Сыр и черви

В начале XVI века конфликты внутри знати обострились. Возникли две партии — «замберланов», сторонников Венеции, объединившихся вокруг могущественного Антонио Саворньяна (он впоследствии перешел на сторону императора и умер на чужбине), и «струмьеров», враждебных Венеции, во главе которых стояло семейство Торреджани. Этот конфликт разворачивался на фоне ожесточенной классовой борьбы. Уже в 1508 году дворянин Франческо ди Страссольдо, выступая в парламенте, предупреждал, что в различных местностях Фриули крестьяне объединились в «сообщества», некоторые числом до двух тысяч человек, и в этих «сообществах» произносятся «нечестивые и сатанинские речи о том, чтобы изрубить на куски прелатов, дворян, владельцев замков и горожан, учинить им всем сицилийскую вечерню, и говорятся многие другие непристойные речи» 27 . И дело не ограничивалось речами. В жирный четверг 1511 года во время кризиса, последовавшего за поражением Венеции при Аньяделло, и в самый разгар эпидемии чумы крестьяне, верные Саворньяну, восстали сначала в Удине, потом в других местах, истребляя дворян из обеих партий и поджигая замки. Мгновенно восстановилась классовая солидарность дворянства, и восстание было жестоко подавленно 28 . Но размах крестьянского мятежа, с одной стороны, напугал венецианскую олигархию, а с другой — указал на эффективный способ сдерживания фриульского нобилитета. После восстания 1511 года венецианское правительство взяло на вооружение политику поддержки крестьянства Фриули (и всей Террафермы) в пику местному дворянству. Эта тактика противовесов породила на свет уникальный для венецианского государственного организма институт — крестьянскую управу (Contadinanza) 29 . Он был наделен не только фискальными, но и военными функциями: посредством специальных списков осуществлял сбор податей и в то же время организовывал из крестьян местную милицию. Это было самой настоящей пощечиной для фриульских нобилей: в «Уложениях Отечества», глубоко проникнутых феодальным духом (среди прочего там упомянуты наказания, полагающиеся крестьянам, которые дерзают чинить помехи благородному искусству охоты, расставляя ловушки для зайцев или вылавливая по ночам куропаток), имеется статья, озаглавленная «De prohibitione armorum rusticis» * 30 . Но венецианские власти, сохраняя за крестьянской управой ее специальные функции, последовательно выдвигали ее на роль полномочной представительницы интересов деревенских жителей. Тем самым юридическая фикция, согласно которой парламент являлся представительным органом всего населения, утрачивала в том числе и формальное значение 31 .

Список мер, предпринятых Венецией в защиту интересов фриульского крестьянства, весьма обширен 32 . Уже в 1533 году в ответ на петицию, в которой «доверенные лица» из Удине и других мест Фриули и Карнии выражали неудовольствие «непосильным размером арендной платы за землю, каковая вносится в этом нашем Отечестве лицам благородного сословия и другим гражданам светского состояния, а происходит это из-за чрезмерных цен на зерно, сильно возросших за последние годы», — в ответ на эту петицию было дано разрешение оплачивать аренду (за исключением долгосрочной) деньгами, а не натурой, причем на основании единых расценок, установленных раз и навсегда. В условиях быстрого роста цен это явно облегчало положение крестьян. В 1551 году «по прошению крестьянства этого Отечества» все арендные платежи, установленные начиная с 1520 года, были особым декретом снижены на семь процентов — через восемь лет этот декрет был подтвержден и положения его расширены. Затем в 1574 году-венецианские власти предприняли попытку ограничить ростовщичество в деревне, постановив, что «у крестьян этого Отечества запрещается забирать в залог все виды крупного и мелкого скота, пригодные для обработки земли, а также любую хозяйственную утварь, и это запрещение распространяется на всякого заимодавца помимо владельца сказанного имущества». Кроме того, «дабы облегчить бедствующее крестьянство, у которого по алчности заимодавцев и торгующих в рассрочку отбирается урожай еще до обмолота, когда цены на него самые низкие во весь год», постановлялось, что кредиторы могут требовать возвращения долгов только после 15 августа.

