Такая работа. Задержать на рассвете

Тамулис, заглядывавший через плечо Ратанова в протокол, глубоко вздохнул.

— Ты что? — спросил Ратанов.

— Андрей и мертвый раскрывает преступления…

«Волчара вошел сначала в склад аптекоуправления, открыв его подобранным ключом. Он заранее знал, что там, где склад аптекоуправления, расположенный в нижнем ярусе старых купеческих рядов, примыкает к складу универмага, есть одно место, в котором капитальная стена отсутствует, — небольшое забитое досками отверстие сантиметров пятьдесят на пятьдесят. Давно, сразу после войны, здесь выводили наверх печную трубу. Волчара поднялся по ящикам с аптечной посудой к потолку, без труда оторвал висевшие на ржавых гвоздях доски и пролез в склад универмага. Когда он пролезал сквозь узкое отверстие, вернее, когда он выбирался из склада универмага, — думал Ратанов, — у него, по всей вероятности, и произошел случайный выстрел, иначе, раненный, он оставил бы следы крови где-нибудь в помещении универмага. Пистолет наверняка был у Волчары в кармане брюк, старый, трофейный, иностранного производства, что-то вроде «фроммера», с давно уже расшатанным спусковым механизмом — такие всегда стреляют неожиданно, в самых неподходящих случаях. Волчара задел им за доски, и пистолет выстрелил. Пока Волчара «работал», его соучастник сторожил снаружи, потом он помог раненому вору выбраться из склада и отправил его на такси домой. А для того чтобы сбить нас с толку, тот же соучастник — возможно, именно он и изображен на фотороботе — разбил стекло и отогнул металлические прутья в отдушине универмага. Поэтому розыскную собаку и пускали с улицы и искали тоненького худенького подростка, который мог пролезть между отогнутых металлических прутьев отдушины».

— Хитер, — восхищенно сказал Гуреев.

— По-моему, он перехитрил самого себя. — Барков вытирал пыльные руки платком. — Я не думаю, чтобы так уж много людей бывало в складе аптекоуправления и знало про эту самую переборку. Зря старался.

— Когда мы будем проверять этих людей, — сказал Ратанов, — следует поинтересоваться, местные ли они или откуда-то приехали. Про таинственное письмо Волчаре не забыли?

— «Ури одова», «о постюмо»… Я его наизусть помню, — отозвался Тамулис.

— Нам во что бы то ни стало надо его прочитать.

— Я нашел еще одно место. Там этот жаргон знают как свои пять пальцев.

— Когда начнем разворачиваться? — спросил Гуреев, будто не он осматривал универмаг сразу после кражи и не он запутал все дело.

Оперативники засмеялись.

— Сегодня, — ответил Ратанов. — Возьмите списки рабочих склада аптекоуправления. Надо установить всех лиц, имевших доступ к складу.

После осмотра Ратанов вернулся в отдел. Позвонил Карамышев.

— Ну, как с универмагом?

— Очень удачно. Волчара случайно ранил себя именно там.

— Протокол составили? Сфотографировали?

— Не беспокойся.

— А у меня тоже сюрприз, — Карамышев помолчал, давая Ратанову время для всякого рода предположений. — Помнишь отвертку, которую Барков с Тамулисом привезли с лесоучастка?

— Из Шувалова? Помню.

— Так вот: это специальная отвертка, входившая в комплект лодочного мотора…

— И что?

— А мотор этот был похищен во время квартирной кражи в Ярославле.

— Здорово!

— Волчару мы припрем к стенке. Главное — найти соучастника.

— Сейчас привезут списки подсобных рабочих…

Неожиданно позвонил Шальнов:

— Скажи Баркову, пусть напишет объяснение о своих взаимоотношениях с этим… Джалиловым. Веретенников просил.

— По-моему, генерал разобрался с этим делом…

— Не знаю, Веретенников еще вчера звонил. И еще, Ратанов, управление спектакль откупило на завтра. Веди своих всех в театр, И сам будь обязательно. А то мероприятие сорвем… Я пойти не смогу: Веретенников предложил поработать с Волчарой…

Шальнов по привычке вздохнул: «Чертова работа! Преступления — раскрывай, культурное мероприятие— обеспечь…»

«Скорей бы Альгин приехал!» — подумал Ратанов.

