Сыны Триглава

— Князя-то они может и видали, — усмехнулась Рисса, стоявшая рядом с Любом на носу головной лодьи, — поди многие на торге в Волине были. Просто не знают к добру или к худу ты к ним заявился.

— Самому бы знать, — задумчиво произнес князь, невольно бросив взгляд на болтавшийся на груди трехглавый идольчик: в деле, которое они затевали, без помощи богов точно не обойтись — как никак, решается, кто будет говорить с Ними от имени всей земли эйстов — или пруссов, как все чаще называли их соседи. Еще лучше князя это понимала и Рисса, ради такого случая вырядившаяся в свое жреческое облачение. Платье цвета морской волны покрывали мелкие раковины и высушенные морские звезды; на шее красовалось ожерелье из акульих зубов, посреди которых блестела монета Помпея. Из акульих челюстей была сделана и диадема прикрывавшая золотистые волосы, заплетенные во множество кос. С кожаного пояса, украшенного бронзовыми фигурками рыб, свисал кошель, сшитый из человеческих скальпов, рядом висел острый нож с костяной рукоятью и насечкой из рун на лезвии.

Вместе с Риссой на княжеской лодье прибыло еще несколько жрецов Моряны, во всем покорных своей жестокой госпоже. В остальном же велетские корабли переполняли сплошь воины — крепкие, вооруженные до зубов мужи, в добротных стальных кольчугах. Здесь были не только венды, но и саксы, гуты, даны, — участники многих походов, тщательно отобранные Любом из бывалых воев. Самое подходящее войско, чтобы впечатлить прусских князей и жрецов, помочь им сделать верный выбор.

В самом Трусо всем заправляли оборотистые купцы, стекавшиеся сюда чуть ли не со всего Янтарного моря — пруссы, свеи, курши, гуты, даны. По мере того как укреплялась власть Велети, появился и назначенный князем посадник, выбиравшийся с одной стороны, из более-менее местного люда, с другой — из тех, кому князь мог доверять. Сейчас посадником был Скумант — сын торговца с Готланда и женщины из ятвягов. Когда-то он ходил с Любом в его северных походах, а потом, вернувшись в родные края, стал главным и в Трусо. Владычество в богатом городе сильно изменило некогда поджарого светловолосого воина: Скумант раздобрел, отпустил длинные усы и бороду, унизав их янтарными бусинами; облачился в роскошную свиту из темно-вишневой ткани с золотыми пуговицами и воротником из куницы. Светлые волосы, несмотря на жару, прикрывала бобровая шапка, пальцы украшали золотые перстни с драгоценными камнями. Однако и под слоем жира еще угадывались сильные мышцы, а взгляд синих глаз оставался все таким же алчным, как и в молодости, — пусть уже не до воинской добычи, а до купеческих барышей.

— Волей богов и княжеской милостью город процветает, — говорил он, принимая Люба в большой избе за обильно накрытым столом, — мы расширились по обеим берегам Ногаты, завели янтарную, стекольную и ювелирную мастерскую. Да вот, госпожа, не угодно ли, подарок, — Скумант протянул Риссе искусно сработанное золотое ожерелье со множеством подвесок из янтаря и мелких самоцветов. Рисса, благосклонно кивнув посаднику, тут же нацепила украшение на шею

— С мазовшанами нынче мир, — продолжал Скумант, — с полянами тоже, торг идет по всей Висле и дальше — за Карпаты и до самого Черного моря. Ну и здесь все идет бойко — гуты приходят торговать, свеи, даны, даже финны, бывает, забредают.

— А что пруссы? — спросил Люб, запивая увесистый кусок жареной зубрятины сладким красным вином с юга, — не докучают.

— Кто как, — пожал плечами Скумант, — помезане и помегане живут с нами мирно, иные даже просятся в подданство великого князя. Вармы тоже, в общем-то, не докучают, а вот с самбами и наттангами бывает по-всякому — они ведь и по сей день считают, что Трусо должен платить дань им, а не князю Велети. Когда торгуют мирно, а когда и приходят с набегами, но всегда уходят несолоно хлебавши. Также как и галинды с ятвягами — вот уж на что дикий народ, все никак не угомонится, все дай им повоевать.

— Повоюют еще, — усмехнулся Скумант, — да так, как им еще и не снилось. Пошли гонцов ко всем здешним кунгасам, из тех, кто идет в счет — скажи, что великий князь Велети хочет поговорить. Если все пойдет как надо — больше уже вас никто здесь не потревожит.

— Пошлем, — кивнул захмелевший Скумант и, повернувшись к Риссе, протянул ей очередное украшение, — а вот, госпожа, не угодно ли? С самого Рума привезли.

Ослепительно улыбнувшись, Рисса накрыла мозолистую мужскую руку узкой прохладной ладонью. Встретившись взглядом с глазами посадника, она прошептала несколько слов и Скумант вдруг почувствовал, как под его рукой зашевелилось что-то холодное и скользкое, цапнувшее его пальцы мелкими острыми зубками. Выругавшись, мигом протрезвевший Скумант шарахнулся, опрокинув стул и ошарашенно уставившись на окровавленную руку. Посмотрел на Риссу — та спокойно надевала браслет из переплетенных золотых цепочек с застежкой виде головы змеи с глазами-изумрудами.