Эти послабления, главной целью которых было гасить конфликты, тлеющие во фриульской деревне, устанавливали вместе с тем в обход местного нобилитета отношения объективной солидарности между крестьянами и венецианской властью. С прогрессирующим снижением арендных платежей землевладельцы боролись, пытаясь заменить бессрочную аренду обычной, условия которой были невыгодны для крестьянина 33 . Эта тенденция, доминировавшая в данный период, встречалась во Фриули с серьезными препятствиями — в первую очередь демографическими. Когда налицо нехватка рабочих рук, землевладельцу трудно рассчитывать на заключение выгодного для него земельного контракта. В течение столетия, с середины XV до середины XVI века либо по причине постоянных эпидемий, либо из-за усиления эмиграционных процессов, прежде всего, в направлении Венеции, численность народонаселения во Фриули уменьшилась 34 . В донесениях венецианских наместников то и дело говорится о нищете крестьян 35 . «Я приостановил взыскание всех частных долгов до сбора урожая, — сообщал Даниэле Приули в 1573 году, добавляя, что кредиторы «отбирали у женщин одежду на глазах у их детей и даже запирали перед ними их собственные дома — дело неслыханное и бесчеловечное». Карло Корнер в 1587 году указывал на скудную природу края: земля здесь «малоплодородна, ибо камениста и частично покрыта горами, а также страдает от частых наводнений и сильных гроз, которые здесь также не редкость», — и приходил к такому заключению: «именитые люди не имеют здесь больших богатств, а простой народ, и крестьяне в особенности, бедны до последней крайности». В самом конце века (в 1599 г.) Стефано Варо рисовал картину полного упадка и беспросветного отчаяния: «за несколько прошедших лет сказанное Отечество оскудело до того, что не осталось города, в котором две трети и даже три четверти домов не пребывали бы в разрухе и брошенными; почти половина земель не обрабатывается, что являет вид воистину прежалостный, ибо если дело так пойдет и дальше — в чем сомневаться не приходится, поскольку что ни день отсюда уезжают все больше и больше, — то остаться этим несчастным подданным в полной нищете». В то время, когда упадок Венеции еще едва угадывался 36 , фриульская экономика уже пребывала в состоянии полного разложения.

8. «Сосут кровь из бедняков»

Но что мог знать простой мельник об этом переплетении политических, социальных и экономических противоречий? Какой образ принимало в его глазах это столкновение могучих сил, которое незримо определяло его существование? Образ, конечно, получался примитивный и упрощенный, но весьма отчетливый. В мире существует много степеней «важности»: есть папа, есть кардиналы, епископы, есть священник в Монтереале; есть император, короли, князья. Но помимо этих иерархических градаций имеется еще одно фундаментальное противопоставление: «бедняков» и «тех, кто на верху», и Меноккио знает, что он принадлежит к числу бедняков. Отчетливо дихотомическая классовая структура, типичная для крестьянского сознания 37 . Однако в высказываниях Меноккио можно усмотреть и признаки более дифференцированного отношения к власть предержащим. Яростное ниспровержение высших церковных властей — «и еще я думаю про наши порядки, что у нас папа и кардиналы и епископы такие богатые и сильные, что церковь и попы все захватили и сосут кровь из бедняков», — сочетается со значительно более умеренной критикой политической власти. «Я думаю, что венецианские синьоры потворствуют в этом городе ворам: когда пойдешь за покупкой и приценишься, тебе говорят — дукат, хотя цена этому грош». В этих словах чувствуется реакция крестьянина, соприкоснувшегося с чуждой ему реальностью города: между Монтереале или Авиано и таким крупным городом, как Венеция, пролегла целая пропасть. И при этом если папа, кардиналы и епископы прямо обвиняются в том, что «сосут кровь из бедняков», то о «венецианских синьорах» говорится всего лишь, что они «потворствуют в этом городе ворам». Это различие в тоне объясняется чем угодно, только не осторожностью: когда Меноккио произносил эти слова, перед ним восседали не только Аквилейский инквизитор со своим викарием, но и подеста Портогруаро. В глазах Меноккио главным символом угнетения была церковь. Спрашивается, почему?

