Та самая Татьяна

– Финита ла комедия! – сказал он.

– Потрудитесь объяснить, сударь, – холодно осведомился Онегин, – что означают ваши выходки?

– Вы и впрямь слишком многое узнали. Но недаром же сказано в Писании, что многие знания – многие печали. Вот и ваше знание, милостивый государь, вскоре обернется печалью – в виде преждевременной вашей смерти. Нет, пожалуй, я не буду ждать ни случайных разбойников, ни вдруг понесшей лошади, ни наемного бретера. Вы станете жертвой лихих людей – прямо здесь, в Петербурге. Они застрелят вас где-то на улицах столицы и после кинут ваш труп в Неву. Не правда ли, Егорка?

– Истинно так, ваше сиятельство, – ухмыльнулся мужик.

– Не слишком ли тяжкий груз вы берете на себя, милостивый государь? – осведомился Евгений.

– Ничего, сдюжу. Моя совесть уже выдержала убийство одного моего соседа. Примирится и с другим.

– Коль скоро вы упомянули об убийстве Ленского… – Онегин принял самый философический вид. – Я потратил столько усилий (и времени), чтобы понять, что на самом деле произошло. И теперь, напоследок… – Он сделал вид, что полностью примирился с происходящим и тем, что печальная участь его решена. – Я, похоже, целиком нахожусь в вашей власти. Не сделаете ли вы мне милость? Не расскажете ли на прощание – все равно уж я никому не успею поведать, и никто больше не узнает, – как вы все-таки убили Ленского? Прав ли я в своих догадках?

– О, вам интересны подробности! – засмеялся Аврамов. – Поистине, пытливый ум! Да вы ж, наверно, и сами многое узнали. Настоящий из вас, сударь, шпик получился.

Евгений сделал оскорбленный жест, и Егорка угрожающе протянул:

– Тихо, барин, тихо.

– Но, впрочем, – продолжал его хозяин, – я никуда не спешу сегодня. А ведь похвастаться своими достижениями порой очень хочется – да жаль бывает, некому. Поэтому вам повезло, сударь. Я расскажу вам, что происходило в нашем уезде в январе двадцать первого года на самом деле…

Тут надо пояснить, что в день, когда происходила встреча Онегина и Аврамова на квартире последнего, стояла прекрасная середина лета. Был тот редкий петербургский денек, когда вовсю сверкало солнце. Однако, по русскому обыкновению, окна кабинета Аврамова были плотно затворены – но шторы раздернуты. Сквозь них солнце освещало прямоугольными пятнами все бывшее в комнате. С Невского проспекта доносился отдаленный шум пролетавших экипажей, а снизу, с Мойки, – плеск весел и крики разносчика.

Аврамов начал свой рассказ.

– Я прихожусь Владимиру Ленскому родным дядей. Какая обида, не правда ли? Какой симметричный ответ! Ваш дядюшка, Онегин, оставил свое состояние вам, племяннику. Мне же – напротив, племянник помог, Ленский. Итак, по порядку. Его мать Елена Ленская, в девичестве Аврамова, доводилась мне сестрой. Близких отношений между мною с ней никогда не было. Шестнадцати лет я поступил на службу в Петербург. Она рано вышла замуж за старшего Ленского (которого я, впрочем, никогда не видел) и погрязла в усадебном быте и воспитании своего единственного сына Володечки. Моя гвардейская жизнь в столице, вблизи двора, требовала огромных расходов. С каждым годом я проживал больше, чем мог себе позволить. Родители наши с Еленой разделили перед смертью свои владения и капиталы поровну между мной и ею. Я, к громадному моему сожалению, промотал свои поместья и деньги очень быстро. Одно мое имение оказалось продано, затем другое… Третье заложено… Однажды я даже обратился к Елене с просьбой о финансовой помощи – однако ее супруг отказал мне, причем в резкой форме. На том наши отношения совершенно прекратились. И вот я, наконец, узнал, что она, а вскорости вслед за ней ее муж отправились к праотцам. Должен заметить, что Ленский-старший был рачительным хозяином и, как я понимаю, ему удалось не только не растранжирить, но и умножить то приданое, что принесла ему моя сестрица. Единственным наследником их немалого состояния оказался недоросль Владимир Ленский, обучавшийся в ту пору в Германии наукам. Вот, господин Онегин, какова жизненная несправедливость! Юнец, для которого главное в жизни стихи и отвлеченные науки – а деньги и владения не составляют никакой ценности, получает все. А я, задыхающийся без средств – издерживать которые стало для меня за годы жизни столь же естественно, как рыбе плавать в воде, – не получаю ничего! Да-с, тогда я решил исправить эту вопиющую несправедливость. Узнав, что Владимир Ленский вернулся из Германии в свои имения, которые только по странной гримасе Провидения стали его (а не моими!), я взял на службе отпуск по семейным обстоятельствам и отправился в те же края, в ваш О-ский уезд. В моей собственности там еще оставалась деревенька – разумеется, заложенная в опекунский совет.

