Тагир. Ребенок от второй жены

Не знаю, допускают ли такое законы шариата, но если же нет и противоречит всем догмам, я буду первой женщиной, требующей развода. Трогаю себя за грудину, сглатывая слюну, полную горечи.

Лицо Тагира перекашивается, мышцы дергаются, а сам он прикрывает глаза. Хочет подойти, но моя поза и выражение лица отталкивают. Но мы оба знаем. Он не готов меня отпускать.

— Даже если я дам тебе развод, Ясмина, — покачал головой Тагир. — Ты всё равно должна будешь ждать срока идды. А если ты всё же беременна, то он продлится до родов. Будешь находиться под моей опекой, я буду всем обеспечивать.

Его слова бьют меня наотмашь. По традициям, я должна буду жить в этом доме. Мне будет даже запрещено выходить и днем, и ночью из жилища. Капкан. Снова.

— Ты уверена в своем махре, Ясмина?

В этот момент я замерла. Мы смотрим друг другу в глаза, а на его губах клубится улыбка. Он знает. Мой махр не будет одобрен. Он против правил. Но если развод состоится, когда я буду жить в другом доме, то видеть Тагира мне больше не будет нужды.

* * *

Тагир

Слова Ясмины бьют хлеще хлыста. Жду ее ответа, уже зная заранее, чего она пожелает.

— Дом, тот самый, в который мы должны были переехать сегодня, — горько улыбается, и это движение губ вызывает во мне агонию.

— Сегодня уже не получится, — сиплю, на самом деле желая, чтобы она взяла свои слова назад.

Но я так виноват перед ней, что готов принять от ее руки всё что угодно, даже смерть. На мой ответ она молчит, только зло глядит исподлобья. Ждет.

— Я оформлю всё у юриста, а завтра охрана отвезет тебя, — сглатываю, чувствуя, как пересохло горло.

Утром мы с отцом выезжаем на родину. И неизвестно, как долго я не увижу луну своего сердца. Пусть у нас будет хотя бы эта ночь. Она не подпустит меня к себе, но зато я буду знать, что она рядом, в одном со мной доме.

— Хорошо, — поджимает губы и нехотя соглашается.

Разворачивается и уходит к себе. Сама мысль, что она живет в бывшей комнате Наили, невыносима. Но знаю, предложи я Ясмине переночевать в моей спальне, откажется, возненавидит меня сильнее. Хотя это уже практически невозможно.

Я стою на месте, варясь в собственных эмоциях. И только спустя полчаса прихожу в себя. Смотрю камеры и по ним вижу, что был прав. Улику Ахмет все эти годы прятал у меня под носом, на чердаке. И утка, закинутая Наиле в больнице, сработала. Она позвонила отцу, и тот подорвался, перепрятывая ружье, из которого стреляли в Аслана.

Выхожу из гостевой комнаты Ахмета, отношу ружье временно отцу, пусть будет у него, так надежней.

Он молчит, только сверлит оружие взглядом. А я спускаюсь вниз, не в силах находиться внутри дома. Тяжело на сердце, на душе, обстановка тяготит, бередя раны. Этот дом стал кладбищем. Воспоминаний, неправильных действий, любви…

* * *

Прошлое

Тагир

Горечь произошедшего пеплом оседает в гортани, не давая дышать полной грудью. Мама тихо воет в комнате, оплакивая Малику. Отец заперся в кабинете, топя свое горе наедине с собой.

Я же стискиваю кулаки и поднимаю голову, чувствуя, как лицо ласкают солнечные лучи. Недостоин я этого, ничего недостоин. Аслан убит, Малику не вернуть, и я остался наедине со своим горем, мыслями и совершенным грехом, который ничем не оправдать.

— Тагир, — голос Наили отвлекает от самобичевания.

Опускаю глаза и вижу ее псевдоневинное лицо. Не заметил, как она незаметно подошла. Чувствую поднимающуюся из глубин злость, которая бьет по нервам.

— Что тебе? — грублю, выплевывая слова.

Желаю стереть ее с лица земли. Та, что принесла беду в наш дом. Но больше всего злюсь на себя. За то, что не предусмотрел действия матери, позволил случиться всему этому с Маликой, родителями. Не оправдал надежд рода. Никчемный сын.

— Как ты? — выдыхает эта тварь, глядит щенячьими глазами.

Я смотрю на нее и не могу понять, как одна женщина могла привести к таким трагичным последствиям. С одной стороны, ненавижу. С другой, благодарен. Вот только это чувство пропитано горечью и агонией.

Мы видели с отцом следы преступления Аслана в том домике. Кровь… Так вот оно какое, то место, где Малика… Лишилась всего…

— Ты наверное уже не женишься на Ясмине, — складывает руки на груди, я на это молчу, а она всё равно продолжает гнуть свое: — Ну да, она ведь сестра преступника. Люди не поймут.

Прикрываю глаза, стискиваю челюсти, желая раскрошить зубы в крошево. Ее слова режут наживую, а сама она будто наслаждается моей болью.

— В доме вам теперь нужна хозяйка. Твоей маме необходимо пережить горе, — забывается и как ни в чем не бывало щебечет.

— У нас есть слуги, — отбриваю, понимая, к чему она клонит.

В этот момент слышен гулкий раскат грома. Скоро пойдет дождь. Солнце уже спряталось за тучами, прямо как и всё светлое, что было у меня когда-то.

— Но… — всё пытается склонить меня к себе Наиля, о которой я за эти несколько секунд тишины уже успел забыть.

Снова смотрю на нее, морщусь и дергаю губами в презрении. Не такой должна быть настоящая женщина. Мужчина должен завоевывать, а не быть добычей. А эта ущербная стоит, мнется, жеманничает, уже и не знает, что придумать, как заполучить меня себе, даже не гнушается и хочет поживиться на чужом горе в достижении желанной цели.

— Заткнись, — шиплю, хватаю ее за плечо и отталкиваю, жалея, что не могу пнуть, не по-мужски это. — Ты последняя девка, на которую я обращу внимание. Мерзкое отродье.

Она молчит, сглатывает слюну, в глазах ее обида и слезы.

— Девка? — сипит, а затем приходит в себя и зло щурит глаза. — Посмотрим, как ты запоешь, когда все узнают, что совершила твоя мать!

Поднимаю на нее снова голову, смотрю в лицо, полное ненависти.

— Повтори! — грозно шиплю, надвигаюсь на эту мышь. — Что за чушь ты несешь?

Она дрожит, вот только я зря думал, что от страха. С этой девчонкой что-то не в порядке, Наиля наоборот приникает к моей груди и шепчет: