Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

И как только он произнёс эти слова, со столба, что стоял при въезде в город, упала табличка с надписью: «г. Дебатово». И появилась другая: «г. Старовеликодебатово-на-Малой Велеречивке».

Улицы тоже таблички изменили. На смену прежним названиям: Гончарная, Кулинарная, Лесная — новые пришли: улица имени Лучших Людей Посудо-Гончарной Промышленности и Силикатно-Керамического Производства, улица имени Почётного Гражданина Старовеликодебатова-на-Малой Велеречивке Передовика Кулинарного Дела Повара Столовой № 13 Ивана Ивановича Иванова, улица имени Нашего Зелёного Друга, а также Его Защиты от Потрав, Пожаров и Различных Вредителей.

А жители города стали изъясняться очень пространно. Друг к другу они обращались не иначе как «всемимногосовершенноискреннеуважаемый».

Если шофёр нарушил правила и повернул не туда, регулировщик останавливал его и говорил:

— Что же вы, всемимиогосовершенноискреннеуважаемый, повернули с улицы имени Лучших людей Посудо-Гончарной Промышленности и Силикатно-Керамического Производства на улицу имени Нашего Зелёного Друга, а также Его Защиты от Потрав, Пожаров и Различных Вредителей на красный свет и тем самым нарушили правила движения автомобильного и иного транспорта по улицам, утверждённые Советом В семи многосовершенноискреннеуважаемых Регулировщиков города Старовеликодебатова-на-Малой Велеречивке?

Водитель отвечал регулировщику столь же многосложно, и, пока они объяснялись, в городе возникала гигантская транспортная пробка. И длинной чередой стояли омнибусы, кебы, трамы и автомобили.

На дежурный вопрос «как поживаете?» горожане отвечали подробно, всесторонне и глубоко.

При этом нередко, запутавшись в словах, теряли мысль, и тогда один просил другого:

— Постой, всемимногосовершенноискреннеуважаемый, о чём же я тебе начал рассказывать? Напомни.

Больные выздоравливали быстрее, чем врачи успевали заполнять историю болезни.

Дети в этом городе рождались поздно: родители очень долго объяснялись в любви.

Прокурор несколько месяцев произносил обвинительную речь, требуя присудить обвиняемого к двум неделям домашнего ареста.

Шестидесятилетний юбилей одного горожанина так затянулся, что в конце чествования его поздравляли уже с семидесятилетием.

В магазинах продавались пластинки долгоиграющие и очень долгоговорящие.

Репортажи о футбольных матчах длились сутками: матч уже давно закончился, а комментаторы всё комментируют, комментируют…

Авторы мемуаров успевали до конца жизни написать только первую часть труда — «Детство». Как они провели отрочество и юность, никто не знал.

Писатели писали длинно. Они работали над трилогиями и тетралогиями. На тех, кто писал покороче, смотрели с пренебрежением: малоформист, несерьёзный человек.

На них указывали пальцами:

— Э, люди, посмотрите на него! Он уже почти вышел из начинающих, а не приступил к созданию многологии.

На собраниях устанавливали регламент: десять дней — докладчику и по одному дню — выступающим в црениях.

И чему бы ни были посвящены форумы, симпозиумы, коллоквиумы и ассамблеи — ремонту телятников, торговле пионами или качеству губных гармошек, — докладчики начинали издалека, с происхождения человека.

— Человек, всемимногосовершенноискреннеуважаемые товарищи, произошёл от обезьяны…

Если докладчик не укладывался в регламент, слишком долго задержавшись на первобытнообщинном строе, то просил дать «ещё денька два-три».

А тосты?! Никто никогда за всю историю не произносил столь продолжительных, стайерских, марафонских тостов. Поднимался человек со своего места за столом и:

— Позвольте мне, всемимногосовершенноискреннеуважаемые, поднять этот маленький бокал с большим чувством за… который… то есть… и чтобы… и вообще… и во имя… а также… и мы всегда… и чтобы ему… и его мать… и его дети… много лет… и дальнейших творческих… и всю жизнь…

И говорил, говорил, говорил — так что пить потом уже было нечего: вино высыхало.

Основную часть населения города составляли машинистки, и печатали они бог знает что: «Принимая во внимание отсутствие наличия недостаточно своевременной организации дела постановки оперативной координации части укомплектования контингента абитуриентов…»

… Вот почему археологи ничего понять не могут. Ведь они имеют дело не с примитивными глиняными табличками или берестяными грамотами, а с документами более сложными.

А раскопали археологи СВД-на-М. Велеречивке не из-под земли, а… из-под бумаг.

Другие города погибали от нашествий диких кочевников, от наводнений, от извержений вулканов. А этот погиб от извержений канцелярий и какое-то время покоился под слоем протоколов, стенограмм, циркуляров, инструкций, наставлений, памяток, актов, заявлений, сопроводительных, пояснительных, объяснительных, докладных, накладных, спецификаций, реляций, запросов, рефератов, конспектов, проспектов, «рапортичек», «собачек», «бегунков», «цидуль», «телег» и «сигнатурок».

Старичок странник вовсе не желал городу такой злой, трагической судьбы. Он просто хотел проучить дебатовцев.

Но заколдовать-то он заколдовал город, а расколдовать забыл. Старенький он был, Старичок. Память у него была плохая.

А как же с той справкой, которую просил его достать один человек? Справку Старичок достал. Ведь он был, не забывайте, волшебник.

1970

КАБЛУЧОК

Еремеича на нашей улице знали все.

Каждый, у кого отлетала подмётка или давали течь сапоги, шёл к Еремеичу. Он был мастером-универсалом и, как утверждали остряки, мог восстановить ботинок по каблуку.

Трудился он в комнатке первого этажа рядом с булочной, и его можно было застать там и рано утром и поздно вечером. В тех редких случаях, когда сапожник на работу не выходил, на двери была записка: «Еремеич хворает» или «Еремеич гуляет на свадьбе».

О себе он говорил в третьем лице.

Никакой вывески над его дверью, насколько я помню, не висело Железную табличку «Сапожная мастерская артели имени горсовета» прибили потом. В то же время в мастерской появилась приёмщица. Она выписывала квитанции и расчерчивала обувь мелком, указывая мастеру, где и что надо сделать.

А Еремеич по-прежнему сидел в углу и стучал молотком.

Позже в комнатке поставили фикус, расстелили ковёр, соорудили фанерно-стеклянный скворечник и посадили в него кассиршу. Над входом повесили транспарант: «Ремонт модельной обуви», а над столом приёмщицы — объявление: «Кожаных подмёток мастерская не ставит».

А Еремеич всё сидел в углу и стучал молотком.

Потом в связи с борьбой за улучшение обслуживания населения мастерская расширилась: в ней появилась должность заведующего. Булочную выселили. В помещении сменили ковёр, повесили портьеры и прейскурант. К фикусу добавили пальму.