(Я должна сделать замету, что для меня это стало сюрпризом. Ни наша с Олей мама Прасковья Александровна, ни другие соседи, ни сам Владимир Ленский ни разу даже не упоминали при нас, что в их семье существует еще и дядюшка – постоянно проживающий в Петербурге. Никто из моей семьи об этом даже не ведал.)

Меж тем Аврамов продолжал рассказывать Онегину – притом он не выпускал из рук пистолета, а Егорка со своим ружьем следил за каждым его движением.

– Я поселился практически инкогнито. Никого из соседей, разумеется, я не стал извещать о своем прибытии. Попросил я также уездное начальство (подкрепив просьбу барашком в бумажке) не распространяться всуе о моем присутствии в имении. Даже дворне своей я наказал хранить молчание о моем прибытии в уезд. Сам же я принялся разузнавать, как обустроена жизнь моего любимого племянника. Конечно, самым лучшим источником сведений о господах являются их дворовые. Вот Егорка, к примеру, много мне поведал и о привычках барина, и об его пристрастиях – к примеру, о красотке из девичьей Марии Евстафьевне и их поцелуйчиках. Узнал я и то, что крепостная любовь не мешает молодому барину свататься к своей соседке Ольге Лариной. Вот это было мне совсем не с руки: одно дело – извести одинокого юношу, и совсем другое – губить целое семейство, включая барыню Ольгу, законную наследницу. А ведь потом, глядишь, у них и дети пойдут – совсем хлопот не оберешься, да ведь и грех какой. К счастью, узнал я, опять-таки от дворни – только на сей раз уже от ларинской, – что не любит Ольга своего суженого. Привечает поэтика, токмо лишь выполняя волю отца своего, бригадира-покойника, да матери-самодурши. А на самом деле люб сей барышне майор уланский Григорий Аржаев. Его тоже выследили мои лазутчики. Григорий тогда ведь в поисках счастья тоже прискакал в наш уезд. Мои верные шпионы – Егорка и прочие – и за ним вели разведывательную деятельность. (Парень при своем упоминании радостно осклабился.) Вот они и установили, что Ольга, втайне от маменьки и, уж тем более, Ленского, встречалась с майором. Сначала я думал сообщить сведения о том свидании ничего не подозревавшему своему племяннику. Но потом подумал: а что мне это даст? Кто знает, как повел бы себя юноша? Я допускал, что, узнав от меня, что Ольга встречается с Григорием, он бросится объясняться к своей нареченной. Но уж ей он, кажется, верил больше, чем себе. Допускаю, что та, с чисто женским коварством, сумела бы его провести, уверив, что встреча ее с майором – суть нечто совершенно невинное. Скорее всего, так оно и было б и я б остался в дураках. Что ж! Тогда я решил использовать в своих интересах Ольгу – существо целеустремленное, глупое, но хитрое и любящее. Я добился с ней свидания наедине. Чтобы усилить ее ненависть к Владимиру, я поведал ей о тех забавах, которым предавался мой племянничек со своею крепостной Марусей. Она долго не верила, и я посоветовал ей спросить обо всем у самого Ленского. Но, главное, я во время той беседы заронил в ее сердце способ, как она может избавиться от своего жениха. Дуэль, внушал я ей! Да, дуэль! Пусть его кто-то вызовет на дуэль. Или кому-то пошлет свой картель он сам. Вот и получилось. На именинах Татьяны Ольга принялась кокетничать с вами. Не вы флиртовали с нею – она! Неужели вы, с вашим сердцем и умом, до сих пор еще не поняли, что не мы, мужчины, а они – дамы – сами выбирают, не только с кем им жить, но и с кем быть любезной, кому строить глазки?! Ольга в той вашей с ней игре была не добычей, как вы оплошно и самоуверенно полагали, – она была охотницей. Не вы досаждали своим флиртом Татьяне и Ленскому – она выводила из себя Владимира. И она достигла своей цели. Он взбесился – и вызвал вас.

– Вы чертовски умны, – заметил Евгений. – Вы могли бы употребить свой талант к интригам с большей пользой людям.

