Т. 1. Лирика Эдгара По в переводах русских поэтов

КОЛОКОЛА [91]

I За санями вьется снег, Белый снег. Колокольчики беспечно рассыпают нежный смех И звенят, звенят, звенят В льдистом воздухе ночном, И звенят, и говорят. Звезды радужно горят Кристаллическим огнем. Слышишь ритм, ритм, ритм — Речь руническую рифм? С колокольчиков слетая, музыкально тает он, Этот звон, звон, звон. Звон, звон, звон. Этот быстрый, серебристый перезвон. II Слышишь свадьбы звон литой — Золотой? О, с какою необычной, гармоничной красотой Про любовь, что так светла, Говорят колокола! Золотистых, чистых нот Мерный строй. Звонких звуков хоровод Нарастает, и летает, и плывет Под луной. Звучный звон — со всех сторон, Ливень ласковых мелодий: слышен тем он, кто влюблен. Льется он В ночь и в сон. Он грядущим освящен. В сердце горлинки рожден. Полногласный и прекрасный, Этот звон, звон, звон, Этот звон, звон, звон, звон. Звон, звон, звон. И поющий, и зовущий этот звон! III Слышишь ты тревожный звон — Бронзы звон? Воплем ужаса ночного надрывает сердце он! Он выкрикивает вдруг В ухо ночи свой испуг! Он, не смея замолчать, Может лишь кричать, кричать, Слеп и дик, — В безнадежности взывая к снисхождению огня, Сумасшедшего, глухого, беспощадного огня, Что все выше, выше, выше Скачет в небо с гребня крыши. Хоть безумно напряженье, Но бессильно исступленье: Недоступен бледный, лунный лик! Бронзы звон, звон, звон! Возвещает гибель он, Гарь и прах, Колокольным гулом, ревом, В недра воздуха ночного Изливая мрачный странный страх. Но теперь уж знает слух По звучанью И молчанью, Где багряный смерч потух. Но теперь он без труда Слышит в звоне, Бронзы стоне, Где, грозя, встает беда. Отступая иль взлетая, исторгает ярость звон — Этот звон, Этот звон, звон, звон, звон. Звон, звон, звон. И гудящий, и гремящий этот звон! IV Слышишь ты железный звон — Тяжкий звон? О конце напоминает монотонным пеньем он. И в плену у страха мы, Услыхав в молчанье тьмы Полный скорби и угрозы этот тон! Пробуждаемся дрожа мы: Каждый звук из глоток ржавых — Это стон. И народ, ах, народ, Что под башни самый свод Удален. Всех нас будит, будит, будит Мрачным звоном похорон. Камень катится на грудь нам: Вечным будь, последний сон! Кто их видел — не забудет, И ни звери, и ни люди — Тот народ! Их король — кто тон дает. Он в них бьет, бьет, бьет, Бьет — Гудит пеаном звон! Только грудь раздует он — И гудит пеаном звон! И, вопя, танцует он, Держит ритм, ритм, ритм — Род надгробных грозных рифм — И гудит пеаном звон! Этот звон! Держит ритм, ритм, ритм — Род надгробных грозных рифм: Этот стон и этот звон, Похоронный этот звон Держит ритм, ритм, ритм, И нежданно вносит он Руны радостные рифм В леденящий стон и звон, Этот звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон. И молящий, и грозящий этот звон.

91

Перевод А. Оленича-Гнененко

КОЛОКОЛА [92]