Объяснение предложил он сам: «церковь и попы все захватили и сосут кровь из бедняков; если берешь в аренду клочок земли, то земля эта — церкви или епископа или кардинала». Как уже говорилось, мы не можем быть уверены, что он имел в виду свои личные обстоятельства. Из кадастра 1596 года, т.е. составленного через двенадцать лет после этих утверждений 38 , следует, что один из участков, предположительно арендуемых Меноккио, граничил с землями, которые один из местных синьоров, Орацио ди Монтереале, отдавал в аренду серу Джакомо Марньано. Тот же кадастр, однако, указывает на наличие различных земельных участков, находившихся в собственности местных и близлежащих церквей и также отдаваемых в аренду: восемь участков принадлежали церкви Санта Мария, один — церкви Сан Рокко (и та, и другая — монтереальские), один — церкви Санта Мария в Порденоне. И Монтереале, конечно, не был исключением: в конце XVI века во Фриули, как и на прочей венецианской территории, у церкви сохранялись значительные владения 39 . Там, где они уменьшались количественно, они улучшались и укреплялись качественно. Утверждения Меноккио представляются более чем обоснованными, даже если ему на личном опыте не пришлось сталкиваться с церковной собственностью и жесткими условиями ее аренды (на церковные владения никогда не распространялась политика сдерживания арендных платежей, проводившаяся венецианскими властями). Достаточно было взглянуть вокруг.

И все же какова бы ни была доля церковных владений в Монтереале и окрестностях, этим может объясняться только ожесточенность обвинений Меноккио, но не их обобщенность. Папа, кардиналы и епископы «сосут кровь из бедняков», но, спрашивается, с какой целью и по какому праву? Папа «такой же человек, как мы», за тем исключением, что у него больше власти (он «может приказывать») и, следовательно, он «более важный». Между мирянами и духовенством нет никакой разницы: таинство священства — это «барышничество». Как, впрочем, и все прочие таинства и установления церкви: все это «барышничество», «фальшь», нужные затем, чтобы потуже набить кошельки. Этой колоссальной постройке, скрепленной кровью и потом бедняков, Меноккио противопоставляет иную религию, для которой все равны, ибо дух божий веет, где хочет.

Толчком к осознанию своих прав для Меноккио послужили, следовательно, его размышления о религии. Любой мельник может проповедовать истины веры папе, королю, князю, потому что имеет в себе тот дух, который Господь даровал всем. По той же причине он смеет прямо говорить «о дурных делах тех, кто наверху». К решительному ниспровержению существующих социальных иерархий Меноккио увлекал не только протест против эксплуатации, но и собственно религиозная идеология, утверждавшая присутствие в каждом человеке некоего «духа», которого Меноккио называл то «божьим», то «святым».

9. «Лютеране» и анабаптисты

Кажется очевидным, что за всем этим стоит протестантская Реформация, тот страшный удар, который она нанесла принципу авторитета — не только религиозного, но и общественно-политического. В каких отношениях находился Меноккио со сторонниками Реформации и как понимал их идеи?

«Лютеранин, по-моему, — это тот, кто учит злому и ест скоромное по пятницам и субботам», — так говорил Меноккио судьям, его допрашивавшим. Но судя по всему, он сознательно предложил столь упрощенное и искаженное толкование. Много лет спустя во время второго процесса (в 1599 г.) стало известно, что Меноккио говорил некоему крещеному еврею по имени Симон о лютеранах, которые явятся после его смерти и «заберут его кости». Казалось бы, спорить больше не о чем. На самом деле, это не так. Ниже мы вернемся к вопросу о том, насколько были обоснованы ожидания Меноккио, сейчас же нужно отметить, что термин «лютеранин» встречается здесь в таком контексте, который лишь подтверждает крайнюю смысловую расплывчатость, отличавшую его в данную эпоху. Согласно Симону, Меноккио отрицал какую-либо ценность евангелия, не принимал божественность Христа и восхвалял некую книгу, в которой предположительно опознается Коран. Трудно дальше уйти от Лютера и его учения. Нам снова нужно начинать с нуля и продвигаться вперед с осторожностью, от одного предположения к другому.

