Т. 11 Угроза с Земли
Шрифт:
В данном случае такую помощь оказал ему Шнайдер; в одиночку он безнадежно застрял бы в самом начале пути.
Но даже с подсказками Шнайдера проблема исследования Иномира мало чем отличалась от задачи самостоятельного постижения слепцом начал, ведущих к зарождению астрономии. Постичь Иномир Уолдо не мог; он мог только прикоснуться к нему, применяя «обработку по Шнайдеру». Будь оно проклято, куда уж тут до конструирования приборов, с помощью которых возможно изучение иновселенной.
Напрашивалось, что в конце концов придется еще раз побывать у Шнайдера в поисках наставлений, но эта уловка представлялась такой гадкой, что Уолдо отбросил саму мысль о ней. Опять же Грэмпс Шнайдер вряд ли сможет научить его большему; они говорят на разных языках.
Инопространство
То, что мысль и только мысль сама по себе способна воздействовать на физические явления, противоречило всей материалистической философии, в которой он вырос. В этом представлении было что-то крайне неприятное. Оказывалось, что убеждение в незыблемости физических законов и миропорядка — предрассудок, и он, Уолдо, находится у такового в плену. Люди, предопределившие его мировоззрение, натурфилософы, создавшие мир науки и сопутствующих технологий: Галилей, Ньютон, Эдисон, Эйнштейн, Штейнмец, Джинс и мириад их коллег, рассматривали Вселенную как механизм, действующий по жестким правилам. Очевидные неудачи в следовании этим правилам, следовательно, рассматривались либо как ошибки в наблюдениях, либо как неудовлетворительность построенных гипотез, либо как следствие недостаточности имеющихся сведений.
Даже кратковременное возвышение неопределенности по Гейзенбергу не изменило фундаментального ориентирования на упорядоченный космос; сама эта неопределенность рассматривалась как нечто определенное! Ее можно было выразить, описать с помощью формулы, на ней оказалось возможно построить строгую статистическую механику. А в 1958 году, когда Горовитц переформулировал волновую механику, неопределенность эту самую вообще удалось исключить. Порядок и причинность были восстановлены в правах.
И вдруг такое дело, будь оно неладно! Ведь с тем же успехом теперь можно молиться о ниспослании дождя, загадывать желания в полнолуние, ходить к «исцелителям верой» и в конце концов капитулировать перед прелестным солипсизмом епископа Беркли: «Не бытует сей клен в отсутствие взглядов зевак».
Уолдо не был так всецело предан Абсолютному Порядку, как Рэмбо; ему не угрожало умственное расстройство по случаю краха основополагающих принципов; и тем не менее, так-его-распро-так, это большое удобство, когда все на свете происходит так, как тебе преподано. Из порядка и закона природы выводится предсказуемость; без предсказуемости жить невозможно. Часы должны идти мерно; если воду греть, она закипает; пища — не в погубление, а во здравие; приемники де-Кальба должны работать, причем так, как полагал их конструктор; хаос несносен и жить в нем никак нельзя.
Предположим, однако, что хаос — всему голова и что порядок, который, как нам представляется, мы обнаружили окрест себя, есть попросту плод воображения, фантазм; куда это нас завело бы? В этом случае, решил Уолдо, вовсе не исключено, что десятифунтовая гиря и впрямь падала в десять раз быстрее фунтовой до того самого дня, когда дерзновенный Галилей выдумал и объявил, что это не так. Не исключено, что вся с великим тщанием продуманная теоретическая механика развилась из представлений нескольких твердолобых личностей, навязавших миру свои воззрения. Возможно, сами звезды твердо держатся курсов, назначенных им верой астрономов. Так и создали из Хаоса Упорядоченный Космос — посредством Разума!
Мир был плоским до тех пор, пока географы не решили иначе. Мир был плоским, и Солнце, величиной с лохань, восходило на востоке и заходило на западе. Звезды были крохотными огоньками, усыпавшими прозрачный купол, едва-едва возвышавшийся над самыми высокими горами. Грозы были гневом богов, и движение воздушных масс оказывалось вовсе ни при чем. Всем тем миром правил сотворенный Разумом анимизм.