1 Слышишь сани за холмом? Серебром Радость разливают колокольчики кругом! Колокольчик льется, льется, Пронизав мороз ночной, Звоном в небе отдается, Хрусталем вдали смеется Звездный рой! Ритм размеренный храня, В ритме древних рун звеня, Расплеснулся колокольчик переливом голосов, Колокольчик, колокольчик, Колокольчик, колокольчик, Звонко-льдистым, серебристым переливом голосов! 2 Слышишь колокол другой, Золотой — Свадебного колокола голос молодой? Над ночным благоуханьем Гармоничным ликованьем Льется колокола соло, Золотой Звон литой, Счастья голос, гул веселый, Чтоб с голубкой юный голубь радовался под луной! О, мажор колоколов! Проливая звуков ливни, затопить он все готов! Этот зов, Зов без слов, В днях грядущих, для живущих Для восторгов вечно нов! О, качанье и звучанье золотых колоколов! Колокольных голосов, Колокольных, колокольных, колокольных голосов, В ритме ясных и согласных колокольных голосов! 3 Слышишь ты набата звон? Бронзой он Раскатился и тревогой нарушает сон! У ночных небес в ушах Грозной бронзой воет страх! Голос колокола дик: Только крик, крик, крик!!! Жутко воя, Он вымаливает, плача, снисхожденье у огня, У проклятого, глухого, сумасшедшего огня! Скачет пламя, пламя, пламя Исступленными прыжками, Ввысь отчаянно стремится, Чтобы взвиться и кружиться, Алым дымом белый месяц заслоня! Голоса колоколов, Словно звук тревожных слов, Долетают. Голоса колоколов Неумолчный, жуткий рев В недра стонущих ветров Изливают! Он царит в душе людской — Звон нестройный, беспокойный, Звон, захлестнутый бедой! Слух в гудении басов Различает, Как спадает Гул тяжелых голосов, Отдаляется опасность — глуше рев колоколов, Зов басов, Колокольных, колокольных, колокольных голосов, В крике, в лязге, в дикой пляске колокольных голосов! 4 Слышишь, в воздухе ночном Чугуном Колокола реквием разносится кругом? В замолкающих ночах Нам в сердца вливает страх Угрожающе-спокойный, ровный тон. Каждый звук из глотки ржавой Льется вдаль холодной лавой, Словно стон. Это только тем не больно, Кто живет на колокольне Под крестом, Тем, кто жизнь проводит в звонах Монотонно-приглушенных, Кто восторг находит в том, Что ночной порою нам Камни катит по сердцам! Не мужчины и не женщины они, а звонари, И не звери, и не люди все они, а упыри! А король их тот, кто звоном Славит, славит исступленно Торжество колоколов! Ходит грудь его волною, Пляшет он, смеясь и воя, Под пеан колоколов! Ритм размеренный хранит он. В ритме древних рун звонит он, В торжестве колоколов, Колоколов! Он, в гуденье голосов, Колокольных голосов, Ритм размеренный храня, Этим звоном похоронным Упивается, звоня, Рад гуденью голосов, Колокольных голосов, Рад биенью голосов, Колокольных голосов, Колокольных, колокольных, колокольных, колокольных, Колокольных голосов, И рыданьям, и стенаньям колокольных голосов!

92

Перевод В. Бетаки

ЗВОН [93]