Экклезиология Меноккио — назовем ее так — реконструируется на основе его сделанных в Портогруаро показаний с большой определенностью. В сложной панораме религиозных учений того времени она ближе всего напоминает позицию анабаптистов 40 . Акцент на простоте слова божьего, отказ от культовых изображений, церемоний и таинств, отрицание божественности Христа, сосредоточенность на практической религиозности и на делах благочестия, обличения пауперистского толка, направленные против церковных «роскошеств», веротерпимость — все это прямо перекликается с религиозным радикализмом анабаптистов. Правда, у Меноккио нет высказываний в поддержку крещения взрослых. Но установлено, что и итальянские анабаптисты очень быстро пришли к отрицанию крещения наряду со всеми другими таинствами: они допускали лишь духовное крещение, предполагающее внутреннее возрождение человека. Меноккио, со своей стороны, считал, что крещение вообще не нужно: «я думаю, что все новорожденные принимают крещение — их крестит Бог, который все на земле благословляет...»

Движение анабаптистов, захватив значительную часть северной и центральной Италии и завоевав особенную популярность в Венецианской области, в середине XVI века встретилось с ожесточенным религиозным и политическим преследованием, сигналом к которому послужил донос одного из его вождей, и было разгромлено 41 . Но некоторые разрозненные группы продолжали свою подпольную деятельность, в том числе и во Фриули 42 . Не исключено, что анабаптистами были, например, ремесленники из Порчии, попавшие в тюрьму инквизиции в 1557 году: они собирались в доме одного дубильщика и сукновала, где читали Писание и говорили «об обновлении жизни..., о разноречиях евангелий и об очищении от грехов». Как мы убедимся в дальнейшем, Меноккио, который, согласно одному из свидетелей, уже тридцать лет назад вел свои еретические речи, вполне мог находиться в контакте с этой группой.

И все же, несмотря на все эти совпадения во взглядах, не представляется возможным отнести Меноккио к числу анабаптистов. Для анабаптиста были немыслимы те положительные высказывания, которые Меноккио делал о мессе, евхаристии и даже, до определенных пределов, об исповеди. И главное, анабаптист, считавший папу воплощением Антихриста, никогда бы не сказал об индульгенциях то, что сказал Меноккио 43 : «я думаю, им можно верить, ведь если человек, которого Бог поставил за себя, а именно папа, дарует прощение, то это все равно как будто его дарует Бог, ведь оно дано его управляющим или вроде того». Это материалы первого допроса, проходившего в Портогруаро (28 апреля): поведение Меноккио на нем — независимое, а порой и просто дерзкое, — не позволяет объяснить подобные высказывания осторожностью или расчетом. Кроме того, для анабаптистов с их жесткими сектантскими ограничениями неприемлема та разнородность текстов, на которые Меноккио, в чем мы еще будем иметь возможность убедиться, ссылался как на «источники» своих религиозных идей. Для анабаптистов единственным источником истины было Священное писание, если не просто одно евангелие; как утверждал сукновал, возглавлявший только что упомянутую группу из Порчии, «помимо него не следует верить никакому другому писанию, ибо ни в каком другом писании, кроме евангелия, не содержится ничего, потребного для спасения души» 44 . Меноккио, напротив того, черпал нужные ему сведения из самых разнохарактерных книг — от «Цветов Библии» до «Декамерона». Иначе говоря, у Меноккио и анабаптистов можно заметить сходные взгляды, но проявляются они в совершенно различных контекстах.