Таганка: Личное дело одного театра

С «Павшими и живыми» была такая история. Родионов уже был назначен первым замом министра. Уже на кабинете табличку повесили. А за «Павшие и живые» его сняли. И мне звонила секретарь горкома Шапошникова и говорила: «Вот вы какой. Как из-за вас люди страдают».

Атмосфера во время «дискуссий» с начальством была напряженной; и хотя право голоса получали и представлявшие театр, всегда ощущался перекос в пользу тех, кто защищал позицию официальных ведомств.

Подобную ситуацию довольно ярко характеризует фрагмент из стенограммы обсуждения спектакля «Послушайте!» (поэтическая композиция по стихам Маяковского), которое проходило 17 мая 1967 года. Тогда приглашенный театром Лев Кассиль, который хорошо знал творчество Маяковского и был знаком с поэтом лично, однозначно положительно отозвался о спектакле:

«Лев Кассиль. …Молодежь Москвы будет ломиться на этот спектакль. Спектакль очень нужный, полный настоящего революционного пафоса, возвращающий Маяковского на его место, которое он должен занимать в сердцах нашей молодежи».

Однако эти слова не понравились председателю собрания Н. К. Сапетову^[608]. Он, по-видимому, хотел услышать противоположную оценку спектакля и тут же передал слово «своему» — М. С. Шкодину, в выступлении которого четко проявилась общая установка чиновников на критику спектакля:

«Председатель. …мы… хотим сегодня выслушать все точки зрения, чтобы спектакль был еще лучше, еще более совершенным. А одни только эмоциональные высказывания не помогут спектаклю. Слово предоставляется М. С. Шкодину.

М. С. Шкодин. Естественно, мы не хотели бы сейчас останавливаться на достижениях, потому что мы собрались для того, чтобы в рабочей обстановке поговорить о тех недостатках или пожеланиях, которые возникают у каждого из нас…»

К своей задаче министерские чиновники относились крайне серьезно. Однако их замечания зачастую были следствием не идеологических претензий, а личного вкуса. Так происходило, например, во время вполне благоприятного для театра обсуждения спектакля «Обмен»^[609], результатом которого стал его выпуск. Участвовавший в разговоре В. П. Дёмин^[610] совершенно не скрывал, что высказывает свою личную, субъективную точку зрения. Его суждения вызвали резкие возражения автора (Трифонова) и режиссера. Однако в ответ театру строго рекомендовали следовать этим якобы факультативным указаниям «сверху». Вот как это было:

«В. П. Дёмин. Я впервые присутствую при приемке спектакля в Театре драмы и комедии. ‹…› Меня очень расстроил Джабраилов. ‹…› Мне показалось непонятным, почему он из этой выгребной ямы выбирается на машинерии, как на пьедестал…

Поскольку мы в равной степени несем ответ за драматургический материал, который разрешен к исполнению, я думаю, и вам повнимательнее и более спокойно (я имею в виду театр) нужно отнестись к нашим предложениям, которые связаны с корректировкой текстов. ‹…› …главным принципом должна быть заинтересованность в конечном результате этого дела; чтобы вы не понимали нас, что это вымарывается потому, что кому-то приглянулось или не приглянулось. Сейчас мы имеем дело с таким спектаклем, и это нормальный рабочий случай, когда в творческом содружестве управленческих органов и самого театра можно найти общую точку зрения, общую позицию и дать возможность театру нормально и заинтересованно эксплуатировать такое произведение искусства, которое мы сегодня смотрели.

Я не оказываю давления на Главное управление культуры, поэтому предоставлено право — принимать или не принимать спектакль…»

В. Смехов вспоминал: «Спектакль по повести Юрия Трифонова испугал начальников. На обсуждении („осуждении“) помню обвиняющий выкрик кого-то из подсадных тружеников Ждановского района: „Ваш спектакль насквозь пессимистичен! У вас получается, что в нашей стране не было героев!“ И вдруг сорвался величаво-спокойный, вальяжный Трифонов:

— А ну-ка, назовите хотя бы одного героя 1937 года!!! (Мертвая тишина в ответ.)»^[611].

Но дальнейшее чтение этой стенограммы показывает, что «общую точку зрения» театру и чиновникам найти оказалось очень сложно.

«Ю. В. Трифонов…..искусство — это дело субъективное и допускает толкования. ‹…› Как я понял, …это ваше субъективное восприятие, Джабраилов и его сцена. Мне, например, эта сцена понравилась, как она сыграна Джабраиловым. Мне кажется, она очень острая…

Ю. П. Любимов. ‹…› Публика будет, безусловно, хохотать. ‹…› Сегодня зал был небольшой, мало народу, [публика] специфическая, как Райкин говорит. А когда это будет на зрителя, зритель заржет. ‹…›

Я просил бы не делать других сдач, коллектив привык к бесконечным сдачам, если мы добьемся, что не будет снова экзамена — это будет очень положительно воспринято.

Председатель. Юрий Петрович, я понимаю, гиперболы, это, наверное, очень важно для спектакля, но все время в зал обращается маклер и говорит: „У всех так, у всех так, а у вас? А у вас?“ Он, в общем, утверждает это.

С места: Вопросом утверждает.

Ю. П. Любимов. Подумаем, но тут прием очень важен.

В. П. Дёмин. ‹…› Подумайте, Юрий Петрович.

Ю. П. Любимов. А может быть, будут думать те, кто задает вопросы!

В. П. Дёмин. Имейте в виду, здесь собрались люди, которые хотят, чтобы все было хорошо. Вопросы всегда бывают, но надо, чтобы их было меньше. ‹…›

Теперь организационно как решим, какие предложения заинтересованных министерств и ведомств?

М. А. Светланова^[612]. Выпустить.

Председатель. Сколько вам надо [для доработки спектакля]?

Ю. П. Любимов. Нельзя же прерывать жизнь, мы не можем устраивать перерыв в две недели.

Председатель. Майский репертуар уже идет весь, значит, надо раньше сыграть. Может быть, 20-го?

Ю. П. Любимов. Мы можем утром сыграть без афиш.

Н. Л. Дупак. Через два дня играем общественный просмотр для пап и мам утром^[613], и вы можете прийти посмотреть — как мы выполнили все замечания и обменяться мнениями в узком кругу. 20-го назначим премьеру и 23, 24, а следующий спектакль пойдет уже 5-го.

Председатель. Еще раз попросим Юрия Петровича и Юрия Валентиновича [Трифонова] учесть замечания…»

Можно говорить о том, что судьба каждого спектакля зависела не только от конъюнктуры данного момента и даже не только от самого спектакля, но и от личных качеств того или иного чиновника. Тон обсуждения, и даже принимаемые решения зачастую были результатом внезапного каприза начальника Управления или другого чиновника высокого ранга. Об одном из таких решений, которое шло вразрез со всеми предварительными договоренностями, узнаем из следующего письма (черновик):

«Министру культуры СССР

Тов. Фурцевой Е.А.

Уважаемая Екатерина Алексеевна!

Руководство театра доводит до Вашего сведения следующее:

9 июня с.г. состоялась генеральная репетиция спектакля „Под кожей статуи свободы“ по пьесе Е. А. Евтушенко, над которой театр работал по разрешению Министерства культуры СССР^[614]. После просмотра генеральной репетиции Главное управление культуры исполкома Моссовета совместно с представителями Министерства культуры СССР и РСФСР составили акт приема спектакля согласно решению исполкома Моссовета (№ 14/5 от 24 марта 1970(6) „Об утверждении порядка формирования репертуара и приема новых постановок в театрах и концертных организациях Главного управления культуры“) (акт прилагается). ‹…›