I Слышишь, — в воздухе ночном Серебром Бубенцы гремят на санках, что взметают снег Столбом. Как гремят, гремят, гремят В чуткой тишине морозной! Звонкой радостью объят Небосвод бессчетнозвездный, И мерцают звезды в лад. В этой песне звонкой, складной Лад старинный, лад обрядный. О, заливисто-хрустальный мелодичный перезвон, Легкий звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, — Ясный, чистый, серебристый этот звон. II Слышишь, — счастьем налитой, Золотой, Звон венчальный, величальный, звон над юною четой, Звон в ночи благоуханной, Благовест обетованный! Падает он с вышины Мерный, веский; Светлой радости полны, Долетают золотые всплески До луны! Ликованьем напоен, Нарастает сладкозвучный, торжествующий трезвон! Яркий звон! Жаркий звон! Упованьем окрылен, Славит будущее он Гимном вольным колокольным. Светлый звон, звон, звон, Стройный звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Звон блаженный, вдохновенный этот звон! III Слышишь, — рушит мирный сон Медный звон! Он ужасное вещает: стар и млад им пробужден! В уши тугоухой ночи Изо всей вопит он мочи! Рев испуга страшен, дик, Бессловесный крик, крик, Вопль медный. Он отчаянно взывает к милосердию огня, Беспощадного, глухого, бесноватого огня. Пламя, свой разбой чиня, Лезет ввысь, ввысь, ввысь, — Берегись! Берегись! Вот-вот-вот его клешня Доберется до луны прозрачно-бледной, Сеет ужас и разлад Обезумевший набат, Звон сполошный! Черной жутью напоен Этот звон, звон, звон, Крик захлебывающийся, крик истошный! Слушай, как кричит набат, Завывая, Отбивая Взлет пожара или спад; Слушай, — все расскажет он, Гул нестройный, Разнобойный: Жив огонь иль побежден. То слабее, то сильнее злой неистовствует звон, Ярый звон, Буйный звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Исступленный, распаленный этот звон! IV Слышишь, — там, над краем бездны, Звон железный, — Он твердит о жизни бренной, о надежде бесполезной! Тишь ночную всколыхнул Душу леденящий гул, — Мы трепещем, заунывный слыша звон! О, как скорбно, Боже правый, Рвется вон из глотки ржавой Хриплый стон! Что за племя, что за племя — Те, на башнях, кто со всеми Разобщен, Те, кто гудом, гудом, гудом, Горьким гулом похорон, Властвуют над сонным людом, В сонный мозг вонзая звон! Вы не люди, вы не люди, Нелюди вы, звонари, Вам веселье в этом гуде, Упыри! Кто взялся быть звонарем, Надмогильным стал царем, Мечет гром, гром, гром, Гром, Творит священный звон! Ликованьем опьянен, Он творит священный звон! И вопит, и пляшет он, И в раскачке этой складной Лад старинный, лад обрядный, Гимн забытых пра-времен Этот звон: В песне долгой, безотрадной Лад старинный, лад обрядный. Пляшет он под этот звон, Под надрывный звон, звон, Заунывный звон, звон, И в раскачке этой складной За поклоном бьет поклон, В лад старинный, лад обрядный Вновь и вновь берет разгон Под раздольный звон, звон, Колокольный звон, звон, Скорбный звон, звон, звон, звон, Звон, звон, звон, Под прощальный, погребальный этот звон.

93

Перевод М. Донского

ЕЛЕНЕ (Елене Уитмен) [94]

Тебя я видел только раз единый — Прошли года — не подсчитать мне: сколько. Но мнится все, что так немноголет. В июле это было; поздней ночью; Подобная твоей душе, по небу Плыла луна уклонною дорогой, Рассеивая свет серебряный На дрему и покой несчетных роз, В саду волшебном ввысь подъявших лица, — В саду волшебном, где несмелый ветер Бродил на цыпочках, качая розы, Подъявшие сиянием любви — В экстазе смертном — ароматы-души К серебряной и шелковой луне, — Где, улыбаясь, умирали розы Присутствием твоим восхищены. А ты была вся в белом, на скамье Темнеющей склоненная — роняла Свой свет луна на лица тихих роз И на тебя, застывшую в печали! То не Судьба ль была июльской ночью — Да, не Судьба ль (чье имя также: Грусть), Что я остановился у решетки? Вдыхая запах задремавших роз, Не шевелясь, стоял я; все заснуло. Лишь ты да я (сливая два созвучья, Вот эти, бьется сердце — о, отрада!) Лишь ты да я — померкло и исчезло Все, все вокруг в блаженный этот миг. (О, сохрани о нем воспоминанье!) Жемчужный свет луны погас, и мраком Окуталась замшоная скамья И длинная аллея и деревья Тихонько шепчущие; запах роз В руках у ветра любящего умер. И было все одной тобой полно — Тобой одной, твоей душой, глазами. Я только их и видел — в целом мире Я видел только их одно мгновенье — Пока луна померкнуть не успела… В кристальных сферах сердце в этот миг Причудливую сказку записало! Твои глаза — таким глубоким горем Они светились и надеждой гордой, И смелостью волнующих желаний, И неизмерною способностью любви! Я помню, как ушла она — Диана — На западное ложе грозных туч, — И ты, меж кипарисов похоронных, Прошла, как призрак… А глаза остались, — Твои глаза… О, им нельзяуйти! В пустынный путь мой, поздней ночью, к дому, Они светили мне… С тех пор со мной Онинавек (…не таковы надежды!..) Сквозь горечь лет; и я покорен им. Руководительствовать мной, сомненья Рассеиватьсвоим прозрачным светом И пламенем ненашим освещать Угрюмый мрак души — удел их давний. Они, как звезды, в этом дальнем небе И красота (а красота — надежда). Коленопреклоненный, им молюсь В печальные часы ночей безмолвных И в суете дневной… Они со мной Две сладостно-светящие звезды Вечерние. Их блеск не застит солнце!

