Сыщики в белых халатах. Следствие ведет судмедэксперт

– Да-а-а, – задумчиво протянул Капустин, – тебя можно понять. Это называется – не давать работать. И чем же все закончилось?

– Чем? А тем! Сами догадайтесь? Только ты, товарищ Эксперт, не говори, ладно?

– Молчу, как рыба об лед, – усмехнулся Огурцов. – Ну, ставки принимаются…

Но его перебил Капустин:

– А что тут гадать-то? Какие ставки? Либо оправдали этого… Семена, либо за недоказанностью… Короче, при таких-то обстоятельствах он все равно вышел сухим из воды. Так?

– Да, правильно. А мне влепили дисциплинарное взыскание и лишили квартальной премии. Ну и еще очередное звание на два года задержали.

Тут как раз Капустин остановился у здания РОВД и задал вопрос:

– Ну, а как мое звание? Отмечаем?

– Увы, Капусточка, я не могу, не обижайся – сам понимаешь, дела! А вы уж за меня там… дерябните, ладно? – и, улыбнувшись, упорхнула.

Проводив глазами майора, Капустин спросил:

– Поехали? – и, врубив передачу, тронулся с места.

– Погодите, – с недоумением спросил Перцев, – я не понял, а кем был этот Семен? Почему за него такая волна поднялась?

– А никем он не был, – ответил Огурцов, – обычный шоферюга, а вот мама у него была, мама была… королевой бензоколонки, то есть всю жизнь она проработала на автозаправке и распоряжалась бензином: отсюда и самые широкие связи. Ведь бензин был тогда дефицитом в квадрате.

– Даже водка в то время была дефицитом, а продавцы винно-водочных тоже… королевами были. И еще: председатель Народного суда – ну та, что оправдала Семена, – была ее одноклассницей, – о чем никто не знал. Три года назад был налет на заправку, и мать Семена застрелили. Вот тогда об этом факте и стало известно. И еще мне запомнилось вот что. В связи с этим делом состоялось первое в нашем районе выступление «правозащитников». Они в районной газете даже тиснули статью под таким названием: «50 лет спустя: ужасы 37-го года на пороге!» Вот, пожалуй, и все! – закончил Огурцов и, обращаясь к Капустину, спросил: – Чем угощать будешь, майор?

*

Он стоял и смотрел на пыль, что клубилась над перевернутой, искореженной машиной. Затем, шагнув вперед, вскинул вверх руки и замер. И в этот же момент в серых клубах пыли что-то зашевелилось, стало приподниматься и вскоре оформилось в человеческое тело! Только не все, ибо самого важного – головы – у него не было! Вместо нее громоздилась бесформенная, бурая масса с угловатыми, торчащими в разные стороны отломками костей. Секунду постояв, этот… это тело неверными шагами двинулось в его сторону и, не дойдя до дерев пяти метров, остановилось. И тогда вокруг тела, испачканного пылью и грязью, в залитых кровью лохмотьях, которые когда-то были одеждой, стал проявляться зыбкий, будто нарисованный, контур тела человека… существа. А секундой позже над его плечами проявились очертания головы и почти сразу же – лица.

– Узнал? – беззвучно спросил Тот, Кто Был в Белых Одеждах.

Призрачное лицо подошедшего все еще было искажено болью и страхом и, хотя боль уже ушла, страх остался – безграничный и всепоглощающий. Этот страх делал лицо неузнаваемым. Когда наконец это Существо с Призрачным Телом осознало вопрос, лицо его выровнялось и прорезались черты лица того, кто на этом же самом месте убил своего друга!

– Ты?.. Ты… Сашка Лапин??? Ты живой???

– Да, живой… но по-другому живой. Я тебя долгие пятнадцать лет ждал. Теперь все кончено. Я ухожу! Ухожу туда, где будет мое место в этом мире. Закон мести реализован! И это – не мистика!

– Ты уходишь? А я? Сашок, ты же меня не бросишь одного… ведь надо… Помощь… мне…

– Но ты меня бросил!!! Ты не только бросил, ты оболгал, ты остался безнаказанным!!! Теперь я ухожу, а ты будешь Проводником. Долгие и холодные зимы будешь сидеть под деревами – и никто тебя не увидит и не согреет. Ты долгие летние дни будешь мучиться от жары – и никто не утолит твою жажду. Ты будешь подходить к людям, пришедшим в лес, ты будешь говорить с ними, но никто тебя не услышит, никто тебе не улыбнется и никто тебя не освободит. И будет приходить Тот, кто отдает приказы, порой жестокие приказы, и исполнять ты их будешь сотни лет… сотни лет, – почему-то хрипло сказал Тот, Кто Был в Белых Одеждах. Потом он шагнул вперед и, оказавшись совсем рядом с Безголовым, как-то смешно взмахнул руками. От этого движения его Белые Одежды упали к их ногам, прямо в грязь, став тут же серо-пыльными, а местами багровыми.

