил карты по всей столовой.

— Судя по словам вашего дяди, линия разлома проходит по восточной части ваших земель. Оттуда мы и начнем.

— Тогда лучше всего поехать верхом. Иначе придется продираться сквозь заросли.

Он промолчал.

— Я подберу вам обувь, — добавила она. — Ваши башмаки едва ли влезут в стремена.

— Честно говоря, — протянул он, — лошади меня недолюбливают. И вообще я как-то не имел с ними дела.

— Очень странно.

— Странно для вас. Но я предпочитаю свой верный грузовик. От него у меня не чешутся глаза, и я знаю, что лягаться он не станет.

— Слушайте, откуда вы родом?

— С Луны.

— Я научу вас обращаться с лошадьми.

— Попытайтесь. Но если меня лягнут, мои чувства к вам тут же угаснут.

Отвернувшись, он громко кашлянул.

Она тоже предпочла смотреть в сторону. Никогда не встречала таких прямолинейных и бесцеремонных мужчин. Непонятно, то ли раздражаться, то ли обидеться. Хорошо если Флорес не слышала. Впрочем, все равно.

— Никто вас не лягнет, — прошипела она. — И ваши драгоценные чувства не пострадают. — И почувствовала, что даже шея покраснела.

— Вероятно, вы правы, — заметил он.

— В чем?

— Вот и выясним.

Но как только они пустились в путь, он, казалось, полностью утратил интерес к ней. Смотрел прямо перед собой, налево, направо, но ни разу не взглянул на нее; высматривал что-то в прерии. Она пожалела о своих словах: слишком грубо и тоже слишком прямолинейно. Ну да, она поспешила, и что же теперь делать, как себя вести? Теперь он неизвестно за кого ее принимает.

— У меня никогда не было мужчины, — решилась она. — На тот случай, если у вас сложилось неправильное представление.

Он громко расхохотался, но тут же взял себя в руки.

— Я не хочу, чтобы у вас сложилось неверное мнение, — не унималась она.

— Похоже, вы не слишком привыкли общаться с людьми.

Она уставилась в окно. И чуть было не разревелась, идиотка.

— Все в порядке, не переживайте. — Потянувшись, он сжал ее ладонь, но тут же быстро отдернул руку. — Я такой же.

Затем они весь день колесили по пыльным дорогам ранчо. Он резко тормозил время от времени, выскакивал из машины и взбирался на крышу кабины.

— Что вы там высматриваете?

— Выходы породы. Но все заросло чертовыми кустами.

— Ну да, здесь повсюду заросли.

— О чем я и толкую.

— Такое не только на нашей земле.

— Я забыл бинокль, — сказал он, продолжая разглядывать горизонт. — Кстати, для человека, который владеет таким количеством земель, вы слишком уж сентиментальны.

Она промолчала.

— Но у вас, по крайней мере, приличные дороги. Половину времени, что я работаю в Техасе, мне приходилось продираться через мили мескиты.

— Нам следует бурить рядом с полями «Хамбл».

— Отличная мысль, вот только они качают оттуда уже двадцать пять лет. И если мы что-нибудь найдем, они тут же пожелают увеличить свою добычу, а ваш дядюшка взбесится.

— Так мы что, собираемся бурить в чистом поле?

— Вы разбираетесь в лошадях?

— Безусловно.

— Ну а я разбираюсь в нефти.

— И вы сумели убедить моего дядю.

— Мы здесь немножечко взорвем, — улыбнулся он. — И упростим нашу задачу.

— Это ведь дорого обойдется.

— Гораздо дешевле, чем пустая скважина.

Она спала в своей комнате, он — в своей. Она, конечно, не хотела, чтобы его посетили шальные мысли, а с другой стороны — очень даже хотела. И не закрывала дверь, оставляла щелочку — на случай, если он все же придет. Конечно, смешно. Он ведь даже не знал, где ее комната, и не стал бы рыскать по темному дому.

— Ты просто шлюха, — громко произнесла она. Но с тех пор как к ней вообще прикасался мужчина, прошло два года. В ее возрасте у мамы уже были дети…

Ночью она не сомкнула глаз. Представляла, как выходит замуж за Хэнка, как он использует ее, а потом бросает. Ну и пусть, если только не станет ее грубо обижать. Думала, как здорово быть мужчиной: ходи куда хочешь, развлекайся как угодно и где угодно, — а ей вот почти двадцать, и она все еще девственница и вынуждена спать в другом конце дома. То он ведет себя так, будто Джинни ему нравится, то нет. Нет, об этом совершенно невозможно думать, чистая пытка. Она лежала, смотрела на окно и ждала рассвета.

Тридцать Дневники Питера Маккаллоу

22 июня 1917 года

Я ждал, что она выхватит пистолет или бросится на меня с ножом, но она застыла неподвижно. Маленькая, меньше ростом, чем я помнил; одежда не просто поношенная — одни лохмотья; обожженая солнцем кожа обтягивает кости, лицо в засохших струпьях, как будто упала или ее избили. Руки безвольно повисли вдоль тела, и у нее не было сил поднять их.

Сколько же ей лет? Тридцать три или тридцать четыре, хотя сейчас-то она уже старше… Я помнил ее очаровательной девушкой с блестящими черными глазами; теперь она выглядит как женщина возраста своей матери. Нос сломан, сросся криво.

— Я ходила к нашему дому, — сказала она. — Хотела разыскать свидетельство о рождении. На границе, разумеется, отказались признать мое гражданство.

Я отвел глаза. Ее выговор — она четыре года училась в колледже — слишком резко контрастировал с нынешним обликом.

— Боюсь, вам трудно будет его отыскать, — пробормотал я, имея в виду метрику.

— Да, я уже поняла.

Я никак не мог взглянуть на нее прямо.

— Я очень проголодалась, — сказала она. — К сожалению…

Никак не получалось поднять взгляд. Она молчала. Видимо, ждала ответа.