94

Перевод Вас. Федорова

К ЕЛЕНЕ [95]

Тебя я видел раз, один лишь раз; Не помню, сколько лет назад — но мало. В июле, в полночь, полная луна, Твоей душе подобная, дорогу Искала к самому зениту неба, Роняя света серебристый полог, Исполненный истомы и дремоты, На тысячи подъявших лики роз, Что в зачарованном саду росли, Где колыхнуться ветерок не смел, — Свет лился медленно на лики роз, Они ж в ответ благоуханье душ Ему в экстазе смерти изливали: Свет лился медленно на лики роз, Они же умирали, пленены Тобою и поэзией твоею. Полусклоненная, среди фиалок Ты мне предстала в белом одеянье; Свет лился медленно на лики роз, На лик твой, поднятый — увы! — в печали. Не Рок ли этой полночью в июле, Не Рок ли (что зовется также Скорбью!) Остановил меня у входа в сад, Чтобы вдохнул я роз благоуханье? Ни звука: ненавистный мир уснул, Лишь мы с тобой не спали. (Боже! Небо! Как бьется сердце, лишь услышу вместе Два слова: мы с тобой.) Я огляделся — И во мгновенье все кругом исчезло. (Не забывай, что сад был зачарован!) Луны жемчужный блеск погас на небе, Извилистые тропки, мшистый берег, Счастливые цветы и листьев шелест — Исчезло все, и роз благоуханье В объятьях ветерка тогда скончалось. Все умерло — и только ты жила, Нет, и не ты: лишь свет очей твоих, Душа в очах твоих, подъятых к небу. Я видел их, вселенную мою, Лишь их я видел долгие часы, Лишь их, пока луна не закатилась. Какие горькие повествованья Таились в их кристальной глубине! И горя сумрак! И полет надежды! И море безмятежное величья! И дерзость в жажде славы! — но, бездонна, К любви способность мне открылась в них! Но вот исчезла милая Диана На ложе западном грозовых туч: И, призрак меж стволов, подобных склепу, Ты ускользнула. Но остались очи. Остался взгляд, он не исчез доныне. В ту ночь он к дому осветил мне путь, Меня он не покинул (как надежды). Со мною он — ведет меня сквозь годы, Он мне служитель — я же раб ему. Он служит мне, светя и согревая, Мой долг — спасенным быть его сияньем, Стать чистым в электрическом огне, В огне Элизия стать освященным. Он дал мне Красоту (она ж Надежда), Он в небе — пред его сияньем звездным В часы унылых бдений я колена Склоняю; и в слепящем свете дня Все вижу их — две сладостно-блестящих Венеры, что и солнце не затмит!

95

Перевод В. Рогова

К ЕЛЕНЕ [96]

