Тагу. Рассказы и повести

— Волосы тоже подстриги. И покороче, — сказал он парикмахеру.

— В чем дело, Сачино? — спросил парикмахер.

Сачино не ответил. Лицо его светилось улыбкой. Надо будет еще сузить внизу брюки, надеть вместо башлыка новую шапку, потуже затянуть пояс.

Сегодня же скажу Аграфене, чтобы переселялась ко мне. Хватит, столько ждал! Подумаешь, траур. Снимет его раньше времени, и мир от этого не перевернется. Да и вообще стыдно в наше время траур носить! Сейчас же пойду на ферму!

Сачино выбежал из парикмахерской, забыв заплатить. Дома он торопливо переоделся.

Кинтирия не узнал его: легкая походка, высоко поднятые плечи, новая одежда.

— Это ты, Сачино? Ничего не понимаю.

— А что такое? — Будто не замечая изумления Кинтирия, он поправил пояс. — К чему одежде валяться в сундуке. Моль поест…

— А бороду тебе тоже моль объела?

— Давно собирался подстричь. Немножко перестарался Харитон, но разве я не выгляжу лучше?

— Если говорить о красоте, то… хорошая одежда и быка украсит, не то что человека!.. — Кинтирия сам не знал, что говорит. Он не мог глаз оторвать от Сачино. Тот лихо сдвинул шапку на затылок и протянул руку:

— Дай-ка ружье. Что ты так на меня уставился?

— Ты пришел сменить меня? — совсем обезумел Кинтирия. — В таком виде только на смотрины невесты идти.

"Почти угадал, стервец, — подумал Сачино. — Только не на смотрины, а жену в свой дом ввожу".

Он побрел по двору, отыскивая глазами Аграфену. Кинтирия смотрел ему вслед. Рот его так сжался, что его не раскрыть и лезвием ножа. С чего это старый хрыч так помолодел? Горе тебе, Кинтирия, горе! И он отвернулся, чтобы не видеть, как Сачино направляется к птичнику.

Аграфена собирала яйца. Увидев Сачино, она чуть не выронила из рук корзину.

— Господи, это ты?

— Кому же еще быть! Я… Теперь мода такая, да и Харитон проклятый немножко перестарался, — неловко сказал Сачино. — Смешным стал?

— Вовсе нет. Только где мне, старухе, тягаться с таким молодым…

— У этого молодого есть просьба к тебе.

— Пусть скажет. О чем он может просить?

— Давай не станем откладывать до осени. Переходи ко мне.

Аграфена смутилась. Она продолжала держать в руках корзину с яйцами и молчала.

— Как же, Сачино… я еще не сняла траур. Что скажут люди? Обождем немного…

Обождем! Он не имеет возможности ждать. Если бы она знала, что с ним собираются сделать, бегом побежала бы в его дом. Но ведь не скажешь ей правды себе на позор…

Аграфена хотела скрыть свое волнение, боялась показать Сачино, что сама хочет скорее перейти к нему. Она помолодела от волнения. Перед Сачино была прежняя милая девушка. Глаза ее светились лаской и теплом. И Сачино угадал — если бы не траур, она прямо отсюда пошла бы с ним в его дом.

— Не обижайся, Сачино, — тихо сказала Аграфена. — Бог свидетель, и я не хочу откладывать.

— Твоя воля, — ответил он, сжав зубы.

— Боюсь только, не перехватила бы тебя какая-нибудь девчонка.

Аграфена рассмеялась.

* * *

Сачино не умер на месте только потому, что где-то в глубине души не доверял Кинтирии. Кому не приходилось испытывать, как драгоценна хотя бы мельчайшая крупица надежды. За нее хватаешься, как за соломинку. Но соломинка тонет, и ты снова видишь горькую действительность. У Сачино не было надежды даже на соломинку. Он ушел с фермы, чтобы повидать друга своей юности Ипполита Пиртахия.

Ипполит был на год старше Сачино, но в колхозе уже не работал и сидел дома. Дело он себе все же находил, постоянно возился в саду и на огороде, что-то чинил, латал.

— Без работы заржавеешь, что твоя лопата, — говаривал он.

Ипполита ждала та же участь, что и Сачино. Возможно, он что-либо слышал, и уж, конечно, ничего не скроет от друга. Так думал Сачино. Вдруг он спохватился, что забыл оставить на ферме ружье, и рассердился на себя. Чего это он так струсил, совсем голову потерял.

Ипполит улыбнулся, увидев Сачино.

— Вооруженный пришел? Пойдем посидим под орехом.

— У меня секретное дело, — мрачно сказал Сачино. — Пойдем в дом. Запри дверь, чтобы никто не вошел.

И он подробно рассказал Ипполиту все, что говорил Кинтирия.

— Не вижу в этом ничего плохого, — сказал Ипполит. — О тебе заботятся, желают тебе добра…

— А если я не хочу такой заботы?

— И не надо. Тебя же не загоняют туда насильно?

— Если б добровольно, тогда другое дело…

— Как, разве не по желанию будет?

— Как семьдесят стукнуло — все!

Ипполит усмехнулся:

— Знаешь, что я вспомнил? Помнишь, о большевиках как говорили? Коммуну создадут, женщины и мужчины без разбору будут спать под одним одеялом.

— А ты первый поверил тогда. А я смеялся, помнишь? Почему ты вспомнил былое?

— Потому что у страха глаза велики.

— Ты не веришь мне?

— Даже младенцы этому не поверят.

— Дом уже строится.

— Строится для тех, кто захочет переселиться.

— Таких у нас наберется немного — пять-шесть… Для пяти человек не стали бы строить дом.

Ипполит задумался, потер виски пальцами.

— Ага, и ты стал соображать.

— От Кабана всего можно ждать. Знаешь, что я тебе скажу, Сачино?.. Мы должны сговориться.

— Кто мы?

— Старики. Надо держаться дружно, и черт нас не сломит. Пусть себе Кабан пашет, мы его вспашку забороним. Куда мы годимся, если сообща не набьем Кабану морду.

Ипполит и Сачино договорились о совместных действиях.

Сачино поспешил в колхозный сад к Гиго Кордзахия. Гиго с детства занимался садоводством. Первый сад в колхозе был создан его руками. Поливку фруктовых деревьев колхоз наладить не смог, и правление согласилось на предложение Сачино — разбить новый сад на берегу Цхенисцкали. Гиго кричал, спорил, ездил жаловаться в райсовет, уверял, что новая затея убыточна. Он не верил, что новый сад даст гораздо больший урожай и доход от него перекроет убытки. Гиго перестал разговаривать с Сачино. Их с трудом помирили, и с тех пор Гиго относился к Сачино недружелюбно. Сачино намеренно пошел к нему первый — решил, что это польстит Гиго.