— Спасибо, посадник, — жрицы вытянула руку, любуясь украшением, — славный подарок.

Правители пруссов появились через два дня — немногословные светловолосые люди в разноцветных плащах из заморских тканей, отороченных мехом пушных зверей и в высоких меховых шапках. Каждый явился с каким-нибудь оружием — кто с топором, кто с мечом или кинжалом. Почти все они носили и доспехи: так Мантас, вождь самбов, облачился в северный шлем, почти не уступавший красотой отделки тому, что носил сам Люб и кольчугу, тоже явно не здешней работы. Сабинас, кунигас натангов имел еще более диковинный доспех, который Люб никак не ожидал увидеть в здешней глуши — начищенный до блеска панцирь с нагрудной пластиной украшенной раскинувшим крылья орлом и высокий шлем с алым гребнем из конских волос. Кроме пруссов явился вождь галиндов Тройнат, — сухопарый мужчина с темными волосами и угрюмым длинным лицом — и князь Мазовии, Свентеполк: благообразный старик, с окладистой бородой и хитрыми серыми глазами. Под алым плащом Свентеполк носил кольчугу, с пояса свисала аварская сабля.

— Рад видеть лучших мужей Пруссии, — начал Люб, — я пришел сюда, в канун священного праздника Креше, чтобы…

— Мы все знаем, зачем ты явился, князь вендов, — перебил его Сабинас, — наши вайделоты все нам рассказали. Ты хочешь вмешаться в наш священный обряд, навязать сделать криве-кривайтисом своего человека — ты и ведьма, что сидит от тебя по левую руку.

— По мою правую и левую руки сидят много славных мужей и прекрасных жен, — не моргнув глазом ответил Люб, — моя жена — принцесса из далекой Британии, мои подручники — князья саксов и бодричей, гутов и поморан. Но все же я не бог, да и Рисса не богиня, чтобы выбирать для всех кривайтиса. Это должны сделать жрецы — и я уверен, что Перкунас, Потримпс и Паттолс помогут им сделать нужный выбор.

— И этим выбором должен стать князь Волх? — Тройнат в упор глянул на Люба желтыми, как у волка глазами.

— Он от вашей крови, — вмешалась в разговор Рисса, — твоего собственного племени, кунигас — и учился у ваших же жрецов. Чем он хуже любого из вайделотов?

Тройнат не нашелся с ответом, ошеломленный даже не тем, что женщина берет слово на совете князей, сколько тем, что она обратилась к нему на чистейшем галиндском наречии.

— Повторюсь еще раз, — не мне выбирать вам верховного жреца, — сказал Люб, — но кто бы им не был — мне придется иметь с ним дело — и я хочу узнать его сразу. А заодно поклониться святыням пруссов, для которых мы приберегли щедрые дары. И для вас тоже.

Он хлопнул в ладони и в горницу, где держали совет князья, вошло несколько велетских воинов. Одни несли в руках драгоценные ткани и вычурные румские одеяния, другие — сарацинское оружие, покрытое вязью непонятных знаков; третьи — драгоценные украшения, посуду, кувшины с вином и многие иные дары.

— Вашим жрецам достанется еще больше, — заметил Люб, — если вы проводите меня к Ромуве.

Кунигасы переглянулись между собой, в глазах многих блеснул огонек жадности. Перебросившись с остальными несколькими фразами Сабинас, вновь повернулся к Любу.

— Мы проводим тебя к святилищу, князь, — уже более почтительным тоном сказал он.

В путь выдвинулись утром следующего дня — вновь поднявшись на лодьи, что, покинув Трусо, двинулись на север. Целый день они шли вдоль Вислинской косы, — узкого, покрытого лесом и песчаными дюнами полуострова, пока к вечеру не достигли устья реки Преголы. Переночевав здесь, с рассветом, они двинулись вверх по течению, пока в условленном месте не сошли на берег, вместе с купленными еще в Трусо лошадьми, углубившись в лесную чащу. Вскоре вокруг них воцарился зеленый полумрак, лишь иногда прерываемый прогалинами, сквозь которые пробивался солнечный свет. Князь Люб ехал рука об руку с кунигасом Сабинасом, чуть позади двигалась Рисса и прочие князья, а уже за ними — и все остальные воины.

— У тебя редкий доспех, — заметил Люб владыке натангов, — несколько веков прошло с тех пор, как такие носили в мире — и весьма не близко от этих мест.

— В этой чаще время идет по иному, — усмехнулся Сабинас, — и ничто попавшее сюда, не пропадает бесследно. Ты прав, много веков прошло с тех пор как римлянин Атилий Прим явился в здешние края и на римское серебро создал здесь отряды — из местных и пришлых воинов, — что сторожили Янтарный путь. При нем же появились и городки, где велся торг между римлянами и предками натангов и самбов. С тех пор много воды утекло, но от того славного времени остались эти доспехи, кровь римского гражданина, центуриона Полемониса, в жилах многих княжеских родов, да и само название нашего святилища: Ромува — новый священный Рим.