Давно, не помню, сколько лет назад, Тебя я увидал, но лишь однажды. Стоял июль, и полная луна Плыла проворно по небу ночному, Паря над миром, как твоя душа. И лился свет, серебряный и тонкий, Баюкая дремотной духотою Раскрывшиеся лики алых роз, Цветущих в зачарованном саду, Где ветерок на цыпочках кружил. В ответ на ласку этих лунных пальцев Раскрывшиеся лики алых роз Дарили саду аромат предсмертный, С улыбкой умирали на куртинах Раскрывшиеся чаши летних роз, Завороженных близостью твоею. А ты, вся в белом, на ковре фиалок Полулежала. Лунный свет купал Раскрывшиеся лики алых роз И лик твой, затуманенный печалью. Сама Судьба июльской жаркой ночью, Сама Судьба (она зовется Скорбью) Меня к калитке сада привела, Чтоб я вдохнул благоуханье роз И тишины. Проклятый мир дремал. Лишь ты да я не спали. Я смотрел Во все глаза, томился, ждал и медлил. Но в этот миг внезапно все исчезло (Не забывай, что сад был зачарован): Растаяли жемчужный блеск луны, Цветочный рай, змеящиеся тропки, Деревьев ропот, мшистые лужайки, И даже роз полночный аромат В объятьях ветра умирал, слабея. Исчезло все, — осталась только ты, Верней, не ты, а глаз волшебный светоч, — Душа в твоих распахнутых глазах. Я видел только их — мой милый мир! — В их глубь гляделся долгими часами, Смотрел, пока луна не закатилась. Какие письмена напечатлело Ты, сердце, на прозрачных сферах глаз! Как боль темна в них и светла надежда, Какое море тихое гордыни, Порывов суетных и как бездонен Их дар любить и ласку расточать! Но вот уже Диана прилегла На ложе грозовой, лохматой тучи, И ты, как призрак, меж деревьев сонных Растаяла. И лишь твои глаза Пронзали тьму, маячили, манили, Мне путь домой, как звезды, освещали; И с той поры, хотя Надежды нет, Они — мои вожатые сквозь годы, Мои служители, а я — их раб. Они горят и дух воспламеняют, А я стараюсь обрести спасенье, Очиститься, воскреснуть, освятившись В их елисейском радужном огне. Мне душу наполняя красотою (Она ж Надежда), светят с горних высей Они, как светочи, я им молюсь В тоскливые часы ночных бессонниц И даже в блеске золотого дня. Всегда мне мягко светят две Венеры, Которых даже солнцу не затмить!

96

Перевод А. Архипова

FOR ANNIE [97]

Слава Богу, что кризис миновал; не вернется и тот бред беспокойный, — то, что жизнью зовется — и тяжелая немощь никогда не вернется. Изменили мне силы, изменили, бесспорно — я лежу без движенья, безучастно, покорно… Что с того? Я ведь знаю, что мне легче, бесспорно. И так тихо, недвижно я лежу распростертый, что любой очевидец скажет сразу: «Он мертвый», отшатнется с испугом и воскликнет: «Он мертвый!» Унялись мои стоны, слез и вздохов не стало, успокоилось сердце, что так биться устало, так мучительно билось и так биться устало. Тошнота и томленье — все ушло безвозвратно; те ужасные муки не вернутся обратно, как и Жизнь-лихорадка не вернется обратно. Та жестокая жажда, у которой во власти я страдал и томился, уменьшилась отчасти — я не рвусь уж к тем водам отравляющей страсти; я узнал про источник, утоляющий страсти: То источник подземный незаметно для ока, он шумит и струится под землей неглубоко, он струится в пещере — но совсем не глубоко. Тщетно б люди пустые доказать мне хотели, что в жилье моем мрачно, что мне тесно в постели, ведь нигде так не спится, как в подобной постели. Здесь измученный дух мой успокоился в грезах, не жалея о миртах, забывая о розах, как о прежних волненьях, так о миртах и розах. Мне не жаль тех восторгов аромата и ласки… Нет, мне чудятся ныне Лишь анютины глазки, розмарин, — или рута — да анютины глазки, целомудренно-скромны те анютины глазки. Так мой дух отдыхает в торжестве совершенном, и мне грезится Анни в сновиденьи блаженном, мне является Анни в откровеньи блаженном. Как она, моя радость, обняла меня нежно: на груди ее милой я заснул безмятежно, в ее дивных объятьях задремал безмятежно; Уложила, накрыла с той же лаской чудесной и меня поручила благодати небесной, сонму духов бесплотных и Царице Небесной. И так тихо, бесстрастно я лежу распростертый, что и вы поневоле согласитесь: «Он мертвый», отшатнетесь в испуге, восклицая: «Он мертвый!» Что с того? В моем сердце все спокойно и ясно; в нем любовь моей Анни светит ярко, прекрасно, светлый взор моей милой отразился в нем властно, в нем царит моя Анни нераздельно и властно!

