Таинства любви (новеллы и беседы о любви)

В то же время одну из моих статей отметили премией на Всесоюзном конкурсе работ молодых ученых. То и дело приглашали меня участвовать в конференциях и семинарах... Но со мной что-то происходило... Врачи нашли крайнее переутомление, нервы, сосуды и т.п. Я был болен буквально телом и душой года три. Это отдельная тема. Всего не расскажешь, да и не нужно.

И все-таки, несмотря на глубокие морщины, прорезавшие мой лоб, никто не давал мне моих лет, а еще мой “успех” - меня принимали, смешно сказать, чуть ли не за вундеркинда, молодые девушки и женщины из круга, условно говоря, интеллектуальной элиты улыбались мне и заглядывались на меня так, что я до сих пор не могу понять, кого они во мне видели? Чего им хотелось?

Я невольно отворачивался от них, иной раз дерзил и убегал... Однажды буквально удрал - уехал в ночь из Москвы в Ленинград за день до завершения какого-то мероприятия, на котором меня обхаживала молоденькая девушка безупречной внешности, сотрудница “Литгазеты”, как она мне представилась. А чего я боялся? Теперь, когда моя будущность определилась, мне хотелось повзрослеть, прийти в соответствие со своим настоящим возрастом, но что-то не срабатывало во мне.

Если возвратное движение в детство и отрочество, пришедшееся на студенческие годы, было бесконечно плодотворно, теперь, замешкавшись там, я в самом деле превратился в инфантильное существо, творчески бесплодное и беспомощное. Именно это состояние оказалось для моего организма чем-то противоестественным и гибельным. Получалось как будто так: силы, что вернули меня в детство с добрыми намерениями, забыли обо мне - или, если это были инопланетяне, покинули Землю, а я - объект их эксперимента - так и остался в детстве, будучи все же взрослым, уже почти пожилым человеком.

Я был болен и вместе с тем словно постоянно выздоравливал - на дню по нескольку раз, и тогда мир, город я видел обновленным, как бывает после болезни... Я воспринимал, скажем, произведения Пушкина, знакомые до каждого слова, как первый раз... То иду я по улице, никого не видя и не слыша (стараясь), сердитый на суету, спешку, столпотворение людей и машин, на пьяниц, на толстых бабок, как правило, весьма нахальных, на юнцов и девчонок, выросших словно на задворках западных столиц, примитивных, вызывающих и жалких, - то тут же, будто солнце выглянуло после грозы и проливного дождя, все менялось вокруг - откуда-то одни красивые, умные молодые лица, чудесная осанка, волшебная походка, нежный взгляд, и я точно молод и юн...

Несмотря на нездоровье, я работал еще больше, чем прежде, но все как-то впустую. Все выходило не то... Я долго искал причину своих неудач, пока не понял: это - инфантилизм!

Что такое инфантилизм? Это не детскость, чудесное свойство детей и великих людей. Это - боязнь жизни, может быть, из-за болезненной восприимчивости к ее гримасам, но и к ее красоте, что тоже пугает. Некоторая осторожность, страх - это еще идет на пользу в детстве и в юности, но позже становится тормозом... Затоптавшись на месте, человек обнаруживает под ногами песок, в который уходят жизни и нерасцветшие дарования.

Я долго разбирался во всем этом, в истории болезни, понятно, не только моей. Теперь мне яснее ясного: инфантилизм сродни дилетантизму, равно губительному для личности, для таланта. Да и для общества в целом. У нас слишком много развелось дилетантов - от науки, от производства, от сельского хозяйства, от литературы и искусства. Вред они наносят громадный. И чем скорее мы это осознаем, тем лучше.

Теперь, когда я по нечаянному случаю раскрыл перед вами тайны своей души, - видимо, не следовало мне этого делать, - я вынужден распрощаться с вами. Жизнь, счастье - все это у меня было. А у вас еще впереди. Я нахожу, что душа моя осмыслилась, я чувствую в себе силы исполнить мои планы. Остается слишком мало времени, ничто уже не должно меня отвлекать.

Прощайте! Будьте злоровы и счастливы!

М. Стенин.

Неожиданный постскриптум удивил и озадачил Марину. Что бы это значило? Зачем? Ведь не исповедуются перед первым встречным! Нет, не исповедуются. Она понравилась ему. Еще бы. Красота в ее собственной, идеальной сфере. Если он видит ее такою и раскрывается перед ней, значит, между ними установилась какая-то важная, серьезная связь. И он хочет оборвать ее? Не может быть. Скорее она могла и должна была первой пойти на это.

Но именно в эти дни Марина узнала о Михаиле Стенине нечто новое.

– Ну, кто он, твой новый знакомый?
– все приставал Славик.

– Я думаю, он философ, - сказала Марина не совсем уверенно.

– Разве в наше время еще есть философы?

– Конечно, есть.

– Что-то не слыхал.

– Ну откуда тебе знать?

– Это верно. Но знаешь, ведь я никогда не читал ни Аристотеля, ни Платона, а имена мне известны. Философ - это же непременно крупная величина, он как Эльбрус или Монблан должен возвышаться над миром. Иначе... он, как все мы, у каждого своя профессия, вот и все.

– Не скажи, - возразила Марина.
– Я раньше всегда думала: “Какой у меня папа умный!” И мама не промах. А Михаил Стенин...

– Как ты сказала? Стенин? Вроде я слышал эту фамилию, и именно в этом плане...

– В каком плане?

– В философическом...

– Ну?

– Да, говорили про него... и чуть ли не у вас! Спроси у мамы.

Славик съел весь обед и уехал. В тот же вечер Марина справилась у матери. Людмила Ивановна, не долго думая, заявила, что Михаил Стенин - это литературный критик.

– Ты уверена?

Людмила Ивановна, улыбнувшись, нашла номер одного из “толстых” журналов за прошлый год со статьей М. Стенина, которую и Марина читала с интересом.

– Мама! Это и есть мой новый знакомый!
– с легким торжеством рассмеялась она.

– Поздравляю! Как это случилось?

– Как это случилось, ты знаешь. Билет у меня с рук взял именно он... Мы разговорились и познакомились. Но он ни словом не обмолвился, кто он такой.

– Он что, молодой?

– На первый взгляд не старше Славика... Но ему столько же примерно, сколько тебе или папе... Странный он какой-то, но интересный!

– И между вами завязалась переписка?

– Как видишь.

– Он увлекся тобой?
– Людмила Ивановна перешла на шепот, чтобы до поры до времени не посвящать отца в неординарную историю дочери.

– Не знаю, - смутилась Марина.

– А что он пишет?

– Мама, сама понимаешь, без его разрешения я не могу показать тебе письмо... Он пишет вообще, то есть больше о себе...

– Хорошо, - мать не настаивала.
– Перечитаем его статью.

Семья из года в год выписывала один-два “толстых” журнала, а Людмила Ивановна вообще обожала разговоры на литературные темы.

– Ты знаешь, - сказала она позже, - мне нравится его статья. Он пишет искренно и прямо, без обиняков. Мне бы очень хотелось с ним познакомиться. Ты можешь это устроить?

– Пожалуй, - рассмеялась Марина, ибо мать говорила шутливо-важным тоном, как она обыкновенно разговаривала при гостях. Журнал, статья, автор которой словно вошел в их жизнь, вдруг представили разговор матери с дочерью в новом свете, уже в не индивидуально-личном, а как бы в более широком плане, как небо открывается над городом, когда выходишь на улицу... Впрочем, Людмила Ивановна, в характере которой всегда присутствовало это стремление к более широким горизонтам жизни, не забывала и о том, что она мать.