Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

Можно курить, а можно и не отравляться — так просто в зубах трубку держать.

Словом, начали мы с уборки.

Час проходит, второй, смотрю — работницы наши, фрезеровщицы, потихоньку исчезать начинают. А которые ещё не сбежали, стоят группкой и о чём-то спорят.

Подхожу поближе, вроде внимания на них не обращаю, и слышу:

— Ты, Маша, подожди. Поработай. Ты на этой педеле в парикмахерской была? Была. А я нет, Мне сейчас позарез надо на причёску, к косметичке и на маникюр. А знаешь, какие очереди? И живу я за городом.

Это говорит Ленка, она себя так зовёт и все её — тоже. На самом деле её имя Евдокия. Дуня, значит. Но ей так не нравится. Решила псевдоним взять.

Ленка — работница у нас хорошая и девушка красивая: черноволосая, крупноглазая, только нос немножко кверху, поэтому она его часто книзу гладит. Поправляет

— Подумаешь, за городом живёт, — говорит Маша. — Всё равно успеешь. А на маникюр тебе вовсе не обязательно. Что, твои пальцы, что ли, режиссёр снимать будет? Пальцы только у пианистов снимают. И у Татьяны Дорониной.

— Ну, ладно, — говорит Ленка, — не в маникюре дело. А карточку на выходе ты за меня пробьёшь…

Не знаю, до чего они договорились бы, только вскорости ни одной, ни другой на участке не было. Остались лишь женщины, у которых детей много.

А на следующее утро Ленка пришла — ну прямо как Лоллобриджида. Брови и глаза подведены, волосы распущены, зубы чем-то начистила — содой, что ли, с нашатырём — белые, как у негритянки, и халатик у кого-то напрокат взяла — с крахмальным воротничком. Наверно, у подруги с часового завода. Там производство чистое, не то что у нас.

Ленка, конечно, угадала, что первой её снимать будут.

Софиты около её станка поставили, как их, юпитеры. И народ со всего участка собрался.

Мастер кричит:

— Товарищи, по местам! Работать надо.

Но разве его кто слушается?

Ленка включает станок, а в это время оператор подносит к её лицу какой-то прибор вроде фотоаппарата. Она смотрит в него, улыбается и зубы показывает.

А оператор говорит:

— Это я не снимаю. Это экспонометр. Он измеряет степень освещённости вашего лица.

Всем смешно, как она сниматься приготовилась. А Шурка Петрунина — она у нас очень невыдержанная — говорит: «Ой, дура!»

Тут звукооператор, который маленький, с бородой, вынимает трубку изо рта и предупреждение даёт:

— Товарищи, фильм звуковой. Прошу не выражаться и реплик не бросать, чтобы на экран лишнее не попало.

Режиссёр командует:

— Внимание! Мотор!

Телевизионщики отвечают:

— Есть мотор!

— Камера!

А мастер участка, который людей по рабочим местам развести пытался, вернулся к съёмке и кричит:

— Стой! Нельзя снимать: Ленка косынку не надела.

Все, конечно, приостанавливается.

Мастер поясняет режиссёру:

— За станком — в косынке. Правила техники безопасности.

А режиссёр спрашивает:

— Может, всё-таки без косынки можно?

Тут уж я вступаю:

— Нельзя, — говорю. — Раз мы снимаем всё как в жизни, то только в косынке.

Видели бы, какой ненавистный взгляд бросила на меня Ленка. Причёска пропадала для телезрителей.

— Мотор!

— Есть мотор!

— Камера!

Ленка снова включает станок, улыбается, больше на камеру смотрит.

— Стоп! — командует режиссёр. — Лена, не снимайтесь — Сосредоточьтесь на работе. Улыбаться будете, когда к вам подойдёт редактор, ведущая репортаж. Она вас спросит: «Как сегодня работается?» Вы скажете: «Сегодня как никогда хорошо! До перерыва выполнила сменную норму!» Внимание! Отставить внимание! Лена, работайте, двигайтесь, Что вы застыли?

— Вживайся в образ, Ленка! — советуют ей.

— Мотор!

— Есть мотор!

— Камера!

Ну, пошло получше. К Ленке подходит редактор, блондинка в розовой кофточке:

— Как вам сегодня работается?

— Сегодня как никогда…

— Стоп! — кричит маленький бородатый. — Голос плохой.

А голос у неё правда ужасный. Хриплый, загробный.

— Лена, что с вами? Почему вы так хрипите?

— Вчера пообедать некогда было… Одно мороженое ела…

— Вот ду… — вырвалось у Шурки Петруниной. — Тоже мне кинозвезда. Людмила Гурченко.

Тут я, как помреж, вмешался:

— Товарищи, — говорю, — принесите ей горячего чаю из буфета. Горло оттаять надо.

Ну, с Ленкой всё в конце концов хорошо обошлось. В образ она вошла. И голос прорезался.

Следующей Машу снимали.

Редактор ей объясняет, что делать:

— Вы подходите к мастеру и что-то у него спрашиваете…

— А что я спрашиваю?

— Ну, советуетесь с ним по вопросам технологии…

— А она никогда не советуется, — говорят мастер. — Упрямая и гордая. Если что не получается, губу закусит, на глазах чуть не слёзы, а до всего сама дойдёт. Характер у неё — железо резать можно. А голова изобретательная, как будто…

— Мотор! — кричит вдруг режиссёр. — Снимайте, записывайте: мастер золотые слова говорит!

Окончили мы персональные съёмки, и оператор меня спрашивает:

— Что это у вас вон там под потолком ходит?

— Мостовой кран, — говорю. — Тяжёлые детали переносит. Видите, рельсы по стенкам идут. По ним он и катается. А сбоку — кабинка. В ней машинист.

— Во-во! Меня бы в эту кабинку с камерой, а? Вид участка сверху! Организуете?

Я, конечно, организовал. Пригнал кран с другого конца цеха. Ругались там! Завидовали. Ну, и потом дело у них какое-то было. То мы одни не работали, а то и они стали.

А на другой день они ещё больше ругались. Их в столовую не пускали. Два с лишним, часа снимали, как мы обедаем. Съёмка — дело ответственное. Столы двигали. Скатерти переворачивали, чтобы почище были. За салфетками бумажными в магазин бегали — некультурно без салфеток в стаканчиках. Ну, репетировали, чтобы всё как в жизни было. Кто что говорит, кто куда идёт, кто в книгу жалоб благодарности записывает. А книги, как и бумажных салфеток, в столовой не оказалось. Принесли гроссбух из бухгалтерии.