97

Перевод М. Трубецкой

АННИ [98]

Тебе благодарность, Небесный Отец! Огневая горячка Прошла наконец. И болезни, что жизнью Зовется, конец: Грустно, что сил Больше нет, — но тоской Не томлюсь, не грущу, Потревожить покой Не хочу, — я ценю Безжеланный покой. И спокойный, и тихий я Здесь наконец, — Подумают люди, Взглянув, что — мертвец, В испуге шепнут они: «Это — мертвец»… И грезы, и слезы, И вздохи, и муки Прошли, и теперь Не тревожат и стуки — Там — в сердце — жестокие Жуткие стуки. Затих нестерпимый Мучительный шум; Конец лихорадке, Терзающей ум — И горячечной жизни, Сжигающей ум. Там жуткою жаждой Я был истомлен — Нефтяною рекою ее, С давних времен Истерзал меня страсти Мучительный сон, — Но источником светлым Я здесь утолен. Быстролетной воды Запевающий звон — Успокоил сверкающий Сладостно он — Убаюкал ласкающий Радостно он, Глупец скажет, быть может, Что темен покой. И что узкое ложе В постели такой — Но кто спал когда На постели другой — Если спать, несомненно, В постели такой. Отдыхаю, не знаю Томительных гроз — Забыл и не вспомню Я запаха роз, Бывалой тревоги И мирта, и роз. Лежу беспечальный я, Тихий, бесстрастный; Доносится запах Ромашки прекрасный, Шиповника запах Густой и прекрасный И скромной фиалки Простой и прекрасный. Отрадно мне, тихому, В грезном сиянии С думой-мечтой О любимой мной Анни, Укрывшись волною Волос моей Анни. Целуя, шептала: «Земное, уйди»… И радостно я Задремал на груди — Забылся, уснул На любимой груди. В погасающем свете Нежна и светла Она Божию Матерь Просила — от зла Уберечь, ограждая От горя и зла. Я — укрытый от горести — Сплю, наконец; Знаю, что любит, А вы мне: «мертвец» Сокрушаясь твердите, — но Это ль — конец? Если весь я — любовь, Разве это — мертвец? О нелепые бредни, — нет, Я — не мертвец. Все светлее на сердце — Как в звездном сиянии; Нежно ко мне Наклоняется Анни, Я вижу лицо Дорогой моей Анни, — Словно звезды, глаза Убаюкавшей Анни.

98

Перевод Вас. Федорова

К АННИ [99]

О, счастье! Не мучусь Я больше, томясь, Упорной болезнью, И порвана связь С горячкой, что жизнью Недавно звалась. Лежу я недвижно, Лишенный сил, И каждый мускул Как будто застыл. Мне лучше: не мучит Горячечный пыл. Лежу я спокойно, Во сне распростерт, Забыв все недуги, Как будто я мертв, И можно в испуге Подумать — я мертв. Рыданья и вопли Затихли вокруг, Как только прервался Мучительный стук — Терзающий сердце Томительный стук. Тоска, отвращенье, Как тающий воск, Исчезли с болезнью, Мрачившей мой мозг, С горячкой, что жизнью Сжигала мой мозг. Исчезла и пытка, Всех пыток сильней. — Ужасная жажда Души моей К реке ядовитой Проклятых страстей: Насытил я жажду Души моей. Испил я студеной Воды из ключа, Тот ключ потаенный Струится, журча, В земле неглубоко Струится, журча. О нет! Пусть не скажет Никто, что для сна Приют мой мрачен, Постель так тесна, — Ведь тот, кто скажет: Постель так тесна, Он тоже ляжет В такую ж для сна. Мой дух не лелеет Мечтаний о грозах, Не сожалеет О пламенных розах, О том, что алеет На миртах и розах, Дыханье как будто Анютиных глазок Он слышит из руты, Из праздничных связок Цветов розмаринных, Анютиных глазок — Дыханье невинных Анютиных глазок. Он дремлет блаженно В тумане мечтаний О правде нетленной И верности Анни, Витая блаженно Средь локонов Анни. Она с поцелуем Склонилась ко мне, И я, не волнуем Ничем в тишине, Скользя, как по струям, Забылся во сне. Укрыв меня нежно И свет затемня, Она помолилась Потом за меня, Чтоб ангелы неба Хранили меня. И я на постели Лежу распростерт (С истомою в теле), Как будто я мертв, — Прильнув к изголовью, Лежу распростерт (С ее любовью), Как будто я мертв, — И вам всем я страшен, Как будто я мертв. Душа ж моя ярче, Чем в млечном тумане Все звезды на небе, Сверкает с Анни, Горит она светом Любви моей Анни, Лучится ответом Из глаз моей Анни.