11

В передней Герман нашел письмо от матери. Хозяйка положила его, как обычно, на самое видное место — у зеркала. Не снимая плаща, он прошел с письмом в комнату и, стоя у стола, разорвал конверт. Мать писала ему регулярно, через каждые два-три дня, уже в течение пяти лет, потому что тетерь она была на пенсии и потому что, кроме Германа, у нее никого не было.

И, получая ее письма, он каждый раз вспоминал большую коммунальную квартиру в Ленинграде, с кафельной печкой, а потом с четырьмя газовыми плитками по четыре конфорки, и старые половики на перилах лестничной площадки, и черное потрепанное кожаное кресло, и свой письменный стол, залитый фиолетовыми чернилами.

Когда мать и сын живут вдвоем, то семьи как-то не получается. Вечерами он убегал к ребятам в коридор. Как это всегда бывает в больших домах, коридор был их театром, парком, спортивной ареной. Потом, когда они стали старше, уходили на Невский, к Женьке, на стадион, в читалку — куда угодно. Герман не умел оставаться вдвоем с матерью, когда за окном темнело и в квартире становилось тихо. Он уходил, а она безропотно оставалась одна.

Теперь в письмах она писала ему многое из того, что хотела сказать тогда, но чаще просто просила беречь здоровье, не курить, есть каждый день первое. Иногда она присылала ему вырезки из газет с казавшимися ей остроумными фельетонами или с советами врачей. Советы он складывал на этажерку не читая.

В этом письме вырезок не было. Герман бросил плащ и пиджак на стул, лег на диван и стал читать письмо.

Мама писала, что видела Евгения. Он приезжал вместе с Ириной на «Москвиче» узнать, что слышно у Германа. Евгений блестяще защитил кандидатскую, Ирина еще больше похорошела, матери они привезли большой арахисовый торт. Они никогда не приходят к ней с пустыми руками «А как твое здоровье? Выдали ли на осень хромовые сапоги? Не продавай их, носи сам, когда будет сыро… В Ленинграде несколько дней шли сильные дожди, а сейчас установилась чудесная погода; в сквере, где была бензоколонка, — выставка цветов, мы все по очереди там дежурим… Как поживает Андрюша Мартынов? Большой привет ему и всем друзьям и особенно Алику. Заедет ли его жена на обратном пути в Ленинград?»

Барков потянулся к столу и положил письмо на пустую бутылку из-под кефира. Потом снова лег на диван, засунув руки под голову.

«Нужно, пожалуй, зажечь свет, — подумал он, — и убрать со стола».

Кусты на улице совсем заслоняли небольшое окно.

Он закурил.

Выражаясь маминым языком, Евгений «успел», а он, Герман, в жизни «не успел», и Мартынов «не успел». Потому что Женька — кандидат наук, получил квартиру на Литейном, женат на самой умной и красивой девчонке с их курса, а теперь собирается плыть туристом вокруг Европы и учит французский язык. Андрея больше нет, а Герман… так… одним словом — «опер».

Из папиросы медленно текли две струйки дыма. Одна, голубоватая, поднималась к потолку; вторая, зеленая, мутная, тяжело опускалась к нему на рубашку. Он повернулся на бок, чтобы зеленая змейка дыма сползала на пол.

…Интересно, если бы тогда, сразу после окончания института, когда они всей тридцать второй группой сидели в «Севере» на Невском, если бы тогда провести такую викторину — предложить написать, что будет через пять лет с каждым из тех, кто сидит с ними за одним столом? И прочитать теперь… Мог кто-нибудь отгадать, кто из них станет следователем Прокуратуры Союза? Кто погибнет, как Витька Алпатов? Удивился бы он тогда, узнав, что Спартак станет инструктором ЦК ВЛКСМ? Что Женька будет кандидатом наук, а сам он — оперуполномоченным розыска? Отгадать бы, конечно, он не мог, но, узнав, кто станет кем, не удивился бы.

Вопреки обычному объяснению большинства неудачников жизнь улыбается не дуракам и не тупицам. Скорее наоборот. Жан Родин, двоечник и нахал, которого сразу почему-то взяли в управление милиции, быстро вылетел оттуда. Каждый шел своим путем. Как это у Лондона? «Каждый прав для своего темперамента».

…В прошлый раз он опять не встретился с Галей, и она больше не позвонила. Ей надоело, вероятно, безвылазно сидеть в общежитии, ожидая редких свиданий, на которые он к тому же не всегда мог вырваться. Надоело звонить по телефону и слышать вечные ответы: «позвоните позже» — «он занят», «он вышел», «он выехал», «он скоро будет».