– К чему? – презрительно сморщился Аврамов. – Да и заслужили ли они?.. Впрочем, вернусь к истории своего злодеяния. У меня – признаюсь как на духу – имелся, на последний случай, запасной вариант: разбойничье нападение на Ленского. Его бы произвели те самые негодяи во главе с Егоркой. – Опять послышалось довольное гыканье мужика, который продолжал, ружье на изготовку, внимательно наблюдать за каждым движением Евгения. – Допустим, в то время, когда Ленский катался по окрестностям верхом – в одиночестве или даже с вами, – небрежно кивнул Аврамов Онегину. – Однако запасной план воплощать не довелось. Слава богу, поэтишка вызвал вас.

Я услыхал, – продолжил хозяин, – о том, что дуэль решена, от своих шпионов из дворни. Место и время поединка между вами, по обыкновению всех поединков, держались в секрете. Похвальная предусмотрительность: чтобы никто, включая исправника или даже полицмейстера, не сумел предупредить выяснение отношений. Мне требовалось узнать, где и когда вы сойдетесь. Дворовые в данном случае в шпионы не годились. Мне пришлось самому стать лазутчиком. Я со своими вопросами отправился сперва к Зарецкому – секунданту Ленского. Когда же тот не выдал местоположения и времени поединка, я поехал к вашему, Онегин, слуге мосье Гильо. Тот оказался сговорчивее. Я же говорю, низшие слои гораздо проще склонить на разнообразные непотребства – да, Егор?

Парень опять счастливо засмеялся и закивал:

– Да, барин!

– Прошу заметить, что при визитах к Зарецкому и Гильо я воспользовался актерским арсеналом – прицепил себе под нос усы, чтобы возникло полное впечатление, что поединком интересуется не штатский, а именно военный. Так, окольными путями, я пытался бросить тень (если вдруг начнется расследование) на улана, ухажера Ольги. Впрочем, в итоге по результатам поединка никакого следствия не открылось – вплоть до того момента, как вы, Онегин, спустя четыре года не влезли в дело. Да, кстати: за дополнительную плату Гильо для верности подсыпал, из дружеского расположения к вам, своему барину (последовала высокомерная усмешка), сонного порошка (который я дал ему) в ваше вечернее питье. Специально, чтоб вы опоздали на дуэль – Ленский от вашего опоздания снова взбесился, и о примирении вам, милостивый государь, невозможно было даже заикнуться (а вы ведь подумывали об извинениях и мире, не правда ли?). Я видел (и слышал), как юноша рвет и мечет, когда они с Зарецким в то утро поджидали вас.

Что ж до меня в тот решающий день, день поединка, то я свое место на мельнице занял заранее. А в березовой роще со своим ружжом ждал Егорка. – Мужик опять разулыбался, счастливый, что на него вновь обратили внимание. – Если бы секунданты поставили Ленского так, что мне стрелять в него оказалось неудобно – к примеру, к роще лицом, а к мельнице спиною, – я дал бы команду Егору, и тогда пулю в Ленского всадил бы он. Сигнал у нас был предусмотрен – треск ломающегося дерева, словно бы от мороза. Как видите, я предусмотрел практически все, что можно. – Аврамов весь аж сочился гордостью собой и самодовольством. – Однако ломать ветки не пришлось. Единственная неприятность, что со мной произошла, – замерз, ожидаючи, когда вы, наконец, станете стреляться. А в остальном – все прошло изумительно хорошо. Я подгадал и выстрелил ровно в тот самый момент, как и вы, Онегин. Вы промахнулись – не зря у меня на вас было мало надежды. А вот я попал несчастному юноше в самое сердце. Как неприятно вам было, верно! Стреляли мимо, а убили наповал! Что ж, вуаля! Дело сделано! Вот так все и случилось. Еще вопросы, милостивый государь? Просьбы? Комментарии?

– Насколько я понимаю, отпущенное мне время подходит к концу, – молвил Евгений. – Не угодно ли вам тогда приказать мне трубочку – напоследок?

– О! Я с охотой сам вам набью ее! – воскликнул довольный Аврамов.

– Сделайте милость.

…Как рассказывал мне потом Онегин, он не из пустого любопытства – и не только ради того, чтобы вынудить Аврамова рассказать обо всем, – тянул и длил этот разговор. Еще он старался, чтобы Егорка с его мушкетом хорошо стал виден с улицы сквозь окно кабинета. А еще – чтобы самому не оказаться на линии огня. И – чтобы хозяин отвлекся и выпустил свой пистолет из рук. Потому что у Онегина имелся шанс. Ведь на противоположной стороне домов, через Мойку, в слуховом отверстии крыши ждал своего часа и целился прекрасный стрелок, бравый военный, улан – Григорий Аржаев.