Ближе к нашим временам это изменилось. Миром стала править распространившаяся
договоренность относительно материалистической и неизменной причинности; на ней целиком воздвиглась технология цивилизации, обслуживаемой машинами. Эти машины и впрямь работали так, как было назначено конструкторами, потому что все верили, что так должно быть.И так оно тянулось до тех пор, пока несколько пилотов, неким образом одуревших от длительного мощного электромагнитного облучения, не усомнились в своих машинах и не заразили их неопределенностью. Вот с какого момента черная магия ходит по белу свету.
В уме Уолдо явилась мысль, что мало-помалу становится ясно, как складывались судьбы магии. Магия в анимистическом мире была законом случайности; под напором философии неизменной причинности магия шаг за шагом все пятилась и пятилась. И вот наконец магию вместе с ее миром вообще выгнали вон на задворки «предрассудка». Естественно. Любой добросовестный экспериментатор, исследуя дома с привидениями, образование материальных тел во время спиритических сеансов и все такое прочее, сообщал о неудаче опытов. Своими убеждениями он не давал этим явлениям проявиться.
Лишь там, где, куда ни глянь, не увидишь белого человека, в глубине африканских джунглей, могли сохраниться совсем иные места. Там все еще, возможно, правят бал диковинные, ускользающие законы магии.
Возможно, эти рассуждения были уж слишком сильным перегибом; и тем не менее за ними было преимущество, которым не обладали ортодоксальные концепции: они объясняли колдовство, которое Грэмпс Шнайдер чинил над декальбами. Любая рабочая гипотеза, которой не под силу было объяснить способность Шнайдера — и его самого, Уолдо — мысленно приводить декальбы в рабочее состояние, не стоит ни гроша. А эта гипотеза объясняет, ей соответствуют фразочки Грэмпса типа: «Все на свете туман» и «Кое-что одновременно и существует и не существует. Смотреть на вещи можно хоть сотней способов. Некоторые годятся, а некоторые нет».
Очень хорошо. Примем эту гипотезу. И будем действовать по ней. Мир изменяется в зависимости от того, каким образом на него смотрят. Но если так, то уж он-то, Уолдо, знает, каким образом смотреть. Он подает голос за порядок и предсказуемость!
И навяжет этот взгляд. Введет в упорядоченный космос свое представление об Иномире!
Заверения, данные Глисону о надежности обработанных «по Шнайдеру» декальбов, в этом случае следует считать добрым началом. Значит, так и будет. Сказано, что надежны — значит, и будут надежны. Не выйдут из строя никогда.
Постепенно в уме складывалась и прояснялась собственная концепция Иномира. Хотелось считать его упорядоченным и в основном подобным здешнему пространству. А местом смыкания обоих пространств мыслилась нервная система; кора головного мозга, зрительные бугры, спинной мозг и прилегающие участки нервных путей. Эта картина отвечала тому, что говорил Шнайдер, и не противоречила явлениям, как он сам, Уолдо, их понимал.
Постойте! Если нервная система расположена в обоих пространствах, то, возможно, именно это и приводит к относительно медленному распространению нервных импульсов по сравнению со скоростью света. Да! Если в инопространстве константа с меньше, чем в здешнем, то это так и должно быть.
Стала являться твердая уверенность, что это так и есть. Он что, он просто рассуждает? Или создает новую вселенную? Возможно, придется отказаться от сложившегося в уме образа ино-пространства, размерами и формой напоминающего страусиное яйцо, поскольку пространство с более медленной скоростью света не меньше, а больше привычного пространства. Нет… Нет, погодите минутку, размеры пространства зависят не от постоянной с, а от радиуса кривизны, выраженного через эту постоянную. А так как с — это скорость, то, значит, размеры зависят от представлений о времени — в этом случае времени как скорости изменения энтропии. В том и заключается особенность, позволяющая сравнить оба пространства: они обмениваются энергией, и, следовательно, каждое воздействует на энтропию соседнего.