99

Перевод М. Зенкевича

АННИ [100]

Закончена с жизнью Опасная схватка, Болезнь разрешилась, Прошла лихорадка, Зовут ее Жизнь, А она — лихорадка. Бессильность, недвижность Томят меня мало. Да, сил я лишился. Но мне полегчало — Да, я неподвижен, Но мне полегчало. Спокойно в постели Лежу распростертый, И всякий, кто взглянет, Подумает: мертвый. Он взглянет и вздрогнет И вымолвит: «Мертвый». Боренью, горенью, Страданью, стенанью Конец положило Одно содроганье — Ах, в сердце мучительное Содроганье! Болезнь — лихорадка, Головокруженье — Прошли, миновало Души исступленье — Зовут его Жизнь, А оно — исступленье. Не ведал я в жизни Ужасней напасти, Чем жажда в волнах Иссушающей страсти, Средь мутной реки Богом проклятой страсти, Но влагой иной Я спасен от напасти: Пробился к губам В колыбельном покое Источник, таящийся Здесь, под землею, От вас в двух шагах, У меня под землею. Вотще о моем Не скорбите уделе, Что сплю я во мраке На тесной постели, О, не зарекайтесь От этой постели! Для сна не бывало Прекрасней постели. Душа моя в ней Забывает о грозах, Светлеет И не сожалеет о розах, О трепете страсти, О миртах и розах: В блаженном безмолвии После развязки Над нею склонились Анютины глазки, Святой розмарин И анютины глазки, Девичья невинность, Анютины глазки. Душа отдыхает, Купаясь в тумане Мечтаний о верной Пленительной Анни, И тонет в струящихся Локонах Анни. Познал я объятий Восторг нестерпимый И тихо уснул На груди у любимой — И день мой померк На груди у любимой. Она меня теплым Покровом укрыла И ангелов рая О мире молила, О благе моем Их царицу молила. И вот я спокойно Лежу распростертый (В любви я забылся!) — Вы скажете: мертвый? Но как я спокойно Лежу распростертый (И грежу об Анни!) — Вы скажете: мертвый? Вы взглянете, вздрогнете, Скажете: мертвый! Но ярче всех ярких Светил в мирозданье Зажглось мое сердце Сиянием Анни, Его озаряет Любовь моей Анни, И память о свете В очах моей Анни.

100

Перевод А. Сергеева

ЭЛЬДОРАДО [101]

Весел и смел Ездок летел И день, и ночь. Был рад он… Конь мой, лети! Надо найти Дорогу в Эльдорадо. Но без дорог Он изнемог — Былая где отрада? Он был везде, Но все ж нигде Не встретил Эльдорадо. Вдруг перед ним Старым, седым Виденье с тусклым взглядом. «Призрак, куда Ехать, когда Задумал в Эльдорадо?» — «Выше озер У лунных гор, И ниже Смерти сада Гони, гони Коня сквозь дни Увидеть Эльдорадо».

101

Перевод Вас. Федорова