– Теперь это твое! – сказал Скинувший Одежды и, не сказав больше ни слова, повернулся и медленно пошел прочь, в поле. Его фигура с каждым шагом становилась все меньше и меньше, будто каждый его шаг был метров сто, не меньше. Потом, словно ступив на невидимую лестницу, ведущую вверх, Он стал подниматься туда, где сияло яркое солнце, а небо было ясным и голубым. В какой-то миг контуры его тела вдруг вспыхнули желтым, теплым светом, и Он исчез.

– Навсегда! – прошептал Оставшийся. И тут же одежды, что лежали перед ним на земле, в мгновение ока оказались на нем – только не белые, а серые, кровавые и грязные. Призрачный человек шагнул вперед, под дерева. Безголовое и никому теперь не нужное тело еще секунду постояло, а затем с тяжелым, чмокающим звуком рухнуло на землю, став ничем.

Песня Арисаки

Значит, нету разлук.

Существует громадная встреча.

Значит, кто-то нас вдруг

в темноте обнимает за плечи,

и полны темноты,

и полны темноты и покоя

мы все вместе стоим

над холодной блестящей рекою.

И. Бродский

Глава 1

Пассажирский поезд, перевалив Уральские горы, уже добрых три часа катил среди снежной пустоты, в которой не было ничего – ни людей, ни домов, ни деревьев. Даже горизонт и тот был не виден. Казалось, небо так долго смотрело на стылую, заснеженную землю, что и само стало таким же холодным и белым – совсем неотличимым от снега. Ей вдруг вспомнился певец холода и снегов Верхарн:

Тяжелый снег как саван лег

На все развилины дорог…

Повсюду снег бесплотный, белый

Снег призрачный и омертвелый,

Снег призрачный и неизменный,

Неистово-самозабвенный

В бескрайней пустоте и холоде Вселенной.

Эти строки вспыхивали и вспыхивали в памяти, попадая в ритм стука колес и, слушая этот монотонный стук, ей казалось, что это само время звучит в сознании – стук… снег… стук… снег… И так до бесконечности – стук… снег… стук… снег. Она, откинувшись на стенку купе, все вглядывалась и вглядывалась в бескрайние сибирские просторы. И тогда ей начинало казаться, что поезд стоит на месте и лишь подрагивает на каких-то гигантских весах… и так будет продолжаться бесконечно, и… она никуда и никогда не приедет…

В одном Южном городе жила Девочка. Хотя почему в Южном? Для жителя Мурманска и Москва будет казаться Южным городом, а для смуглокожего обитателя какого-нибудь Сянгана или Дели эта самая Москва – далекий и холодный север. Ладно, пусть будет так: в одном большом научном и промышленном городе жила-была Девочка.

Папа у нее был хирургом, да не простым, а хорошим – ибо работал он в скромной сельской больнице, что находилась рядышком с этим городом. А так как больница была сельская, то врачи там умели делать все! Вот и папа этой Девочки знал и умел все! Он мог и роды принять у женщины, и успокоить буйного больного, и со старенькой бабушкой мог так душевно поговорить, что у той настроение сразу делалось хорошим, сон улучшался, а все болячки забывались. А уж хирургом он был таким, что к нему приезжали оперироваться даже жители большого города! Ведь для папы Девочки образцом врача, хирурга и вообще человека был бессмертный доктор Устименко, который тоже когда-то жил и учился в этом же большом городе!

Мама же у нее была – как ей и положено быть – мамой! Она воспитывала дочь. Воспитывала и очень любила. И папу она любила. Поэтому, когда Девочка выросла и окончила школу, мама с радостью одобрила выбор дочери – стать врачом, вот только, к удивлению домашних, ее влекла не хирургия, не акушерство, ни другие клинические специальности. Ее влекла судебная медицина, она хотела быть судмедэкспертом! И Девочка по окончании экзаменов подала заявление в медицинский институт. Но… провалилась на вступительных экзаменах. Не поступила! Что ж, бывает! Как водится, это стало трагедией, первой трагедией в ее начинающейся жизни. Мама тоже очень переживала. И за Девочку, и за папу! Раскроем секрет. Перед экзаменами мама очень просила папу, чтобы тот посодействовал любимой доченьке в поступлении, ибо многих экзаменаторов он знал лично, а кое с кем вместе учился! Однако папа сказал, что врач должен быть врачом, что это высокое звание он должен выстрадать, заслужить. Что молодой человек должен в медицину войти с гордо поднятой головой, с красного крыльца, а не прокрасться туда через черный ход! Сказал как отрезал! Поэтому «содействовать» поступлению в институт родной дочери отказался.